Легенда

Жаркое солнце степи уже давным-давно встало и, войдя во всю силу, необычайно пекло. Аккыз тяжело вздохнула и, поёжившись, про себя проклинала эту свадьбу Батуги и Кырчичек. Даже холодное молоко кобылы не могло хоть немного охладить её.  — Ты побледнела, — прошептал Кайя, взяв её руку в свою, — тебе нехорошо? От его прикосновений на мгновение стало легче, но рвотный позыв всё равно предательски сковал горло.  — Меня тошнит от стойбища гёков, — прошипела она, вырывая руку. Солнце было в своём зените и, распаляясь, делало и воздух жарким и сухим, обжигающим лёгкие. Многие женщины давно покинули пиршество, перейдя в тенистые сады Небесного ханства, но только не Аккыз. Слушать бессмысленную болтовню жён тегинов и беев было выше её сил и, кутаясь сильнее в многослойные ткани её одеяния, горянка, сощурившись, продолжала наблюдать. Её живот рос, и каждый день Коготь двуглавого волка разглядывала его. Она всегда отпускала служанок и, оставшись наедине со своим одиночеством, пристально рассматривала своё тело и каждый раз ловила себя на том, что её рука неосознанно ложилась на живот и медленно гладила его. На этом моменте Аккыз всегда одёргивала себя.  — Это ребёнок Небесного ханства, — шептала она себе. Казалось, что все знают о её секрете. Служанки, которые в знак приветствия склонялись перед ней, Улу Эдже, которая брезгливо отворачивалась и молчала и сам Кайя Тегин, что нежно целовал её в висок и придерживал за талию, легонько сжимая её тело в своих руках. Он навещал её день ото дня, даже приставил к ней своего верного пса, но это всё равно не мешало ей сбегать от этого гама в тайные ходы дворца. Аккыз подолгу сидела и говорила с Батугой обо всём, их разговоры приносили ей давно забытые покой и умиротворение, но вместе с тем даровали и огромную печаль и невыносимую тоску в сердце. Было мучительно видеть его, говорить с ним, касаться его, зная, что у него есть другая. Его жена. Но это было не больнее, чем сидеть на этой свадьбе и наблюдать за ним. За его туманным взором, что так же был обращён к ней. Аккыз вмиг вскочила, но ватные ноги не слушались. Она не ступила и шагу как весь мир вокруг закружился и поплыл перед её глазами.

***

Беременна. Звучало как приговор, отсроченный на несколько месяцев. Для Аккыз всё было ясно сразу: сначала родит, а затем и умрёт. Её участь уже давно была предрешена за неё. Улу Эдже великого Алпагу-хана частенько любила говорить ей об этом, вылавливая в коридорах. Она смотрела ей прямо в глаза и всегда повторяла одну и ту же фразу, омерзительно улыбаясь. Один месяц сменялся другим и нервозность её доходила до предела. Она не могла спокойно спать в комнате, где с ней делил ложе Кайя и стояла стража, не могла нормально есть то, что приставленные к ней люди пробовали вперёд неё. С ней постоянно кто-то находился рядом и это раздражало. Быть может все эти люди были приставлены чтобы она не сбежала, а может быть и ради безопасности Когтя. Последний вариант Аккыз никогда не исключала, помянуя реакцию Мей Джин на новость о её положении. Тогда она, подобно мужу поздравила её и Кайю, натянув дружелюбную улыбку. Ещё немного и казалось, что изо рта китаянки высунется раздвоенный язык от невероятной злости и раздражения. Одно было хорошо. Она чувствовала разливающееся тепло внизу, когда осматривала свою фигуру. Это было так странно и приятно, что кончики пальцев немного покалывало, но в эти моменты Аккыз всегда спешила одёрнуть руку от своего округляющегося живота. Она всегда запрещала себе привязываться к этому ребёнку, к гёку, что рос внутри неё. Она искренне хотела ненавидеть плод Кайи Тегина. Но не могла.

***

Холодная зима сменила засушливую осень, уступив своё место тёплой весне и беспокойство Аккыз начало усиливаться. Ночами она могла лежать без сна и, засыпая лишь под утро, вскакивала с кровати от рвоты, что подкатывала под горло. В такие моменты Кайя поил её тёплым травяным отваром и укладывал обратно, поглаживая по животу. Он мягко проводил своей шершавой ладонью по её животу и аккуратно касался её губами, щекоча её. Он гладил её и говорил с ребёнком и от того беспокойство Аккыз утихало и неизведанная теплота и умиротворение наполняли сердце и душу. Временами Аккыз даже думалось, что Кайя хороший человек. Возможно, она бы думала так чаще, если б не его властолюбие и самоуверенность. Могучий Кайя Тегин был непоколебимо уверен в своём праве на трон и на неё. Реальность же была такова, что этот самый трон по одному мановению руки императора могли отобрать в любой момент. С Аккыз было всё ещё проще. Её никто не мог забрать, ведь она и не была его. Не до этого абсурдного брака, и уж точно не во время. Она была Когтем и единственный, перед кем она преклонит свою голову, — это Двуглавый волк.

