Фотография три на четыре

О, как трудно любить в этом мире приличий, О, как больно любить без конца! И бледнеть, и терпеть, и не сметь увлекаться, И, зажав свое сердце в руке, Осторожно уйти, навсегда отказаться И еще улыбаться в тоске.*

У фотографии три на четыре отсутствует левый верхний угол, а посередине, ломанной паутиной, чертят изгибы линии, то поднимаясь над поверхностью, то резко ныряя вниз. И всё бы ничего, если бы не давно забытые черты лица, которые, будто из чужой жизни, по-прежнему мягко смотрят с картонки спустя столько лет. — Я не буду разбивать твою семью. — Не будешь… Я сам. Помнит, как уверенными шагами вышел из её дома, чтобы, как оказалось позже, больше никогда туда не вернуться. Вовремя опомнился, остановился, но все же зачем-то сунул в карман пиджака крошечную фотографию, которую вытащил из папки документов, одиноко валявшихся на её учительском столе во время ремонта класса. Для чего это было сделано, не скажет даже он сам. Кажется, тогда прошло пару месяцев после случившегося наваждения, когда из нагрудного кармана он вытащил её. Неземная и воздушная, как стихотворения, что читала, она смотрела на него широко распахнутыми глазами. Воздух в секунду накалился и осел в лёгких густым тяжёлым туманом. Ему вдруг показалось, что пиджак стал пахнуть шлейфом забытых духов и свежей строительной краской. Резко сдёрнул его с плеч с такой силой, что затрещали нитки, и отбросил в дальний угол кухни. Минуту смотрел в одну точку, собирая разбежавшиеся мысли, и поднялся с кушетки. Уверенным движением руки достал с дверцы холодильника бутылку, поставил рядом на стол стакан. В ту ночь он пил так, как никогда прежде, стараясь с каждой новой рюмкой выжечь с корнем все неправильные мысли и умоляя о том, чтобы спящей за стеной Валентине вдруг не приспичило искать его в эти минуты. В кулаке хрустела сжатая фотография, ставшая за секунду комком, который бесконечно крутился, крутился и крутился между пальцами. Ближе к полуночи он решил, что пора заканчивать, резко дёрнулся вверх и тут же сел обратно. Тяжело вздохнул, провёл рукой по лицу, смахнув морок, сделал ещё одну попытку встать. Стараясь держаться вертикально, он поднял валявшийся бесформенной кучей пиджак, сунул в один из карманов мятый шарик. Выбросить его так и не хватило воли, поэтому он просто закинул все глубже в шкаф, что стоял в прихожей, и закрыл дверцы. Он больше никогда не притронулся ни к пиджаку, ни, тем более, к своему смятому в одну точку прошлому. Никогда до сегодняшнего дня. Когда он понимает, что это выпало из кармана и покатилось по полу, проходит несколько долгих секунд. Он нарочито медленно разворачивает фотографию, очерчивает нечитаемым взглядом линию скул, густые брови, опускается на губы. Внутри должно было что-то рухнуть, но не рухнуло, лишь встрепенулась светлая теплая печаль, широкой шалью накрыв плечи. — Иван! — тишину коридора разрезает не терпящий возражений голос Валентины Петровны. — Шо ты там замер? Мешки с чердака я таскать буду? Иван вздрагивает и быстрым, незаметным движением кладет фотографию в домашние штаны. — Да шо ты как клещ вцепился в этот пиджак? Оставь, потом сама переберу эти вещи. Иди, говорю тебе, нам еще гостевую комнату разгребать! — Так я, это самое, Валюха. Решил начать с коридора, шоб пространства было больше и не мешало ничего для вывоза вещей, – неловко трет проплешину на голове и поворачивается к жене. – То есть я с самого утра от это от усё драю, намываю, а он у нас, смотрите-ка, стоит, решает, – Валентина Петровна угрожающе замахивается влажным кухонным полотенцем для рук. – А ну быстро пошёл, пока я тебя не отхлестала! Иван косится на разгневанную супругу и все же решает ретироваться в сторону чердака, бросив напоследок своё вечное "Да усё, Валюха, не бухти" и слыша в ответ не менее привычное " От скотобаза!". Ближе к вечеру приезжают Берковичи, чтобы на утро помочь с отгрузкой вещей в новый дом. Будто им своего переезда не хватило. Фотография прожигает даже через слой одежды и Иван, в очередной раз, наспех отмахнувшись от спонтанного предложения Саныча, молча забирает со столешницы спички и, мазнув взглядом по напрягшейся Ольге, выходит во двор. Свежий воздух наполняет лёгкие, но кажется, что его