Расскажи мне о своей катастрофе

Расскажи мне обо всём, что тревожит, Для ищущих нет неизлечимых болезней. Возможно, со мной случалось нечто похожее И, может быть, я хоть в чём-то смогу быть полезной.

В очередной раз ты затягиваешься сигаретой и резко, как-то зло выпускаешь дым изо рта. Со стороны кажется, что из тебя выходит воздух, как из воздушного шарика… Уверена, так ты выпускаешь наружу все свои боли, злости, обиды, что накопились в тебе. Всё то, что ты не можешь ни сказать, ни держать в себе. То, что из тебя рвётся, колотит, режет твою душу, нанося ей глубокие порезы, расколы, ссадины, которые не заживают полностью, а оставляют за собой шрамы. Грубые, некрасивые, страшные… И тебе больно, очень больно. Я это знаю. Я чувствую. Я вижу. Ты еле сдерживаешь слёзы, сжимая до боли зубы, кулаки до белеющих костяшек пальцев. Ногти впиваются в ладони. Лицо белее мела, в глазах — безграничная тоска. Как же мне тебе помочь? Как освободить тебя хотя бы от части той тяжести, которая обрушилась на твои плечи так внезапно, под которой ты почти уже сломался? Я очень хочу тебя поддержать, хочу быть нужной тебе. Не знаю, как, не знаю, чем, но… хотя бы просто поделись. Может, совет дам, может, делом помогу, может, просто выслушаю… Когда человеку есть кому хотя бы рассказать о том, что его гнетёт, почему ему так больно — уже становится легче. Потому что его горести уже разделил с ним тот, кто его выслушал. А я действительно хочу их с тобой разделить. — Слушай, тебе не вредно находиться в прокуренном помещении? — спрашиваешь ты, глядя на огонёк зажжённой сигареты. — Учитывая твою недавнюю пересадку сердца… мне кажется, лучше тебе поберечься и не вдыхать в себя всякую дрянь. Я в ответ искренне тебе улыбаюсь и осторожно касаюсь твоей руки, словно стеклянной ёлочной игрушки, которую боишься разбить — такая она хрупкая. Вредно или нет — меня сейчас это совершенно не волнует. Вот ты волнуешь. Сильно. А я… я за себя не боюсь. Но за заботу спасибо. Так я тебе и отвечаю. Ты слегка улыбаешься и решительно тушишь сигарету, выкуренную лишь наполовину. Я с тайной нежностью смотрю на твою улыбку, которую так люблю, которая так тебе идёт. Жаль, что вижу её редко…

