Морская вода, золоченая сталь

Пробирая до дрожи, лишая покоя, Под железною кожей бьется сердце живое. (с)

      Время меняет все, незаметно, но неотвратимо, как море обтачивает камни. Как и прежде, Минерва уходит каждое утро на работу, исчезая в зеленом пламени камина; как и прежде, Дугал ходит на станцию "встречать" и "провожать" ее по выходным. Но с каждым годом перемен в доме все больше: вот Дугал-младший идет в первый класс приходской школы, и сборникам сказок на полках приходится потесниться, чтобы освободить место для учебников; вот ему приходит письмо из Хогвартса — вообще-то Минерва могла бы и сама отнести, но не хочется лишать сына сказки, и она отправляет домой школьную сову; вот ее старый сундук покидает кладовую на целых десять месяцев и едет в школу с новым хозяином.       В тот год приходят первые новости о странных смертях магглорожденных волшебников, и Минерва накладывает и обновляет защитные чары везде, где это возможно — на доме своих родителей и ферме Макгрегоров, на собственном доме и приходской школе, да и на деревенской церкви заодно... Незаконное использование магии на маггловских постройках и осквернение храма; родители не одобряют ее действий, но молчат, понимая, что поздно читать нотации. Минерве плевать. Да, незаконно, но пусть сперва поймают за руку — а ловить, она почти уверена, никто не будет: Министерству без того есть чем заняться. А у нее и подавно много дел, надо перепроверить защитную систему Хогвартса, в конце концов, и желательно — так, чтобы студенты не узнали; все чаще она ночует в школе, возвращаясь домой только на выходные. Дугал не в восторге, но принимает ее объяснения и лишь просит быть осторожнее; Минерва заверяет, что в стенах Хогвартса ей точно ничего не грозит.       Время меняет все и одновременно не меняет ничего — по крайней мере, в стенах Хогвартса. Студентам невдомек, что все школьные големы приведены в боевую готовность, замок увешан защитными заклинаниями, как новогодняя елка украшениями, а профессора на педсоветах не только расписаниями и оценками заняты, — у студентов своя жизнь, и Дамблдор уверен, что чем дольше они не прикоснутся к жизни настоящей, тем лучше. Впервые Минерва не согласна со своим учителем и другом, но на сей раз она в меньшинстве — и принимает правила игры.       Молодым волшебникам нужны знания, даже больше, чем когда-либо; на занятиях Минерва выкладывается полностью, но и со своих студентов требует вдвое больше обычного... почти со всех. С Дугала Макгрегора-младшего она требует втрое, потому что уверена: он справится.       И в самом деле справляется, более того — Макгрегор лучший ученик курса, от репутации невыносимого зубрилы его спасает только обаяние и живой веселый нрав, унаследованный от отца. Он неплохо играет в квиддич — два сезона продержался на позиции загонщика — но на пятом курсе без сожаления уступает место в команде более талантливому игроку, сосредоточившись на учебе и обязанностях старосты. Он успешно сдает СОВ и готовится после седьмого курса подавать документы в аврорат, и Минерва полагает, что Макгрегору с его характером там самое место: он умеет поддерживать порядок и добиваться своего, будь то "Превосходно" по зельям или исполнение детской мечты. Он помнит, что хотел стать анимагом, и у него даже получается — с третьего раза, потому что курсом младше учатся Джеймс Поттер и Сириус Блэк, а шуточки их компании могут сорвать абсолютно все, от сложного эксперимента до квиддичного матча, — и Минерва не без гордости подписывает его заявку на внесение в Реестр анимагов. Черт побери, ее сын добился того, от чего она сама когда-то отказалась! И в день, когда Макгрегор получает лицензию анимага, ее радость ничто не может омрачить — ни очередные тревожные новости, ни необходимость проверять экзаменационные эссе до позднего вечера, ни даже ее собственные студенты...       — Можно, профессор?       ...впрочем, ладно, со студентами она погорячилась.       — Входите, — кивает Минерва, не отвлекаясь от проверки работ. Июнь — тяжелая пора не только для студентов, но и для профессоров, которым приходится проверять и оценивать самих себя: насколько хорошо удалось им вложить знания в юные головы.       