всё равно мало. Иван тяжко вздыхает и, опустившись на скамью в беседке, достает сигареты. Он успевает сделать несколько затяжек, когда в паре шагах от него раздаётся негромкое: — Иван Степанович, не помешаю? Он поднимает взгляд и расплывается в довольной улыбке. — Ну что вы, Ольга Николавна, всегда рад. Она садится напротив и зябко пожимает плечами. Минуту они сидят в полном молчании. — Что-то вы сегодня на удивление, тихий, — начинает она, и её голос необыкновенно мягок. — Кто? Я? — Иван в изумлении приподнимает брови. — Это с чего вы взяли? Он выдыхает табачный дым и протягивает ей раскрытую сигаретную пачку, но Ольга лишь отрицательно мотает головой. Бросила. Давно уже, а он вот до сих пор не смог. — Ну как же? Вот, например, за столом Валюша сказала, что в понедельник должна приехать гостить Евгеша, а Вы на это просто угукнули, — она останавливается, ожидая реакции, которой не следует, вздыхает и продолжает дальше. — Затем Саша позвал вас завтра на рыбалку — Вы отмахнулись, сославшись на занятость по дому, а потом, — на этом моменте Ольга делает вторую паузу, видимо, для большей эпичности, — самое интересное! Я бы даже сказала, просто невозможное! Сегодня вечером вы почти не притронулись к бутылке! Ольга Николаевна в изумлении разводит руками, чёлка падает ей на глаза, и она знакомым жестом отбрасывает её обратно. — Нет, я, конечно, как и Валюша, очень буду рада тому, если вы запишитесь в ряды трезвенников, но, Иван Степанович. Глядя на вас мне хочется спросить, всё ли у вас в порядке? Или сегодня утром я пропустила новости, где сказали, что сгорели все ликеро-водочные заводы мира? — Очень смешно, — он стряхивает пепел с сигареты в траву. Упражняться в красноречии сейчас отчего-то не хочется. Они снова молчат. Иван в очередной раз делает затяжку и исподлобья кидает взгляд на сватью, которая смотрит на него в упор. От этого становится не по себе. Ему очень сильно хочется ответить, что всё в порядке и пустить острую шутку в её адрес, которую она тут же парирует, но всё, что он может — это крепче сжать сигарету двумя пальцами, потому что перед ним не Валентина и даже не… не… Просто Ольга сразу же все поймёт, так как слишком хорошо его чувствует. — Оля Николавна, вы щас просверлите во мне дыру. — Я вас умоляю, ничего с вами от одного безобидного взгляда не случится, — она ловит каждое его движение, анализирует, стараясь найти причину такого внезапного поведения, и вдруг… У неё перед глазами пролетают воспоминания двухлетней давности, когда он, примерно в похожем настроении, пару дней лежал на своей тахте, мучил проигрыватель и бухтел на все её попытки предъявления помощи. Нет, тот момент ещё было можно списать на некий возрастной кризис, который может случиться абсолютно с каждым, но Иван Степанович его благополучно пережил и даже прекратил свои саркастичные шутки насчёт психолога, которые вставлял при каждом удобном и не очень случае. Однако её с головой накрывает волна неконтролируемого ужаса, как только она допускает мысль о том, что всё это может повториться. — Иван Степанович, — её ладонь тянется через стол и обхватывает запястье его левой руки. — Иван Степанович… если это как тогда, то может быть… Договорить Ольга не успевает, потому что он резко дёргается, вскакивая со скамьи. — Да ну перестаньте! Ещё повторных сеансов у психологов мне не хватало! Нет у меня никакой депрессии, успокойтесь! Она виновато опускает глаза и сиротливо обхватывает себя руками. Этот жест кажется ему настолько беспомощным, что в груди нестерпимо щемит. — Иван Степанович, в том… — Не надо мне тут… Они начинают говорить вместе и также вместе замолкают. — Ну давайте, продолжайте, шо вы там хотели сказать. Я весь, так сказать, ваш! Иван тушит сигарету о стоящую на столе пепельницу и садится обратно с таким видом, что всё её чувство вины мгновенно растворяется в воздухе. — Иван Степанович, я ни в коем случае не хотела уязвлять ваше мужское достоинство, — Ольга еле сдерживает себя, чтобы не закатить глаза, когда слышит ехидное «да вы шо», — но ведь всегда можно найти человека, с которым будет возможно поговорить. Так сказать, поделиться наболевшим. — Это вы сейчас на себя намекаете? — Нет, ну почему же? — её не оставляет чувство острого