***

Мы знакомы совсем недавно, а у меня такое чувство, будто лет десять. А может, и все сто. Вдруг мы были знакомы в прошлой жизни? Не то, чтобы я верю в это, но кто знает? Мы не знаем вообще ничего о том, что хоть как-то выходит за рамки нашей повседневности, обычности. Есть ли жизнь после смерти? Существует ли реинкарнация? Параллельные миры? Рай и Ад? Черти, ангелы, демоны — реальны ли эти существа или всего лишь мифы людские? Неизвестно. Но призраков-то я вижу. Почему бы всему остальному не быть? Такие странные мысли витают в моей голове, когда я сижу в комнате на твоей кровати и молча смотрю, как ты нервно крутишь свой телефон в руках, периодически его роняя на пол, поднимаешь — и снова крутишь, и снова роняешь… Мы сейчас одни. Даша с Андреем, Вика с Максом… Впрочем, мои мысли целиком и полностью занимаешь ты. С тобой явно что-то происходит. Если раньше ты был оцепеневший, то сейчас… Не могу подобрать слова, но я чувствую, что ты ненавидишь. Эта ненависть прорастает в каждой клетке твоего тела, укрепляется, становится всё больше… Но я не понимаю, что происходит. Кого ты ненавидишь? Почему твоя ненависть так велика, что я её буквально кожей ощущаю? — Знаешь, Лизка, а ведь это я — тот самый предатель. Ты выпаливаешь эти слова сквозь зубы, глядя себе под ноги. Та самая ненависть сквозит даже в твоём — обычно мягком и приятном — голосе. Она отвратительно звучит. Как противный визг старой ржавой пилы. Как пенопласт по стеклу. Как царапанье ногтей по доске. Я вздрагиваю от неожиданности, поворачиваюсь к тебе и… всё понимаю. Ты ненавидишь не кого-то, а сам себя. И ненавидишь настолько, что это чувство едва ли не выплёскивается наружу. Возможно, ты не просто ненавидишь, а даже презираешь себя за то, что сделал. Ты — предатель? Ты?! Скажи, скажи, что ты шутишь! Но… Ты стоишь напротив меня, опустив голову и сунув руки в карманы брюк. Молчишь. И я понимаю, что твои слова — правда. Как бетонной плитой по голове… Ты наконец-то поднимаешь на меня глаза. В них всё: боль, ненависть, страх, вина, злость, безысходность… От тебя веет напряжённостью. Ждёшь моей реакции. Я чувствую, как к горлу подкатил липкий ком и в глазах что-то защипало. Как же это случилось? Как тебя на это вынудили? Я не верю, что это было хладнокровное предательство. Не верю, что ты сам «предложил свои услуги» Морозову. Что-то случилось. Что-то такое, что у тебя не было иного выбора. Если б было не так, у тебя бы не было сейчас такого взгляда. У тебя бы не было этой жуткой, огромной, чёрной ненависти, которая целиком тебя сжирает изнутри. — Тебя Морозов заставил? — мой голос звучит тихо и спокойно. Ты киваешь и буквально падаешь на кровать рядом со мной лицом вниз. Я чувствую, что напряжённости в тебе стало меньше. Тебе стало легче. Ненамного — на миллиметр, на пункт, на одну сотую часть, — но легче. Но отчего — оттого, что рассказал мне или оттого, что понял, что я не собираюсь тебя осуждать, ругать и кричать на тебя? Наверное, всё вместе. Я провожу рукой по твоим светло-русым волосам. Чёртов Морозов со своей маниакальной жаждой власти над всеми! Зачем он это с тобой сделал? Неужели ему действительно в кайф ломать судьбы, психику людей, расшатывать им нервы, превращать в своих марионеток? Сволочь… гнусная сволочь… — Я должен был стать третьим подопытным после Сони и Миши, — вдруг глухо говоришь ты. — А я… я испугался. И Морозов поставил меня перед выбором… Ненавижу, как же я себя ненавижу… «Ненавижу»… Я болезненно морщусь, изо всех сил пытаясь не зареветь от огромного сострадания к тебе. Сжимаю твою почему-то холодную руку (хотя в комнате тепло) в своей. Почему твоё «ненавижу» обращено к себе, а не к Морозову? Мне хочется из тебя её выдернуть, вырвать, выбросить, чтобы она тебя не разъедала. В тебе и так слишком много боли, которую ты еле выдерживаешь. Нельзя, чтобы это тебя добило… — Ты расскажешь про меня ребятам? — Нет. Зачем им рассказывать? Можно, конечно, но… Если я это сделаю — предателем уже буду я. Правда, уже по отношению к тебе. Ведь ты сказал мне потому, что поверил, что со мной тебе можно быть откровенным, что я окажу тебе поддержку, поговорю с тобой, выслушаю… Ты доверился мне. А если я плюну на твоё доверие — я плюну тебе в душу и окажусь ничем не лучше Морозова. Окажусь такой же тварью, как и он. И себя я предам. Свои убеждения, свои принципы, свои слова о том, что я умею хранить секреты и быть рядом, когда тебе плохо. Но я тебя не брошу. Никогда. Ни за что.

