Лисица в руках

Глаза у Амины страшные — жёлтые и округлые, цвета столь пронзительного, что с непривычки может и в дрожь бросить. Поговаривают, один наглец, — ясен хер, по пьянке, — сравнил его с утренней ссаниной. Выдал такое, значит, а под утречко поковылял в расположение — и больше его никто никогда не видел. Ужасы и легенды нашего городка. Вот только Якер человек бывалый: почти такие же зенки у его параликтора. Правда, у того они, скорее, кошачьи, а у Амины лисьи. Потому что сама она тоже лиса. — Добрейший вечерочек, — лыбится. Будто они только встретились, а не просидели вечность за приказами и отчётами. — Притомилась. И удобней мостится на коленях. Тонкая, плавная. Халатом своим пёстрым по адамантину елозит. Думал же ещё, дурачьё: «Ну зачем тебе броня, если в штабе с утра до ночи сидеть будешь? Ты в своём уме?» Но где там, привычка — вторая натура (и экономия психического ресурса). Вот и пригодился доспех. Или наоборот? Эх, не о том Якер беспокоится, когда командор ему на руки лезет. Деренге, к примеру, всыпал бы ему плетей, если б сомнения его прознал. Всыпал бы, и был абсолютно прав. — А что, — глазёнки зыркают с хитрецой, — опять о своём думаешь? — кицунэ заглядывает в лицо, будто подноготную выволакивая наружу. — Ага-а, вот оно что! Глаза у неё самые честные на свете. Чутьё Якера едва ли подводит: то, что происходит, опасности не представляет. Может, он и хотел бы состроить суровую гримасу, что-нибудь про субординацию брякнуть, так нет же, всё равно не проймёт. Да и руководство хоть и цедит сквозь зубы извечное «бардак», но ставку на командора делает, вожжи потихоньку передаёт. Вот уже и сигниферов из ордена Врат прислали, в личное, так сказать, распоряжение. В портки ему тоже пока что никто не лезет. — Слушай мой приказ, Анкелли, — Амина делает взмах рукой, а личико так вытягивает, словно вот-вот в лису обернётся. — Представь, что ты женщина, которой нравится мужчина. Нравится так сильно, что аж слюнки текут, глаза в ночи не смыкаются, всё только о его плечах твёрдых грезишь и о руках, которые… ох, представил? Хорошо представил? Командор не смеётся, только щурится как-то странно. Любит она и похихикать, и поржать, как полковая лошадь, фокусы разные продемонстрировать… но сейчас ничего такого не делает. Якер подбирается, почти готовый к тому, что взбалмошную чародейку придётся удерживать на расстоянии вытянутых рук. Или к чему похуже. Она могла бы производить впечатление захмелевшей, а то и обдолбанной, но ведь они оба работали не покладая перьев, и всё это время Амина была на виду. «Женщина», стало быть. Ладно. Допустим. — Я жажду плод, лиловый, переспелый, манит его немая нагота. И прямота — обет неумолимый, и он не тот, и я не та… о, Шелин! — звонкий хлопок обозначает жест, с которым командор шлёпает себя по коленке. — Поэзия никогда не вмещалась в список моих талантов! Так вот, Якер, подумай и скажи мне: что бы ты тогда предпринял? Её солнечные глазищи впиваются в его собственные. Глубоко, яро, практически больно — Якер уверен, что в ход идёт разновидность магии — но при этом контакт не хочется прерывать. Оно не провоцирует отторжения и стелется внутри черепной коробки, как пуховая перина. В следующий момент он отчётливо осознаёт, в чём же тут соль. Амина видит его, это правда. Но и он её видит тоже. Это честный обмен — раз на раз, и ни гроша, придержанного за душой. Вот почему командор так нравится… всем. Вот почему она импонирует ему лично. Это больше, чем доминация или заискивание: когда на одной чаше