Прибытие

Тебя сковывает страх. Отчаяние накатывает массивными волнами, сметая остатки самообладания. В груди до ужаса тяжело, слабость пробирает конечности, тяжёлый кашель раздирает глотку изнутри. В желании отвлечься ты отдёргиваешь занавески на окошках экипажа. Смеркает. Небо затягивается серыми тучами, закатное солнце слабо сверкает на горизонте, наделяя бесцветный мир единственной краской — красной. Деревянные колёса ровно едут по влажной мостовой, заводя экипаж в город. Ярнам ждёт тебя. Он покровительствует всем заблудшим и ищущим спасение. Когда лекари разводят руками, а родственники уже смотрят на тебя, как на ходящего мертвеца, Ярнам становится единственным выходом. Ты слышал об чудотворных свойствах местной крови, сердце радостно, хоть и по-прежнему слабо, бьётся при мысли о скором завершении болезненных мучений. Кашель напоминает о себе, на платке, помимо мокроты, остаются багровые капли. Воздух наполняется вкусом железа. Экипаж резко останавливается, настолько неожиданно, что ты чуть не сваливаешься с сиденья, беспомощно дёрнув руками, как младенец в утробе. Это ничто. Ты вырываешься наружу в свежем, но всё ещё сонном, порыве, с бледным лицом, но глаза твои сверкают надеждой. Клиника выглядит ветхой, угрожающей, её центральная башня внимательно наблюдает за тобой, ведь больше приезжих пока нет. Переплетающиеся ноги сами несут слабое тело вперёд, в тёмные закоулки. На улицах пусто, в окошках горят огоньки от ламп, возле дверей висят фонари, от них исходит приводящий в здравие запах ладана. Это не вызывает вопросов — мало ли какие традиции могут быть у настолько странного города? Даже когда твой взгляд примечает гробы, выложенные по всему переулку, лишние мысли послушно затаиваются, ведь спасительная клиника уже рядом. Её окна темны и напоминают чёрные бездонные глаза. Множество глаз, устремлённых на тебя. Перед входом тебя встречает крошечная площадь, окружённая стальным забором. Отвратительный сквозняк скользит по твоему загривку, по стремительно покрывающейся мурашками спине скатываются капли холодного пота — прямо в стороне от лечебницы, чуть приоткрытые, находятся ворота на кладбище. Словно путь в иной мир, они тяжело скрипят на ветру, проклиная живое. Не менее увесисто скрепит дверь в клинику, когда ты её отворяешь. Внутри царит полумрак. Деревянные половицы трещат при неуверенных шагах наощупь. Когда глаза привыкают к темноте, ты замечаешь идущую вниз лестницу. Где-то там слабо горят зажжённые лампы. Неподалёку стоит множество шкафов с колбами, свитками и книгами. Какие-то отворены настежь, другие — наглухо заперты. Ты спускаешься вниз, чуть ли не зажмурившись и вздрагивая от каждого скрипа, долго, мучительно ожидая и в то же время опасаясь конца пути. Узкий коридор сменяется обширной — потолка не видно из-за темноты — комнатой, хаотично заставленной койками с капельницами. Даже несмотря на то, что этот зал для переливаний больше маленького коридорчика, он кажется ещё теснее — до следующей двери ведёт крошечная дорожка меж раскладушками, по которой приходится передвигаться чуть ли не боком. Ты идёшь дальше. Огни свеч игриво отражаются в колбах, наполненных кровью. Звуки капающей жидкости нарушают мрачную тишину. Снова лестница, на этот раз наверх. Там светлее, слышно фальшивое, но довольное пение и постукивание стеклянных сосудов друг о друга. Чем ближе ты подходишь, чем отчётливее слышишь слова и понимаешь, что это не просто песня — молитва. — Maledictus… — низко тянет сидящий за письменным столом старик в длинном цилиндре, всецело увлечённый процессом смешения содержимого колб, и сам же себе отвечает: — Donum libas… Услышав скрип половицы, он поворачивается к тебе, явив длинную седую бороду, растрёпанные, выступающие из-под шляпы-цилиндра кончики волос и глаза, почти полностью скрытые за повязкой. «Но как-то же он видит?», — думаешь ты, глядя, как мужчина в изрядно поношенной одежде неторопливо встаёт и выходит навстречу. — Inficimur, — так