дежавю. Она забывается и, активно жестикулируя, гонит себя вперёд, заставляя повторять всё те же слова, — Это может быть абсолютно любой другой человек, близкий вам по духу, которому вы сможете открыться, совсем как тогда. Когда Ольга понимает, что сболтнула лишнего, становится слишком поздно. Ей хочется провалиться сквозь землю, лишь бы не видеть этого выражения на лице свата, которым он её одаривает. — Ольга Николаевна. — Д-да? — С вашим неконтролиемым желанием полоскать мозги по всем психологам города я давно знаком. Но вот почему вам приспичило повторно полоскать мозги мне, я не понимаю! — она шокированно открывает и закрывает рот, в попытке сказать хотя бы пару слов в свою защиту. — Я вас о чём-то просил? Нет! — Позвольте! — её голос звучит тонко и надломленно. — Да не позволю! — последнее слово он произносить чуть ли не по слогам, так по-будьковски растягивая гласные звуки. — Всё! Романтические посиделки под номером два окончены! Доброй ночи! Иван выходит из беседки и направляется в сторону дома. Оглядывает два светящихся приглушенным светом окна гостевой спальни и удивляется тому, что Сан Саныч ещё не сбил ноги в поисках супруги. Оставшись одна, Ольга борется с между желанием пойти вслед за сватом, чтобы поставить свою точку в этом разговоре на повышенных тонах, и желанием ещё немного посидеть, успокоить нервы и уже с чистыми мыслями отправиться спать. Её злит буквально всё, начиная от его несерьёзного отношения ко всему происходящему, заканчивая её собственным желанием помочь, поддержать, понять и так далее по списку синонимов, которыми она могла бы описать сложившуюся ситуацию. Ну почему всё, что касается Ивана Степановича, постоянно искажается, как в дурацком аттракционе кривых зеркал, и обрастает налётом сарказма? Ей вдруг нестерпимо хочется курить, но она тут же мысленно одергивает себя. Слишком непозволительная роскошь для такой бестолковой беседы, которая только что произошла между ними. Она поворачивается к палисаднику, едва проглядывающим в темноте, и ёжится от прохладного ветра, поднявшегося с речки. Столкнуться с Иваном Степановичем где-нибудь в прихожей больше не хочется, поэтому Ольга решает посидеть ещё пару минут и потом уже пойти в постель. Незаметно для неё самой она погружается глубоко в свои мысли, едва не вскрикивая, когда ей на плечи набрасывают фланелевую рубашку и садятся рядом, мимолётно задевая её плечо своим. Ей неожиданно предоставляется возможность ближе, чем следовало бы, изучить профиль свата, но она в замешательстве отворачивается и с огромным энтузиазмом принимается рассматривать пуговицу на рукаве. От рубашки тянет недорогим одеколоном и крепкими сигаретами, с которыми Иван Степанович никогда не расстаётся, и от этого простого сочетания ей вдруг становится необъяснимо легко. — Вы не подумайте, Ольга Николаевна, — негромко начинает он, даже не поворачивается к сватье, продолжая сидеть живым изваянием. — Я благодарен вам. Даже этому, будь он неладен, психологу… Но сейчас это не тот случай. Не тот. Будто подтверждая свои слова, Иван негромко хмыкает, достаёт из кармана начатую упаковку сигарет и коробок спичек. У него долго не получается прикурить. Раздражённо отбрасывает третью по счёту спичку, пока Ольга сопровождает все его действия красноречивым молчанием. Четвёртая, наконец, вспыхивает небольшим ярким огоньком и, закурив, Иван Степанович убирает коробок. — Знаете шо? Да может вы и правы, — задумчиво тянет он в пустоту, поднося ко рту сигарету. Ольга поражённо выдыхает. — Нет, ну, а шо вы так удивляетесь? Будто это не вы тут распинались пару минут назад. Может и действительно шо-то не так в жизни делаю, что вот это вот, — он делает неопределенный жест рукой, — так получается. Она усиленно пытается понять, о чем идёт речь, но весь его крошечный монолог настолько общий и завуалированный, что подумать можно о чём угодно, начиная от той же депрессии и заканчивая простым, неудавшимся днём. — Седьмой десяток пошёл, а оно все... как в первый раз. — Иван Степанович громко хмыкает и щурится в темноту сада. В воздухе постепенно тает клуб сизого дыма. Ольга украдкой бросает взгляд на сгорбленную фигуру свата. — Вот у вас, Ольга Николавна, когда-нибудь было так, – он запинается, стараясь