весов оказывается твоё естество, а на другой чужое, единственным приемлемым решением будет равновесие. И командор, при всех своих пришибленных повадках, готова предлагать именно его. Якер догадывается: силёнок у неё хватит, чтоб подмять кого угодно, но весы стоят ровнёхонькие и даже не шелохнутся. — Не уверена, что ты там себе вообразил, но вот задачка попроще. — Её совершенно не смущает тот факт, что он до сих пор не проронил ни слова. — Представь, что ты мужчина… Что-то переклинивает у него в мозгу, и Якер понимает: его только что обошли на сто шагов вперёд. Красиво ли, честно ли — другой вопрос. Ему не нужно ничего представлять. Он и есть тот, о ком идёт речь. — Что ты хочешь услышать? — глухо чеканит Якер. Пересохшее горло ему не указ: рыцарь Преисподней он или где? Тонюсенькие ноготки превращаются в коготки и легонько скребут по его кирасе. — Правду, — выдыхает Амина в уголок рта. — Сегодня она у нас одна на двоих. Давай делиться. Откровенно говоря, у него нет причины принимать в этом участие. Командор не угрожает, не приказывает, не пытается совратить с пути — какой бы «путь» не имелся в виду. Отложив все документы и дела, она скомандовала «вольно», так что Якер в опустевшем штабе теперь не подчинённый и не солдат. Сейчас он посетитель — одно из тех странных определений, которые ей так иррационально нравятся. Одни говорят, до похода Амина заведовала библиотекой, читала книжки и вела учёт (чудовищный почерк ставит эту версию под сомнение). Другие утверждают, что трудилась она в захолустной забегаловке подай-девкой, а по ночам приколдовывала в тайне ото всех. В любом случае, из какого бы дерьма не вылезла командор, а Якера тоже не в ювелирке выточили. Значения это всё имеет мало. — Я не в праве ронять тень ни на свой орден, ни на союзный, ни на любого из его членов, настоящих, бывших или будущих. — его голос показательно твёрд. — В первую очередь на себя. Дьявол раздери! — Я умею хранить секреты. — Амина поджимает ноги, сворачиваясь в клубок. Аккуратно интересуется: — А ты умеешь? Всё это, разумеется, дикая провокация. Прямая, как дверь. Глупая настолько, что Анкелли пробирает смешок: неподобающий его статусу, однако всё ещё позволительный. Он собирается что-то сказать, но Амина опять показывает чёртовы весы. И те уравнивают абсолютно всё. Сравнивают с землёй. — Если бы ты мог… прикоснуться — безбоязненно и легко — как бы ты это сделал? Фигурка Амины перекатывается и на долю секунды теряет равновесие. Якер бездумно поддерживает её рукой. Тёплая. Мягкие волосы щекочут подбородок. — Взял бы на руки. Как тебя. — О, понимаю. — Полы одеяний шуршат об металл. — А я бы не посмела. Я бы сама усадила в кресло. Глубокое, с подушечками. Они были бы, — кончик носа тычется в скулу, — расшиты золотом. Перламутром. Заденешь неосторожно нитку — и жемчуг осыплется на пол. А в ногах сижу я… Она умолкла с приоткрытым ртом: дыхание опаляет щёку. Жаркое на выдохе, ледяное на вдохе. По коже осторожно водят носом. Будто подзуживая: «Давай, Якер, признавайся; теперь — твоя очередь». Амина умела убеждать. Она щедро раскрашивала чужие грёзы — но не вторгалась в них. — Я бы раздел. Сам. Снял верх, для начала. Своим лисьим чутьём она сразу пронюхала, как трудно ему даются слова. Пока ещё безобидные, не способные скомпрометировать или очернить то, что требовалось хранить в кристальной чистоте. В демонстративной и вопиющей, даже по меркам Якера, непогрешимости. Анкелли был рыцарем Преисподней и служил Порядку. Кого винить в том, что Порядок