***

— Почему ты не с Максом? Мы гуляем по заснеженному лесу. Вокруг по-зимнему красиво: белые деревья, ели, сосны, белая земля. С неба падает крупный пушистый снег. И вокруг тихо, слышны лишь наши шаги… Как хорошо, что в этот выходной день я уговорила Ромку прогуляться! Я с наслаждением вдыхаю в себя свежий воздух, улыбаюсь и отвечаю: — Потому что он с Викой. Да, именно с Викой. И да, всё в порядке. Это хорошо. Это прекрасно. Замечательно. Я ничуть не расстраиваюсь, не злюсь, не страдаю. Испытывать такие эмоции попросту не из-за чего. Мы расстались с Максом вполне спокойно. Любви, как оказалось, друг к другу у нас не было. Нам даже не стоило начинать эти странные отношения, заранее обречённые на провал. Зато вскоре выяснилось, что мы можем быть хорошими друзьями — и это поистине прекрасно. Ты косишься на меня и всё понимаешь без слов. Интересно, что мы можем вообще подолгу молчать и понимать друг друга: о чём мы думаем, что мы чувствуем, что мы хотим сказать, но не можем выразить словами… Я, например, чувствую, что тебе действительно легче. Да, ты по-прежнему работаешь на Морозова. Да, в тебе по-прежнему много боли и страха. Но той страшной ненависти, безысходности в тебе уже нет. И это не может не радовать. И Морозову ты «сливаешь» далеко не всё, а только всякую дезинформацию или мелочь. Правда, открыться друзьям ты всё ещё не хочешь, несмотря даже на мои уговоры. Что ж, я тебя понимаю. Учитывая их воинственное настроение против возможного «предателя», наверное, и я бы не решилась всё им рассказать. Иначе просто «сотрут в порошок», как однажды пообещал Макс во время очередных разборок. Господи, а неужели ж я одна всё это чувствую, вижу и понимаю — всё, что происходит с тобой? Почему никто из ребят не обращает на тебя внимание? Так поглощены этим расследованием и собственными проблемами? Но разве это причина, чтобы не интересоваться тобой, твоими чувствами, мыслями, переживаниями? Ведь ты такой же человек, как и они. Ты их лучший и давний друг. Почему так происходит? Я не знаю. Внезапно я останавливаюсь. Ты тоже. С недоумением на меня смотришь. А я просто беру и обнимаю тебя, утыкаясь тебе в плечо. Несколько секунд ты стоишь, явно растерянный, а потом обнимаешь в ответ меня. Вот так — всё просто и спокойно. Молчим. Стоим. Я слегка, совсем чуть-чуть от тебя отстраняюсь и вижу твою улыбку. Первый раз ты улыбнулся после тех наших ночных посиделок в накуренной тобой душевой. Улыбаюсь и я.

***

— Я убил Дашу! Из моих рук падает на пол шариковая ручка и катится по полу коридора, где мы с тобой сейчас столкнулись. Я ошеломлённо смотрю на тебя, не в силах поверить в услышанное. А ты стоишь передо мной совершенно… никакой. Лицо посеревшее и вмиг осунувшееся, в широко распахнутых глазах безумный блеск, и к тому же ты вцепился руками себе в голову. Кошмарное зрелище, от которого мне становится страшно. Ты убил Дашу — не может быть… Нет, стоп, этого действительно не может быть! Ты же не убийца! Похоже, с Дашей что-то случилось, но почему-то ты обвиняешь себя в её убийстве. Как это возможно? Ну не молчи, говори, только не молчи! Ты облизываешь сухие потрескавшиеся губы и, оглядевшись по сторонам, нервно шепчешь: — Она меня выслеживала… я был у Морозова… она не знала, кто, но я испугался… я не видел, что там окно… я не знал… я не понимал… что мне делать?! Последнюю фразу ты почти выкрикиваешь, в голосе звучит истерика. Я стараюсь унять дрожь в коленях и тихо спрашиваю, где Даша. Ты в ответ бормочешь что-то про окно, про улицу, про то, что Даша упала… Звучит бессвязно, но я всё понимаю. Дёргаю тебя за рукав, и мы, забыв надеть куртки, бежим из школы — туда, где лежит Даша. Находим её под окном кабинета Морозова. Она лежит спокойно, не шевелясь, не подавая никаких внешних признаков жизни. Глаза закрыты. Если бы не эта неестественная поза, в которой застыла Даша, можно было подумать, что она просто спит. Господи, неужели в самом деле умерла?! Ты, снова запустивший руки в волосы, с ужасом взираешь на подругу. Превозмогая охвативший меня страх, я осторожно к ней наклоняюсь и проверяю её пульс. И… облегчённо выдыхаю. Пульс есть. Она жива! — Ромка, она не умерла! Даша жива! Ты шокировано взираешь на меня, мои слова не сразу до тебя доходят. Но тут же в твоих глазах вспыхивают радость, надежда, облегчение… Опускаешься на корточки и закрываешь лицо руками. Тут нас окликает чей-то голос. Мы оборачиваемся и видим спешащего к нам дворника Семёна Андреевича. Как оказалось позже, с Дашей почти всё обошлось. Почти — потому что при падении она сломала себе руку и вывихнула лодыжку. Ничего приятного в этом нет, но главное, что она осталась жива.

