Ботинки

До слез больно, обидно и не справедливо, что ботинки задерживаются на передовой дольше, чем их носители. Почему кусок какой-то бездушной материи остаётся целым и невредимым, в то время, как его обладателю отрывает голову вражеский снаряд, уродует тело, превращая в фарш? Ботинки, подобно сторожевым псам, охраняли лежащего на больничной койке Кеммериха, который так отчаянно цеплялся за выскальзывающую сквозь пальцы жизнь. Он совсем плохой, жутко исхудал, стал похожим на мертвеца. Как же странно видеть совсем ещё молодого мальчишку в таком состоянии… противоестественно. А ещё он плакал, много плакал. Правда, никто не слышал его сипов и всхлипов — стоны и крики других раненых солдат заглушали даже самые громкие разрывы снарядов на передовой. Что уж тут говорить о хрипах в пол голоса... Ботинки надежно спрятались под его койкой, пропитанной спиртом, кровью и потом. Не только его, но ещё множества других солдат, что провели, лёжа на ней, последние моменты своей едва успевшей начаться жизни. Но будте уверены, что Франц не станет последним. Его место совсем скоро займут другие молодые ребята, они будут постепенно сменять друг друга, как времена года, и так уйдёт целое поколение. Это — бесконечный круговорот жизни и смерти, ставший неотъемлемей частью их новой реальности. Кто-то уже привык, а кому-то еще только предстоит узнать, каково это — пытаться не горевать по каждому убитому товарищу. Но не стоит беспокоиться, всё в порядке, у них все получится, они привыкнут. Людям свойственно привыкать и приспосабливаться к любым трудностям, к любым ужасам. Человек — скотина живучая. Вот только никто им не расскажет и никто их не научит, как душевно покинуть линии фронта, как перестать содрогаться от каждого шороха, от каждой проскальзывающей тени, спустя годы после окончания войны. Ведь нет никакого магического способа, помогшего бы излечить душу от пережитого и содеянного на войне. Они обречены. Обречены на вечные муки и терзания совести, они всегда будут испытывать отчуждённость и животный страх, отравляющие им их существование вне военной зоны. Кеммерих не хотел расставаться с нажитым добром, с часами и обувкой. Всё надеялся выкарабкаться, повидаться с сестрой и матерью. В любом случае, ботинки ему бы не пригодились, так как ему ампутировали ногу, но всё же. Когда Кеммериха уносили санитары, Мюллер унёс с собой его ботинки. Почти неношеные, они были как раз кстати в тяжелых условиях фронта. Но вот не сумели шикарные, на вес золота, ботинки защитить Мюллера от осветительной ракеты, разорвавшей ему живот. А ведь он все мечтал сдать льготные экзамены, даже учебники на фронт принёс… так и исчезло будущее поколение Германии, сколько светлых умов погибло в этой бессмысленной бойне. Сколько выживших навсегда потеряли рассудок, так и не получив свой заслуженный второй шанс. И вот опять ботинки передаются из рук в руки, хоть они уже и привязались к новому хозяину. Надеялись, что на этот раз — навсегда. Но сейчас, следуя последней воле Мюллера, они перешли в руки Пауля. Паулю 20 лет, но он уже давно смирился со своей смерью. Она была совсем не за горами. Все это знали, но не каждому хватало смелости (а, быть может, наоборот, отчаянья) признаться себе в этом. На самом деле, она была метрах в двухстах от их позиций, выслеживала его, сидя в затопленом окопе позади пулемета. Хотя она вовсе и не выслеживала никого, а стреляла хаотично, особо не разбирая, кого забрать с собой, а кого оставить притворяться мертвым среди трупов товарищей. Пауль пообещал Тьядену, что тот получит ботинки, если он умрет. Обоих устраивал такой расклад. Лучше заранее распределить то не многое имущество, что было у них, по друзьям, нежели оно досталось бы кому-нибудь вроде Химмельштосса. Ботинки пережили смерть дорогово Ката, Леера и многих других. Они плакали и болели вместе с Паулем, чавкая и всхлипывая отошедшим носом прогнившей подошвы. Вместе переживали страшные потери, что в конечном итоге сломили Пауля. До Тьядена они, правда, так и не дошли. Пауль был убит, упав лицом в лужу грязи, ботинки потонули в ней же. Может, оно и к лучшему? Получи Тьяден эти ботинки, кто знает, вернулся бы он домой или же его душа навсегда бы осталась бродить по разрыхленным лугам западного фронта.