Сказка для богача

      Хоть Бремен и Фрицценбург на карте торжественно звались добрыми соседями, доверия между ними не было. Даже бременская осина и фрицценбургский клен, всю жизнь росшие бок о бок, не нашептывали друг другу холодной ночью тайны городских улиц: гордые больно. Завсегдатаи трактиров поговаривали, что потому соседство и было добрым…       Так или иначе, отважные картежники не учили грязным трюкам музыкантов, музыканты же отвечали взаимностью с такой страстью, что не давали даже представления.       Каков же был переполох в Фрицценбурге, когда на всамделишней крытой телеге приехала труппа из Бремена! Взрослые настороженно переглядывались, кто-то наотрез отказался смотреть, кто-то не устоял перед искушением. Дети же были в восторге: разноцветными птенцами вились вокруг телеги, дергали запертую дверцу, упрашивали сводить их на представление.       Не находил себе места от радостного предвкушения и Николас Петерс, сын трактирщика Петерса, богатейшего человека города.       Трактирщик Петерс был человеком со всех сторон уважаемым и порядочным: широкая спина, аккуратное брюшко, расплывшееся в бессменной улыбке лицо и туго набитый карман выдавали в нем человека весомого, ну а трактир содержать, по разумению жителей Фрицценбурга, мог только наидобродетельнейший из граждан.       Николас был, как говорится, пареньком с ветром в голове. Умные серые глаза с легкостью могли бы уследить за перемещением карт на столе и в широких рукавах мастеров, крепкие руки управились бы и с пересчетом звонких монет, и с винной бочкой, и с особенно рьяными постояльцами, да только все его таланты пропадали даром: мальчишка потерялся в звездах. Пройдет по улице, увидит воробья, победным маршем наступающего на испуганную ворону, и задумается: «Птичка-то совсем кроха, а бойкая какая, ха!» Потом посмотрит на небо и представит, каково это: быть облаком. Легко ли плыть или тяжко — от готовой вот-вот пролиться воды.       Старик Петерс уж и порол его, и ставил за стойку, да толку не было: пропал малец. Так и ходил неприкаянный — двенадцати лет отроду.       А как приехали артисты из Бремена, оживился весь, взгляд повеселел. И когда скрипка возвестила о начале представления, прибыл на площадь одним из первых.       Заветная дверца широко распахнулась и пропустила дородную немку в пестрой шали, видать, хозяйку театра. Круглолицая и грузная, она смотрела удивительно остро, насмешливо.       — Для вас у нас особое представление. Плату вперед!       Отлив. Синие воды мощной волной откатывали от скалистого берега…       Так и толпа отхлынула от площади.       — Так и знал, что не стоит приходить, время тратить! — раздалось справа.       — Вильгельм, пойдем домой! — визгливо закричала женщина слева.       Вскоре у крытой телеги остались людей три десятка. Последними с площади уходили нищие дети, бросая отчаянный, больной взгляд на разноцветье повозки.       — Эй, подождите! — раздался звонкий женский голос, и из телеги выбежала девчонка лет семнадцати. — Вам бесплатно. За чудо денег не берем!       — Не берете? — недоверчиво округлили глаза дети.       — Ни монетки!       Стайкой испуганных гусят дети прошмыгнули обратно. Девчонка широко улыбнулась и повернулась к Николасу.       — Деньги, пожалуйста!       — Как — деньги? — пробормотал Петерс. — А как же чудо?       — А какое тут чудо? — хмыкнули в ответ. — Так, ловкость рук. Ну так будешь платить?       — А вот и не буду! — крикнул он и сжался весь.       — Ах, не бу-у-удет он, — протянула девица и недобро прищурилась…       — Марта! Пора! — и прозвенел колокольчик.       Нахальная девица замерла. Глаза заволокло дымкой, руки бессильно опустились, и Николас замер. Какой хрупкой вдруг показалась бледная шея, какими тонкими — длинные пальцы!       «Принцесса, — понял Николас. — Заколдованная принцесса, превращенная в злую ведьму».       Из телеги выпрыгнул молодой парень и затянул песню. Приливной волной по камням, ветерком по мху, ручьем по корягам, росой по листьям звучал его голос. Маковым дурманом и соловьиной трелью. Так шептались звезды, когда Николас впервые убежал из дома в ночное поле. Пахло васильками, и небо над головой было синее-синее… А потом прокричал петух, и Николас вдруг понял, что уже утро, что собрались в стайки облака, что заря окрасила их в розовый…       Замечтавшись, Петерс и не заметил, что вторят певцу и петух, и кот, и пес, и даже осел, оторвавшийся от сена. Потом он навряд бы смог рассказать, что происходило на сцене.       Это была история о любви и дружбе, о верности и о доме. Она — принцесса, он — бедный трубадур, чьи попутчики — старые, выставленные за дверь после лет доброй службы бессловесные твари. Она — стройная танцовщица, он — бродячий певец, но Николасу все казалось, что это взаправду…       Когда все смолкло — и голоса, и скрипка, — Петерс и не заметил сразу, что его прожигают недовольным взглядом.       — Я о тебе не забыла, мальчик. Не хочешь заплатить?       — За чудо не платят, — упрямо повторил Николас, опустив голову, глаза жгло. Еще чуть-чуть, и он запустил бы руку в карман, вытащил бы кошель и отдал бы весь, не считая. Кошель — и веру в сказку…       — Ну хорошо, — вдруг ответила девчонка, оглянувшись на повозку. — Ступай себе с богом.       Николас и ушел. Весь день он не находил себе места: не радовали его ни низкий гул камешков на мостовой, ни озадаченно чирикавшие ему вслед растрепанные воробьи, ни облачные башни. Вечером он пошел к пруду, зарылся в снег по самые колени и вперил хмурый взгляд в серые льды.       Почему он не имеет права на сказку? Во всех историях, что ему доводилось слышать, чудо совершали потому, что так было правильно: по-доброму, по-людски. По-людски было вернуть на площадь тех оборванных детей и совершенно бесплатно показать им самое настоящее рождественское волшебство. Наверняка они еще долго-долго будут помнить прекрасную принцессу, что сама просила их остаться. Но разве Николас сам не хотел чуда?       Юный Петерс совсем замечтался и сообразил вдруг, что ведь ни в одной сказке богачам не дарили волшебства. Мальчик-с-пальчик, крестьянские дети, мастера на все руки из народа — им удавалось горы свернуть, реки вспять пустить, полцарства завоевать, а то и целую принцессу замуж взять. А что богачи? Сплошь скряги, старики да уродцы. Все они чужому счастью мешали, а сами что — счастливы разве?       Так бы Николас, возможно, и просидел всю ночь, задумавшись, не услышь насмешливое:       — Снова ты!.. О-ох, — заколдованная принцесса, не дойдя до Николаса каких-то пять шагов, поскользнулась и упала, совсем не по-царски выругавшись. — Эй, парень, я, кажется, ногу подвернула.       Петерс молча поднялся, отряхнул снег, поднял тут же взвизгнувшую девчонку на спину и, так и не сказав ни слова, понес по улицам Фрицценбурга к площади, где все еще ютилась пестрая повозка. Принцесса тоже молчала, только тепло дышала в шею.       — Где же тебя носило! — всплеснула руками дородная немка, пока юноша с волшебным голосом бережно принимал с рук на руки девицу. — Спасибо вам, молодой человек! Право же, какое чудо, что вы рядом оказались! Сколько мы вам должны?       — За чудо не платят, — едва слышно выдохнул Николас и, сглотнув, быстрым шагом направился в трактир. Уже уходя с площади, он сорвался на бег.       Принцесса внимательно взглянула на хозяйку театра.       — Вам кажется?..       — Нет, дитя мое. Я — знаю.