В дверь один за другим протискиваются трое пятикурсников; все трое измазаны землей, в волосах у них запутались травинки, мантии кое-где порваны.       — Блэк, Поттер и Снейп? Что, позвольте спросить, это значит — и почему вы все в таком виде?       — Это значит, профессор, — отвечает вместо них Макгрегор, выходя вперед и поправляя значок старосты; он, в отличие от остальных, безупречно опрятен, — что я уже не раз настойчиво просил этих троих отцепиться друг от друга, поскольку их конфликт с каждым годом становится все опаснее, и не только для них самих. За несколько дней до экзаменов я предупредил, что еще хоть одна выходка, неважно с чьей стороны, и я не буду разбираться и искать виновных, потому что меня все это уже достало! — его голос, повышаясь с каждым словом, под конец взвинчивается почти до звенящего лая, заставляя провинившихся мальчишек прикрыть уши.       Минерва, поморщившись, обрывает его тираду:       — Макгрегор! На октаву ниже, пожалуйста, и следите за речью.       — Прошу прощения. Сегодня эти господа сдавали СОВ по защите, и, видимо, решили отработать практические навыки друг на друге; я вмешался.       — А их внешний вид — результат неожиданной дуэли? — уточняет Минерва, не скрывая улыбки.       Дугал-младший хмурится, но качает головой:       — Нет. Я... немного вспылил, признаю.       — Два ярда носом по земле — это, по-твоему, немного? — ворчит Поттер. Макгрегор, не удостоив его взглядом, пожимает плечами:       — По ярду за каждое превращение, сорванное из-за ваших дурацких шуточек. Сорвал бы третье — пообнимался бы с кальмаром.       — Ну хорошо, а ко мне-то вы зачем пришли?       — Понимаете, профессор, некоторым явно скучно, и я подумал — может, вам или кому-то из профессоров нужен помощник?       Блэк и Поттер, судя по лицам, еле сдерживаются, чтобы не застонать в голос. В такой хороший день сидеть в душном классе, проверяя писанину малышни — что может быть хуже! А вот Снейп заметно оживляется, и Минерве почему-то приходит на ум кролик с терновым кустом. "Э, нет, молодой человек, в ваш любимый класс зельеварения я вас не отправлю".       — Да, один помощник, скажем, мистер Блэк, мне не помешает. Профессор Флитвик тоже наверняка не откажется от помощи... и к слову, мадам Хуч что-то говорила про учет инвентаря, зайдите к ней.       — Понял, — кивает Макгрегор и уходит вместе с раздосадованным Снейпом и совсем поникшим Поттером.       Минерва же кладет в стол палочку Блэка и, поймав его тоскливый взгляд, бесстрастно пододвигает к нему стопку эссе. Наказание не такое уж и страшное, а юноши, к тому же, были предупреждены — Минерва слишком хорошо знает своего сына, чтобы заподозрить его во лжи; более того, она знает, что происходит в школьных коридорах. Война проникает и в стены Хогвартса — обострением вражды, страхом за родных, тревогой из-за неопределенного будущего. И лучшее, что она может сделать для своих студентов — помочь им повзрослеть. Научить слушать и слышать, что им говорят, думать о последствиях каждого шага и принимать ответственность... взрослая жизнь ближе, чем кажется. Всегда ближе, чем кажется.       Дела идут все хуже с каждым годом, но в Хогвартсе мало что меняется. На смену одним студентам приходят другие, которым тоже нужно дать все знания, какие есть, и немного больше; Минерва делает для них все, что может, и привыкает ждать письма. С тех пор, как Дугал-младший стал аврором и уехал в Лондон, они видятся все реже; он, конечно, старается навещать родных, но чаще его хватает лишь на короткие торопливые письма. Карахил понимает — сама когда-то могла пропадать на службе неделями, но совиной почты у нее в то время не было, так что ее сыновьям оставалось только ждать и надеяться на лучшее. Минерва помнит и ценит то, что у нее есть.       Хотя это бывает сложно, особенно когда незнакомая сова прямо посреди урока приносит ей конверт с печатью Больницы святого Мунго. "Аврор Дугал Макгрегор получил проклятье домового эльфа и находится при смерти", — сообщает незнакомый твердый почерк; должно быть, дежурный колдомедик отправляет такие письма по дюжине в день, думает Минерва, откладывая письмо — и резко сжимает руки, так что ногти до крови впиваются в ладони.       