воплотился в живом существе? — Да, да. Чёрная рубашка, шнуровка под горлом. У меня бы дрожали руки. — Амина шарит по глухому воротнику в поисках лазейки (он точно такой же). — Я бы, наверное, сошла с ума. «Поздновато ты спохватилась». — …А потом сделал бы так, — его ладони обхватывают талию. Крепко, безапелляционно. Это было признанием чужих правил или, возможно, последней попыткой взять хотя бы что-то под свой разумный контроль. Мизинцы и безымянные пальцы вязнут в мягкости женских форм, когда спускаются с края корсажа. Харамаки слабо напоминает доспех: враги до командора как правило не доходят. Хотя бы потому, что в бой она вступает под более надёжной защитой. Лиса прогибается в пояснице. — А дальше? — мурлычет себе под нос. Плеяда звуков, издаваемых кицунэ, имеет диапазон весьма широкий, но этот становится очередным открытием. — Дальше? — переспрашивают её. Оба понимают, какое продолжение следует за нехитрой лаской. Якер мажет губами в поисках её губ… однако находит лишь её пальцы. Шелковистая ладошка легко накрывает ищущий рот, отталкивает, не позволяет. В каком-то смысле Амина целует его, но — в большей мере — целует себя саму, когда прижимается к руке с тыльной стороны. А затем медленно отнимает её, и он перестаёт пытаться. Они здесь не за этим. — Уложил бы на спину. — Амину толкают назад, и та чуть не падает от неожиданности. Изумлённый смешок срывается с её уст. — Койка, стол, земля. Сгодится всё. Я могу ждать сколь угодно долго — таков уж я, — но я не хочу ждать. И не буду. В глазах Якера в конце концов оживают черти: остаётся лишь наблюдать за тем, как они, вроде бы неохотно, пускаются в пляс. Сперва медленно, неуверенно, затем быстрее и фривольней. Не такие уж славные, но и лишённые порочного отчаяния — они всего лишь сгустки застарелого желания, не вытравленного ни дисциплиной, ни своей очевидной бесплодностью. Оно такое же раскалённое, как у Амины; твари сплетаются в хоровод где-то между их душами и телами. — И-и? — она оставляет свои грёзы, чтобы наблюдать, как кружат чужие. — Ты бы хотел… взять? Впрочем, ещё неизвестно, что именно распаляет её сильнее. — Это невозможно. Якер перехватывает запястья, крепко пережимая, отводит конечности от своей шеи. Теперь это он тут телепат и волшебник. «Смотри, командор! Смотри и запоминай: твоя власть не абсолютна». Но и это всего лишь ход в их спонтанной партии. Амина не ведётся. Чтобы действительно вывести её на силу, потребовалось бы нечто куда более искусное. А Якер — просто тайно влюблённый мальчишка, перед носом которого помахали исключительной (быть может, единственной во всей Вселенной) возможностью. …Пускай это зеркало не исполнит желаний, заглянуть в него хочет каждый. Одним глазком. Ничего не случится. Правда? Амина тонет в фантазии Якера, зацикленной на том моменте, где он расстёгивает чужие брюки. Он больше не говорит, теперь в этом нет нужды. А сценка почему-то тянется, будто кисель, далее не продолжаясь. — Ты не задал вопрос, Анкелли. Ну же. — Амина гладит его лицо. Ласковая улыбка лишена насмешки или принуждения. — Я знаю, что бы ты хотел сказать. Она невесомо притирается к его щеке. — Это дóлжно произнести вслух, даже если очень, очень-очень тихо, — она опускается в шёпот, подобный листьям во время бриза. — Шутка ли, правда? — я спросила бы то же самое. Пару долгих мгновений Якер пытается вспомнить, каково это, говорить шёпотом. У него почти получается. — Регилл, можно? — звучит в унисон. Имя параликтора обжигает язык, и вернуть обратно его уже нельзя.