***

Я бегаю по лесу, выкрикивая твоё имя в надежде, что ты услышишь и появишься передо мной. Но безуспешно. Тебя не видно и не слышно. Мне страшно, очень страшно. Сжимаю в руке ампулу с антидотом, в отчаянии оглядываюсь и снова бегу и зову тебя. О страшном не хочу думать. Боюсь… но всё же думаю. А вдруг я опоздала? Вдруг тебя уже нет, а я сейчас найду лишь твоё тело? Ну где же ты, где ты, где?! Твоё время уже идёт на минуты. Тебя нет в школе с того самого вечера, как ребята узнали, что ты работал на Морозова. Это был страшный вечер, когда время, казалось, застыло. Для всех. Для тебя. Для меня. Для них. Тяжело и больно было всем нам. У меня до сих пор перед глазами твоё лицо в тот момент — отчаянное, виноватое, и в то же время упрямое. Направил в друзей пистолет, при этом даже не сняв его с предохранителя, таким образом защищаясь от Макса и Андрея, боясь, что они тебя убьют… Я помню твои слова. Ты устал от наплевательского отношения ребят к тебе, тебе надоело выполнять роль мальчика для битья, тебе невыносимо оттого, что ты не такой храбрый, как они, что ты не хотел умирать, ты просил прощения у Даши за то, что столкнул её с окна, будучи в состоянии аффекта… Я помню всё. Ты наконец выплеснул, высказал им всё то, что о них думаешь, всё, что копилось у тебя в душе. Но стало ли тебе от этого легче? Не уверена. Потому что они тебя не поняли. Они тебя не услышали. В их глазах ты — обычный предатель. Трус. Крыса. Слабак. И, как оказалось, этого им было достаточно, чтобы отречься от тебя. Вычеркнуть из жизни как что-то ненужное, отработанное, использованное. Как будто вас не связывала многолетняя дружба. И кто же тут предатель? Ты убежал в лес и оттуда так и не возвращался. А я… я кляну себя последними словами за то, что не убежала вместе с тобой. Почему я этого не сделала? Не знаю. Да, я была в курсе, что Морозов заставлял тебя шпионить, но в тот вечер и я была потерянной, подавленной. Хотя это, конечно, не оправдание. Получается, и я тебя предала, когда дала тебе убежать… И сейчас я ищу тебя по всему лесу, чтобы дать тебе этот треклятый антидот, и очень боюсь, что больше тебя не увижу. Но ты ни за что не должен умирать! Ты должен жить! Вдруг я вижу неподалёку от себя брезентовый шалаш. Около входа в него стоят чьи-то ботинки. Я загораюсь надеждой: а вдруг в шалаше ты? Подбегаю, заглядываю внутрь… и пулей залетаю туда. Да. Это ты. Живой! Успела! Но, боже, как же плохо ты выглядишь! Лежишь на земле, весь в крови после побоев Андрея, явно обессиленный, покрытый холодной испариной. Дрожишь, кашляешь, прикрываясь рукавом… Похоже, ты уже на исходе. К горлу подступает комок из слёз, но я его сглатываю. Не время сейчас рыдать. Сейчас главное — спасти тебя. Осторожно приподнимаю твою голову и вливаю в тебя антидот. Ты глотаешь его и пытаешься