Глинтвейн с ароматом сесилий.

      Синьора никогда не любила особую вычурность и излишний фарс.       Да, она бесспорно была эффектной, роскошной женщиной. И этому образу соответствовало все её окружение– вышколенная прислуга, просторные, изящно обставленные апартаменты. На себе она не экономила, пусть и при этом не ощущала практически ничего – тело, поддерживаемое функцией Крио глаза порчи за сотни лет лишилось осязания.       Она уважала достаток, но помпезное позерство ей, ребенку свободного Мондштадта, было чуждо. Она могла быть невыносимо высокомерной, до крайности язвительной и абсолютно хладнокровной, что нетипично для носительницы благословения Пиро архонта. Да, конечно, иногда могла приврать, прихвастнуть, не краснея. Но цель оправдывала любые средства.       Она имела полное право на то, чтобы выпендриваться, и делала это красиво, с саркастичным, меркантильным удовольствием, прекрасно понимая, что в случае необходимости сможет воплотить сказанное в реальность.       Она никогда не переходила черту. Еще ни разу.       Синьора никогда не любила особую вычурность и излишний фарс. Особенно это касалось праздников, отмечать которые в Снежной полагалось с пафосом и размахом. И дело вовсе не в том, что она не могла устроить пышные приемы и банкет, нет. Она вполне себе могла, но... Нет, конечно, иногда она умела, чтобы развеять скуку многовековой жизни, затеять что-то масштабное и грандиозное. Но точно не на Новый год.       Из декады в декаду, данный праздник оставался единственным, что все еще сохранял тепло солнечного лета и запах свежего бриза среди деревьев. При всем своём желании женщина не смогла бы почувствовать это вновь, но воспоминания, которые она, казалось, отринула давным-давно, все еще теплились в обгоревшем, черном от сажи сердце и грели прожженую до огромных дыр душу.       В этот вечер в её резиденции горела только одна лампа. Лампа в её кабинете.       Всему штату милостиво был дан выходной, чтобы встретить праздники с семьёй. Это было, на её взгляд, более чем справедливо: весь регион отдыхает, а её обслуга явно не была теми людьми, кто этого не заслужил.       Готовить глинтвейн с экстрактом сесилий стало для неё своеобразной традицией.       Пятьсот или около того лет назад этот напиток был очень популярен среди молодёжи Мондштадта в зимний период. Горячий, крепленый, сладкий за счёт добавления яблочного меда, пахнущий пряностями и имеющий тонкий горьковатый привкус сесилии, придающий ему свою изюминку– это то, что она нежно любила пять веков назад. Вернее, они. Они любили. Сейчас она бы уже не смогла почувствовать что-либо. Напиток не имел никакого вкуса для неё, тепло горячего глинтвейна и то было едва ощутимым. Оставался лишь холод, та корка льда, которую кует время своим неотвратимым ходом. Синьора медленно замерзала. И лишь то, от чего она обязана была отказаться по вступлении в ряды Фатуи, не давало ей превратиться в красивую, но хрупкую ледяную статуэтку.       Её кружевная маска, скрывавшая под собой уродливый, оставшийся страшным шрамом ожог, и чёрный, совсем не видящий глаз, сейчас лежала, забытая где-то на столе. Хоть бы раз в год она могла почувствовать себя собой. Уже не той Розалиной, которой была сотни лет назад, но и не коварной Прекрасной Леди. Просто... Собой.       Женщина достала из полки посуду. Два высоких бокала с ручками. Их она привезла из командировки... Сто шестьдесят лет назад? Она уже не помнила. За это время хрусталь истончился, пропитался запахом сесилий, но в его гранях все еще играло солнце Мондштадта. Совсем как тогда, когда они были молоды, беззаботны и абсолютно счастливы. Когда он был жив.       Она разлила по бокалам получившийся напиток. Конечно, не то, что в те времена могла предложить очаровательная рыженькая барменша, но тоже неплохо... Наверное. Рецептура была заучена наизусть. Действия исполнялись почти автоматически. И лишь вкус был неясен, оставаясь лёгкой дымкой воспоминаний.       Часы били полночь.       Она аккуратно коснулась своим бокалом другого. В разрываемой мелодичным трепетом колокольчиков внутри старинных ходиков тишине раздался тихий звон соприкасающегося хрусталя. Женщина грустно улыбнулась, наблюдая, как крупная капля глинтвейна скатывается по краю чаши и пропадает, впитавшись в салфетку, оставив на белой нежной ткани кроваво-красное пятно. Синьора прикрыла глаза, вслушиваясь в шум часов. – С Новым годом, Ростам.