Воспоминания накрывают ее с головой, сталкиваются и накатывают друг на друга, как волны бушующего моря; тянет зажмуриться, чтобы горькая соль не попала в глаза. Она как наяву видит Дугала-младшего в их последнюю встречу — всего три недели назад он сидел с родителями у камина и рассказывал о предстоящем деле, пытаясь умолчать обо всех значимых деталях и при этом рассказать хоть что-нибудь — и одновременно видит Нарантила, нервно расхаживающего по кухне их анвильского дома.       "Аластор не верит, что Малфой чист, и я тоже. Прямых улик против него нет, и в рейдах он не светился, но наши покопались в гоблинских журналах — даже не спрашивай — и наткнулись на несколько очень подозрительных операций за июнь... так уж сложилось, что я знаю, для какого яда нужен редкий и дорогой ингредиент, который как раз в июне можно достать".       "Среди нищих ходят разговоры о добром господине, который щедро платит за простейшие поручения, да еще потом хорошо пристраивает — ни один на паперть не вернулся! Все бы ничего, но я нарочно поспрашивал — подмастерьев и прислуги в последнее время ни у кого не прибавилось. И что-то я не замечал за местными богачами привычки швырять деньги на ветер..."       "Что еще интереснее, мы потихоньку проверили на следы этого яда последних убитых — и что ты думаешь, у некоторых нашли! Причем у тех, кто якобы был убит Авадой неизвестного Пожирателя... вот ни в жизнь не поверю, что в Мунго разучились отличать Аваду от яда, пусть и не очень известного и быстро разлагающегося".       "Уже третья перерытая могила за полгода. Для черных торговцев слишком скромно, да и могилы не из свежих и не самые богатые, для залетного некроманта — чересчур нагло, прямо под самым носом городской стражи... в которой, кстати, целая смена очень удачно ослепла и ничего толкового о прошлой ночи сказать не может".       "Тут, конечно, еще порыться надо, но Малфой та еще лиса и следы заметать умеет. Разве что попытаться сунуться к нему в нору — если найдем что-нибудь, он уже не отвертится".       "Лоргрен может заткнуть рот страже, но не мне! Еще хоть одно происшествие на кладбище — и я лично нанесу ему визит!"       Она слышит, как нервно хрустят пальцы ее сына. Слышит, как стучат по дощатому полу, отдаваясь эхом в ушах, подбитые железом каблуки ее отца... то был последний раз, когда она видела его живым.       Она помнит особняк Лоргрена и изуродованный труп Нарантила, вышедший навстречу непрошеным гостям. Только голову некромант оставил нетронутой — чтобы видели и ужаснулись, чтобы растеряли боевой дух, увидев, во что превратился один из лучших боевых магов Гильдии...       — Что встали, сучьи дети?! В атаку! — она слышит свой голос, будто бы со стороны, и, выдохнув, открывает глаза.       Карахил тогда было тридцать лет, но она справилась и повела в бой своих людей. Минерве сто пятьдесят шесть, и ей терять самообладание тем более не к лицу. Да и не с чего пока: ее сын еще не умер, а она своими слезами ничем ему не поможет. Профессор Макгонагалл оглядывает притихший класс:       — Урок еще не закончен, дамы и господа, и у вас есть задание. Пожалуйста, продолжайте.       Спустя полтора месяца Дугал-младший покидает Мунго и приезжает в родную деревню.       — В Ыондне фкуфн, — коротко поясняет он, и Минерва кивает: в Лондоне в самом деле скучно, особенно без работы. А работы у ее сына сейчас нет и быть не может — кому нужен аврор, неспособный колдовать?       Она уже знает диагноз — молоденькая большеглазая медведьма рассказала. "Похоже, этот домовик хотел лишить Дугала... я хотела сказать, аврора Макгрегора, магии, но что-то пошло не так... в общем, сквибом аврор Макгрегор не стал, но колдовать ему нечем, по крайней мере, пока он не разовьет левую руку. Мы не умеем снимать эльфийские проклятия, так что на излечение не надейтесь. Простите, профессор..." — Стендарр милосердный, кажется, девчонке в самом деле было стыдно; Минерва невольно усмехается, вспоминая ее печальные глаза.       Дугал молчит и смотрит в пол. Долго молчит — весь ужин и потом, пока Дугал-младший рассказывает о своих приключениях, пристроив кое-как безвольную руку "штопф не баытаыаф". В какой-то миг Минерве кажется, что это ее мужу, а не сыну, прилетело проклятьем, навсегда лишив руки и части лица; она сидит рядом, она держит его за руку, но чувствует, что душа его где-то безнадежно далеко.       — Знаешь... я никогда не понимал до конца, что для вас эта ваша магия, — признается он, наконец собравшись с мыслями. — И сейчас, наверное, не понимаю... только чувствую, что без нее вам жизни нет. Скажи, вот теперь, когда колдовать ты не можешь... что ты будешь делать?       Должно быть, на языке у него вертится другой вопрос. Что-то вроде "не наложишь ли ты на себя руки?" Но Дугал Макгрегор, никогда ничего в жизни не боявшийся, не испугавшийся перевернуть свои представления о мире, бестрепетно поверивший в сказку и воплотивший ее в жизнь, сейчас боится своих же мыслей. Так боится, что даже вслух произнести не может, и впервые его не успокаивает молчаливая поддержка Минервы.       — Наушуф каыдав-ват нев-веыбаына, — Дугал-младший небрежно поводит здоровым плечом, будто нет в мире ничего проще. В свете пламени его изможденное лицо кажется золотисто-желтым, и Минерва узнает эту манеру говорить о трудностях так, будто их нет вовсе, этот взгляд и выражение лица, эту непоколебимую уверенность в себе, вселяющую надежду во всех, кто рядом; более того — она видит, что и Дугал вспомнил и узнал.       Ночью, впервые за много месяцев, ей снова снится Абесинское море, серо-стальное в предутренних сумерках. Подол ее платья, насквозь пропитавшийся водой, тяжело липнет к ногам; наверное, это холодно, но она не чувствует — то ли помогает Сопротивление холоду, то ли онемевшая душа просто неспособна сейчас чувствовать хоть что-нибудь. Карахил идет на глубину, держа парадный шлем отца, точно величайшее сокровище, и море мягко пружинит под ее каблуками, колышет подол, касается щиколоток, будто пытается утешить.       Хотя... нет, конечно же, не пытается. Море всегда знает, что ей нужно, и наверняка знает: сейчас Карахил не нуждается в утешениях — только в тишине и одиночестве. Море всегда дает только то, что нужно по-настоящему, и ничего лишнего. Так говорил Нарантил, проживший рядом с морем всю жизнь и понимавший его, как любовницу и друга... Он очень любил море; наверное, ему было бы приятно еще раз почувствовать объятия морской воды, прохладу и соль на коже, но только кожи у него больше нет. Его останки, оскверненные некромантией, были очищены огнем, и от тела остался лишь пепел — несколько пригоршней, без труда уместившихся в позолоченном шлеме. Карахил идет и идет, пока не стихает за спиной шум растревоженного города, пока сам город не становится маленьким, точно игрушечным, и лишь тогда останавливается. Быстро осматривает воду — нет ли морских тварей — и, никого не увидев, погружает руку в сухой серый пепел.       Он уже совсем остыл, на ощупь ничуть не теплее окружающей его стали, или она просто не чувствует? Неважно; широким жестом она развеивает пепел над морем, как сеятель бросает в распаханную землю семена. У ее отца не будет могилы — он станет частью моря, вечно живого, щедрого на подарки и смертельно опасного; она уверена, Нарантилу понравилось бы такое бессмертие. Горсть за горстью пепел исчезает в волнах; наконец, когда в шлеме остается совсем немного, Карахил разжимает руки, отдавая морю и его. С тихим всплеском, похожим на всхлип, падает он к ее ногам, затем все глубже и глубже в пучину, не защищенный более магией; Карахил позволяет себе на миг прикрыть глаза и выдыхает — вот теперь точно все. Она сделала все как надо, осталось лишь обновить заклинания и идти назад, в город, к восходящему солнцу... Минерва открывает глаза, вглядывается некоторое время в темноту спальни. Глухо бьют часы в гостиной, отмеряя четыре удара; еще слишком рано, чтобы собираться в Хогвартс, но она понимает, что уже не сможет уснуть и не хочет пытаться. Больше всего на свете ей сейчас нужен голос моря и одиночество. Тихо, чтобы не разбудить мужа, она встает и выходит на крыльцо.       Она не знает, как долго стоит, прислонившись плечом к косяку и слушая бесконечную песню волн. Слишком мало, чтобы чернильная темнота сменилась сумерками, но достаточно, чтобы ее отсутствие заметили. Дугал молча набрасывает ей шаль на плечи, вкладывает в ладонь волшебную палочку, забытую на прикроватной тумбочке; держит ее руку в своей, согревая ледяные пальцы.       И только сейчас, смаргивая непрошеные слезы, Минерва понимает, как же сильно она замерзла — и как хорошо оказаться в тепле.