сфокусировать взгляд. Я с беспокойством и болью смотрю на тебя. Антидот начинает действовать, и твой взгляд уже становится более чётким и осмысленным. Моргаешь. Удивлённо смотришь на меня, словно не ожидал меня здесь увидеть. А я с облегчением выдыхаю и устраиваюсь рядом с тобой. Меня почему-то бьёт дрожь, но я не обращаю на неё внимание. Вернувшиеся к тебе силы помогли тебе сесть. Но слабость ещё не ушла, ты кладёшь голову на руку, которую в свою очередь положил на импровизированный стол из деревяшек. — Тебя ребята прислали? Совершенно убитый, слегка охрипший голос. Но и… с ноткой надежды. Мне очень тяжело лишать тебя её, но и врать тебе не могу. Отрицательно качаю головой. — Тогда почему ты здесь? Я вскидываю брови и поражённо смотрю на тебя. Неужели ты на полном серьёзе задал этот вопрос?! — Пришла спасти тебя. Не хочу, чтоб ты умирал. — Почему? Я издаю протяжный вздох. Искренне надеюсь, что скоро в твоей голове просветлеет и ты не будешь задавать такие вопросы! Впрочем, ты уже, похоже, и так всё понял. Молча киваешь. Мы молчим какое-то время, а потом я, сжимая твою руку в своей, начинаю горячо тебя убеждать в том, что тебе необходимо вернуться в школу, что нужно продолжать бороться против всех этих чёртовых нацистов, что ничего ещё не кончено, что ребята однажды тебя простят. И ты… на все мои слова возражаешь. Мы проиграли, Морозов победил, дружбу с ребятами не вернуть… А потом вообще шепчешь бред о том, что мне нужно уйти, вернуться в школу одной, бросить тебя здесь, не таскать тебе больше эти ампулы… Кажется, я начинаю сердиться. Первый раз за всё время нашего знакомства. Удивительное и, надо сказать, по отношению к тебе непривычное ощущение. Однако делаю скидку на твоё состояние — и моральное, и физическое. Больным свойственно нести бессмыслицу… Поэтому выдыхаю, руку твою не отпускаю, устраиваюсь вплотную к тебе и не собираюсь никуда уходить. Раз ты не хочешь возвращаться — тогда и я не буду. Останемся здесь вдвоём. Как гласит мудрое изречение: «с милым рай и в шалаше». И абсолютно всё равно, что там подумают Макс, Андрей и остальные. Да, они мои друзья и за них я тоже переживаю, но ты мне ближе. Важнее. Роднее. Могу даже выразиться более пафосно: если будет нужно — пойду против всего мира, но с тобой. Ты осторожно кладёшь голову мне на плечо. Мы снова сидим в полной тишине некоторое время, слушая шелест деревьев на ветру, пение птиц и прочие лесные звуки. Кажется, что вокруг хорошо и спокойно, что нет никаких нацистов, никаких смертельных вирусов, никаких военных. Их просто не существует. В это просто не верится. — Почему ты до сих пор со мной? — неожиданно раздаётся твой голос. Я улыбаюсь и с нежностью на тебя смотрю. Ромка, ну ты ведь умный человек! — А ты ещё не понял? Теперь улыбаешься ты. Поднимаешь голову и шепчешь: — Спасибо…