***

Её ребёнок иногда давал о себе знать. Активно пинался и, елозя в материнской утробе, мучил Аккыз. В такие моменты ей хотелось думать, что малыш таким образом выражает своё недовольство к гёкам, что окружали её. Лишь в те короткие мгновенья, в которые она сбегала ото всех, она непременно натыкалась на Чолпан-хан, которая гостила у небесных. Эта женщина, ради которой Аккыз всегда была готова отдать свою жизнь, сейчас не вызывала никаких чувств кроме раздражения. Постоянно твердившая об отмщении ханша жадно твердила о смерти Алпагу и возвышении горных, но на деле в её словах была лишь одна жажда власти, которую выдавали её глаза. Пусть она и не любила гёков, но вырезать их поселение Аккыз не была согласна. Да, Алпагу был повинен в смерти её отца, хана и Тылсын Бекке, но лишь по вине заговорщиков, что направили его меч на горцев.  — Если выйдешь отсюда, — шептала Чолпан, — то навсегда будешь выгнана из Горного стойбища. Ни ты и ни твои дети не смогут войти на наши земли и навестить курганы предков. Коготь с силой сжала кулак, отчего ногти больно впились в ладонь, и, сдерживая слёзы, вышла вон. И вечером, сидя у огня, Аккыз ёжилась. Голову не покидала мысль, что теперь она осталась одна, без поддержки, хана и племени. Отныне у неё не было ничего и никого, кроме её ребёнка. На её плечи легло что-то тяжёлое и, подскочив с места, горная тяжело задышала. Это был всего-навсего Кайя Тегин, пришедший к ней, чтобы сопроводить на ужин.  — Ещё раз подкрадёшься и я пущу тебе стрелу прямо промеж глаз, — рыкнула воительница, освобождаясь от него. Она не чувствовала к Кайе ничего. Порой ей было жаль его, но не больше. Ничего большего он и не мог вызвать в ней. бедный маленький мальчик, впитывающий с самого детства, что именно он будущий каган. Зная Улу Эдже не сложно было вообразить, что она ежедневно твердила ему о его обязанностях. С самого детства его собственная мать прививала ему властолюбие и эту жажду трона. Вечерами, когда он оставался с ней, он мучился не просто от головных болей, он мучился от бремени, что давило на него, он испытывал невыносимую боль лишь от одной мысли, что его младший брат обойдёт его. Кайе всегда нравилось быть первым и одна лишь мысль, что он может стать вторым приносила неописуемые пытки. Согласись Мей Джин на роль второй супруги или, будь Туткун значимой фигурой в этой борьбе за трон, Кайя непременно бы воспользовался ими, наплевав на всё остальное. По длинным коридорам они шли в тишине, Аккыз, утонувшая в своих мыслях, не сразу поняла, что Кайя говорил с ней. Схватив её за запястье, он рывком придвинул её к себе, остановившись у поворота, что скрывал их от основного коридора, ведущего в тронный зал. Он как-то странно смотрел на неё, словно побитый пёс всматривался в её лицо.  — Не принимай ничего из рук Мей Джин, — выбросил мужчина, — никакие подарки или угощения. Сейчас она не побоится действовать открыто, чтобы избавиться от тебя. — А что насчёт Улу Эдже?! — улыбаясь, прервала его триаду Аккыз, — из её рук мне тоже не стоит ничего брать? — она блаженно склонила голову на бок, наблюдая за тем как глаза её собеседника становятся угольно-чёрными.  — Она не посмеет навредить тебе, — с нажимом в голосе выдал Кайя, но Аккыз громко засмеялась ему в лицо.  — Великая Улу Эдже и глазом не моргнёт. Хотя, — она высвободила свою руку и отошла вперёд, — в одном ты прав. Она не тронет меня до того момента, пока я не рожу наследника.

***

Весь вечер Аккыз тошнило. Её голова раскалывалась, и к горлу подступал противный ком, из-за чего она не могла толком есть. Её трясло от этого места, где каждый старательно что-то изображал из себя, играя отведённую ему роль. Она внимательно смотрела за каждым из членов ханской семьи и думала почему же она не предала их, вступив в сговор с Чолпан-хан, но ответ был слишком очевидным. Она не могла поступить так с Батугой. — Ты должна лучше питаться, Аккыз, — раздался слащавый голос Улу Эдже, — чтобы родить здорового ребёнка. Она молчала. Молча кивнула в ответ и, поднеся ко рту пиалу с бараньим бульоном, взглянула на Гюнсели хатун. Она уже была не той весёлой госпожой, что когда-то явилась в подземелье к заточённым горным рабыням. Она сильно исхудала и никогда больше высоко не поднимала голову, пряча свои красные глаза, которые ещё больше выделялись на фоне бледной кожи. Ей было жаль Гюнсели, которой было больно от того, что её муж взял себе ещё одну жену, но ещё больнее ей было от того, что именно Аккыз родит столь долгожданного ребёнка, а не она. Её ребёнок толкнулся, больно пнув её по животу, из-за чего содержимое её пиалы разлилось на пол. Слуги забегали вокруг неё, привлекая всё ненужное внимание на беременную воительницу. От этих взглядов становилось ещё хуже, казалось, что каждый из наблюдавших смотрит внутрь неё, разглядывает её внутренности и содержимое её живота.  — Ступай и отдохни, Аккыз, — велел Алпагу-хан, — ты слишком изнемождена вынашиванием моего внука, — каган кивнул на дверь и, благодарная горянка быстро поднялась, стремясь удалиться из этого места, но видимо сам Тенгри был против. Тяжелые двери распахнулись и в помещение вбежала запыхавшаяся Кырчичек.  — Батуга Тегин пропал! И ноги Аккыз подкосились