подобрать верные слова. – Ну, предположим, шо какой-то яркий момент прошлого вдруг перестал быть важным? Она вопросительно вскидывает брови, однако все же задумывается. – Не совсем уверена, что это то, что вы, Иван Степаныч, имеете в виду. Но. Наверное, да. Был. Когда я отпустила ситуацию со своим неудавшимся поступлением на вокальное отделение. Она говорит очень тихо, словно боясь разрушить одним неверным словом ту тонкую атмосферу, которая возникла. Сват ничего не отвечает, и Ольга сильнее вцепляется пальцами в ткань рубашки. Его несвойственное молчание пугает её, и она решается на аккуратный вопрос: – Вы боитесь, что это так называемое прошлое перестало быть для вас важным? Раздавшийся в ответ негромкий смех напрягает Ольгу сильнее, чем молчание. Она поднимает на него обеспокоенный взгляд. — Ольга Николаевна, вы, вроде, умная женщина, но порой, как ляпните, – Иван тушит окурок и поворачивается к ней лицом. Ей вдруг кажется, что они сидят неприлично близко. Ветер игриво треплет выбившуюся из причёски прядь, и она мягким жестом убирает её за ухо. – Я безумно боюсь золотистого плена ваших медно змеиных волос.* Её глаза в шоке распахиваются, и она на пару секунд просто уверена, что ей послышались эти строки, потому что Иван Степанович не знает стихотворений, и он точно не мог читать Вертинского. Тем более его. Да к тому же сват давно уже отвернулся и смотрел куда-то в сторону дома. Ольга дёргано ведёт плечом, в голове огромным роем начинают жужжать тысяча мыслей, и ей срочно нужно сделать хоть что-то, дабы укротить этот рой. - Иван Степанович, не угостите сигаретой? Он достает изрядно мятую упаковку и вытаскивает одну никотиновую палочку. — Вы разве не бросили? — Бросила. Иван прикуривает, делает глубокую затяжку и отдаёт ей. - Забавно получается. Да, Ольга Николавна? - надломленно произносит он. - Раз и всё. И шо хочешь делай. А только уже поздно. Она не мигая смотрит на красный уголёк на конце сигареты, мысли продолжают свои метания. Ольге все ещё кажется, что она просто неправильно услышала, не так поняла. – Вы ведь сейчас про Валюшу говорите, да? Это же благодаря ей вы отпустили то... Никогда не была глупой, но в этот момент ей очень хочется такой быть. Ольга не отводит упрямого, пронизывающего до самых жил взгляда со своего свата. Ей безумно хочется услышать, что да, всё дело в Вале, потому что иначе просто не может быть. Иван поворачивается, задумчиво забирает из её пальцев сигарету. — Может и так, да, - он долгим болезненным взглядом изучает её лицо. – Но вот только стоишь перед ней как дурак пятнадцатилетний и смотришь, замерев, потому что прикоснуться нельзя. А она вся яркая, живая, такая правильная, шо даже страшно. Ольга до боли закусывает нижнюю губу, умоляя свой здравый смысл очнуться и вернуться к ней. Потому что, если говорить по-совести, то ей стоило бы встать и уйти, забыв этот разговор как что-то противоестественное. Перед лицом вновь неудачно маячит выбившаяся прядь. Ольга, точно в замедленном времени, наблюдает, как сват тянется ладонью к её лицу, но в самый последний момент передумывает и отстраняется. Она рвано выдыхает, пугаясь собственной реакции. Он тушит очередную сигарету прямо о лавку и кидает в пепельницу к остальным двум. — Оля, – его хриплый голос и редкое обращение выводят её из оцепениния. – Иди спать. Саныч, небось, заждался. Будто в подтверждение этих слов, на крыльце появляется её супруг. Заозиравшись по сторонам, он выкрикивает протяжное: — Оленька, ты где? Ольга торопливо вскакивает. Рубашка соскальзывает с её плеч, и она, охая, поднимает её. — Извини, – даже это короткое слово, состоящее всего из пары слогов, встаёт комом в горле. Она отдаёт вещь, старательно избегая касания, смотрит куда-то поверх его плеча. – Доброй ночи, Иван Степанович. И направляется к мужу. Ольга быстро уводит Саныча в дом, словно боясь, что он решит тоже посидеть, поговорить со сватом о его настроении. У фотографии три на четыре отсутствует левый верхний угол, а посередине, ломаной паутиной, чертят изгибы линии, то поднимаясь над поверхностью, то резко ныряя вниз. Тёплый ночной ветер подхватывает её и играючи сбрасывает с края стола на влажную траву, чтобы тотчас подхватить и унести с собой.