***

Всё же мы вернулись в школу. После долгих обсуждений, что и как, мы наконец находим общее решение. Я понимаю, вижу, как тебе тяжело возвращаться в школу и говорю, что у тебя всегда есть поддержка в виде меня. Я буду рядом несмотря ни на что. Ты не один и ничего бояться не должен. Всё будет хорошо. Мы покидаем шалаш и движемся в сторону школы, как внезапно на нас налетает Вика. Она явно нас искала. Взволнованная, слегка растерянная и… виноватая? Пока я пытаюсь понять, в чём дело, Вика быстро говорит, что второй раз — с помощью лекарства — Дашу хотела убить Женя Савельева. Как оказалось, Вика случайно залезла к ней в тумбочку и увидела шприц и ампулу с маркировкой «INGRID». Отнесла её Ларисе, та её изучила и выяснила, что именно от этого лекарства чуть не умерла в прошлый раз Даша. Виктор надавил на Женю, и она во всём созналась. В итоге Женя теперь в изоляторе — туда её отправил Виктор, чтобы «озверевшие» Андрей и Макс её не убили. А среди ребят была долгая дискуссия насчёт Ромки, и в итоге решили… простить — не простить, но дать ему второй шанс. И теперь Вика отправилась в лес, чтобы его найти. Мы переглядываемся. Ты впал в состояние, похожее на шоковое. Сильно побледневший, растерянный, ты смотришь на Вику, будто боишься, что всё, что она сейчас сказала, окажется неправдой. А она слегка улыбается. — Ром, прости, пожалуйста, — тихо говорит она. — Прости за то, что мы думали, что с лекарством — это ты… Ты совершенно теряешься и часто моргаешь. Наконец опускаешь голову и бормочешь: — Ничего… ничего, вас можно понять… я же предатель… — Слушай, — Вика резко тебя перебивает, — мы с ребятами пришли к выводу, что мы всё равно должны быть вместе. Мы начали это всё вместе и должны дойти до конца, несмотря ни на что. Мы уже потеряли Тёму и Юлю, чуть не потеряли Дашу… И не можем потерять ещё и тебя. Понятное дело, что Морозов тебя заставил, угрожал, шантажировал. Но мы не должны позволять всяким этим Морозовым развалить нашу дружбу. Тогда ты снова смотришь на неё, несмело улыбаешься и говоришь: — Спасибо большое… спасибо… Мы идём в школу. Я взяла тебя за руку и, поймав твой взгляд на себе, подмигнула: видишь, я же говорила, что всё будет хорошо! Ты снова улыбаешься в ответ. Вика внимательно смотрит на нас и что-то понимает. Улучив момент, она мне шепчет: — Молодец, что осталась с ним рядом.