же низко и медленно он тянет, подойдя практически вплотную, ожидая ответа. Минута проходит, вторая, третья, к мурашкам добавляется дрожь, пока что мелкая, наравне с нарастающим трепетом. Кашель вновь даёт о себе знать, но слишком страшно поддаться ему. Четвёртая, шестая минуты проходят, пока лекарь не отвечает самому себе, с заметным придыханием и даже эйфорией: — Maledictus… bestia. Кашель таки прорывается, и ты поспешно закрываешь рот платком, вновь пачкая его кровью. Старик смотрит на тебя сквозь свою повязку, сверху-вниз, внимательно и даже педантично, как и следует профессионалу. — О, знакомый случай, но с ним можно справиться, уверяю вас, — с лукавством обращается он без лишних приветствий. — Вам поможет бледная кровь, но сначала… прошу, — он приглашающе кланяется и указывает двумя руками на койку. Инстинкт самосохранения на удивление молчит. Ужас сковывает даже волю, и ты послушно подходишь и ложишься на крепкую раскладушку, крупно дрожа и постукивая зубами. Лекарь со скрежетом пододвигает деревянный стул и садится по левую руку, бесцеремонно, но в меру осторожно оголяя предплечье. Так же быстро он протирает спиртом место для укола и медленно, смакуя момент, вводит шприц. Тело замирает, на этот раз буквально. Паралич обездвиживает его, из возможностей оставляя только наблюдение за происходящим судорожно вращающимися глазами. Слёзы текут против любого желания. Лекарь же берёт в руки иглу от капельницы и внимательно изучает её при тусклом свете свечи. — Бледная кровь, да, — говорит он и так же медленно укалывает ровно в том месте, где рисунком проведены голубоватые сосуды. — В Ярнаме проводят кровослужения, но, для начала, — он поворачивается и улыбается, обнажая неровные ряды желтоватых зубов, — чужеземцу вроде вас понадобится местная кровь. Ты переводишь взгляд на колбу. Начинается самый долгий момент в твоей жизни — капля крови падает в раствор с громким хлюпом, растворяясь и смешиваясь с ним. Вновь слышен скрип — лекарь встаёт со стула, еле слышно напевая, и направляется к дверям. — О, не волнуйтесь, — насмешливо утешил он напоследок, закрывая двери, — что бы не произошло… это окажется лишь страшным сном, не более. Лекарь оставляет тебя в нескончаемом ожидании. Кровь капает в колбе, доски произвольно скрипят, еле слышный сквозняк пробивается сквозь окно, вынуждая пламя свечи колебаться и вздрагивать. Тело всё ещё не слушается, пока чужая кровь медленно растекается по жилам. Временами она подобна льду, сковывающему холодом и без того оцепеневшие руки, иной раз — огню, выжигающему внутренности. Две крайности встречаются внутри, борются, царапают друг друга, грызут глотки, выдавливают глаза, рвут сухожилия, пускают кожу на лоскуты, покуда пекло не побеждает. Жар нарастает, каждый удар сердца чувствуется всем телом, нервы натягиваются, как струны, мышцы сводит в судороге, но ты всё ещё не можешь пошевелить и пальцем. Слышится треск, глаза с ужасом вертятся в поисках источника звука и самым краем периферического зрения замечают опрокинувшуюся на пол свечу. Маленький огонёк видится безобидным, но внутренности вновь скручивает от приступа боли, и провравшийся сквозь приоткрытое окно ветер раздувает пламя. Оно пожирает всё, до чего дотягиваются его языки, и вскоре ты слышишь рычание. Нет, не рёв разбушевавшегося огня, а именно рычание. Из глубин пламени на тебя смотрят два светящихся глаза. Раздаются ужасающий скрип, словно по дереву ведут бритвенно-острыми когтями. Из огня медленно поднимается сгорбленная, скрюченная фигура, лишь отдалённая напоминающая человека, но больше всего — волка. На облезшей до костей туше догорают клочки шерсти, из жадно разинутой пасти выступает пена и капает на пол слюна, заставляя огонь под ногами твари шипеть. Становится всё жарче, от лихорадки всё плывёт перед глазами, и последнее, что ты видишь — как порождение огня и крови тянет к тебе обагрённую лапу с испачканными алой жидкостью когтями. Зверь победил.