Звенящий мрак

О, тоска - любопытная штука. Как описать это чувство? Не знаю. Но я попробую. Рой чмокает губами, смешно поводит выпученными глазками и движением руки просит ещё сякэ. Бармен тут как тут - такого источника катов уже давно в заведении не появлялось. Пара подозрительных типов в углу облизываются, глядя на тугие связки, исчезающие в плотном кошле. Но взгляды их неизбежно натыкаются на ножны и, будто порезавшись о скрытый клинок, отползают к родным стаканам. Рой не обращает внимание и пьёт сякэ как воду, забавно причмокивая. Он выглядит совсем не страшным и даже милым - но любой завсегдатай захолустного бара поймёт, что это не так. Новые протезы сверкают маслом, подогнанная точно по размеру куртка идеально сидит на тощем теле. В ножнах из белого дерева - клинок, наверняка стоящий больше, чем весь этот бар. Розовая кожа делает незнакомца ещё более необычным здесь, в этом пристанище забытых душ. Он - воплощение достатка и равнодушия, и пока он здесь - царь и бог. Но каждую ночь он закрывает детские глазки и видит её. Она далеко, будто в тумане, но его тянет к ней сильнее любого магнита. Она возвышается, могучая и вечная, как гора на горизонте, рядом с ней разливается нега. Рай, бесконечный парадиз - только протяни руку! Он бредёт вперёд сквозь туман, ноги вязнут в невидимом болоте. Но даже во сне он помнит, кто он такой. Помнит годы скитаний и рабства. Помнит пустоту, недоумение, а за ним - ужас. Песок, жестокий и жгучий, как плети работорговца. Помнит железные стены, горящие глаза надзирателя, дубинку из дерева, что твёрже любого металла. И загадочного странника с огромным мечом, с которого капала кровь тюремщиков. Кап, кап, кап. Заливает глаза, заливает её образ. Да, она в ярости, она встаёт, бесконечно могучая - что ей жалкие воспоминания? Но только когда он уже поворачивается спиной к раю, туда, где нет радости и смысла, где чёрные тени и горящие глаза, тогда... Она кричит. И крик её, безумный, всё пронизывающий вой, прогоняет остатки сна, а солнце довершает начатое, и детские глаза открываются. Он давно сломал компас и порвал карту, но каждое утро он знает, где Юг, и невольно смотрит туда. И вновь заливает встающую там силу - прозрачной ли кровью земли, красной ли кровью врагов. Вот что такое тоска - свобода без надежды, существование без смысла, начало без конца. Сон без отдыха. Он встаёт со стула, пустая оболочка с детскими глазками. И только скелет, одиноко сидящий за пустой кружкой последние несколько недель у входа в бар, бросит ему механическое: "Не унывай..." А где-то там, за горами, на далёком Юге, сидит она. Её душа болит за того единственного, кто охранял её всю жизнь, и за детей, которые готовы отдать жизнь за неё. Она видит их всех - верных, жестоких и даже сбежавших, тех, кто решил, что безумная свобода дороже семьи. Они бредут по песку, потерянные и недоумевающие, а свобода щерится из-под низких шлемов, бьёт их ножами и палками, заковывает в цепи... И каждый из них смотрит на Юг со смесью ужаса и отвращения. А она сидит и смотрит на звёзды, дни и ночи напролёт - ведь ей не нужно спать. Это тоже особая форма тоски - неспособность что-то изменить. И лишь немногие знают истинную, самую страшную форму тоски, ту, от которой нет лекарства, ибо она неразрывно связана с жизнью. Но что они могут, слишком слабые или гордые, чтобы покончить и с тем, и с другим? Разве что сидеть в баре за давно высохшей кружкой, проворачивая в памяти снова и снова сотню лет назад ушедшие моменты, и лишь изредка, заметив в чьих-то глазах отблеск собственной громадной тоски, бросить им спокойное: "Не унывай..."