***

Сильный ветер. Шумящие листья деревьев. Тёмно-серые, почти чёрные, тучи, набежавшие на небо. Холодно. Кажется, вот-вот пойдёт дождь. Но мы не обращаем никакого внимания на непогоду, мы смеёмся, радуемся, плачем, кричим, прыгаем, обнимаемся и снова смеёмся… Нас много, целая школа — от Виктора Николаевича до младшеклассников. Рядом стоят полицейские машины, карета «скорой помощи». Раненого Володю посадили в «скорую». Но, похоже, его рана не смертельная… Слава богу! Теодору Раубер, её внука Лёшу и военных арестовали только что на наших глазах. Вовремя! Именно в тот момент, когда военные вскинули автоматы, когда Раубер отдала приказ стрелять, когда мы уже потеряли всякую надежду на спасение, думая, что всё-таки проиграли, и прощались с жизнью… Вереница радостных встреч и воссоединений. Андрей, благодаря которому и появились спецназовцы, встретился со своей мамой и Надей, Надя встретилась с Андреем, Виктором и Алисой, Виктор встретился с сестрой и… со своей мамой! Пожалуй, самая неожиданная встреча для всех нас. Как это возможно? Мы-то считали, что Нина Исаева давно умерла! Мы же видели её могилу! Или… неужели это была инсценировка?.. Я прижимаюсь к тебе и улыбаюсь. Твоё лицо тоже озаряет улыбка — искренняя, радостная, счастливая, а в глазах твоих невероятное облегчение. Да, наконец-то всё закончилось. По-настоящему. Мы выиграли! Тот самый хэппи-энд, которого мы так ждали уже много месяцев, наконец-то к нам пришёл! Андрей, Макс, Даша и Вика, которые стоят рядом с нами, испытывают те же чувства и эмоции. Мы одновременно смеёмся и плачем, и снова и снова обнимаем друг друга, веря и не веря в то, что всем нашим ужасам пришёл конец. В моей голове вихрем проносятся воспоминания последних нескольких дней. Андрей, скрывшийся за сенсорной дверью в подземелье; Лёша, помогавший нам и оказавшийся внуком Раубер; Ермолаев, оказавшийся не жертвой, а совсем наоборот; Женя, сбежавшая из изолятора и погибшая от рук Морозова; Вика, догадавшаяся поджечь метеорит на чердаке, тем самым всех излечив; ты, отнявший чип Вульфа у Морозова… Ты сильно изменился. Ты стал сильнее, смелее. В тебе словно что-то переломилось с тех пор, как мы из леса вернулись в школу и ты по велению Войтевича стал следить за всеми передвижениями Морозова, делая вид, будто снова решил работать на последнего. Естественно, ребята были в курсе этого. Мы не знали, к чему всё это приведёт, однако надеялись, что ты на сей раз всё делаешь правильно. И не ошиблись. Ты, именно ты забрал чип, когда погнался вслед за Морозовым после того, как Войтевич умер от его ножевого ранения на твоих глазах! Я тобой восхищаюсь. Я тобой горжусь. Я всегда в тебя верила, даже когда ты сам в себя не верил, когда ты сам себя проклинал за то, что вынужден работать на Морозова. Ты сильнее, чем ты о себе думал, гораздо сильнее. И я точно знаю, что последнее время тебе стало легче. Да, ты до сих пор не смирился с потерей Тёмы, тебе до сих пор плохо от мысли, что некоторое время был «предателем», хотя даже ребята теперь так не считают. Ты сам себя не можешь за это простить. Но… ты больше не один. Рядом я. Рядом ребята. Всё закончилось, теперь уже навсегда. Впереди целая жизнь — долгая, интересная и счастливая. Начинает накрапывать дождик, грозящийся вот-вот перейти в ливень. Но никто не обращает на это внимания — все слишком счастливы, чтобы заострять внимание на небольших природных неурядицах. А я, кстати, люблю дождь… Ты вдруг отводишь меня в сторону, подальше от всех. Я внимательно смотрю на тебя, чувствуя, что ты хочешь что-то сказать. А ты почему-то не спешишь говорить. Мнёшься. Смотришь мне в глаза и тут же отводишь взгляд в сторону. Берёшь меня за руки и, явно смущаясь, шёпотом говоришь: — Спасибо тебе огромное. За всё. Я сейчас стою здесь только благодаря тебе. И… ты знаешь… я давно должен был тебе сказать… я… И тут я понимаю, что ты хочешь сказать. Улыбаюсь. Взъерошиваю твои волосы, обнимаю и шепчу в ответ: — Я знаю, Ром. Я тоже. Так мы стоим, обнявшись, довольно долго. Оба безмолвны. Слова сейчас действительно не нужны. Мы чувствуем друг друга. Понимаем. Зачем разрушать такой момент? Сколько времени пройдёт, прежде чем мы прервём наши объятия — неизвестно. Может, минута, может, час, может, месяц… Время сейчас вообще не ощущается. Оно снова остановилось. Только на этот раз оно не страшное, леденящее душу, а спокойное и умиротворённое.

Но где-то есть тот дом, где мы всегда будем желанны, А в этом доме тот, кто всегда нас поймёт и простит. И где-то есть хирург, что сотрёт все эти шрамы И извлечёт все пули у нас из груди.