Если б знала ты

Заметался пожар голубой, Позабылись родимые дали

Данила видит её впервые — и его простреливают насквозь. Ему кто-то говорил, что он так закончит. Генералу доложат, что умер в двадцать лет, в двадцать мгновений и вдохов. Жар битвы растворяется где-то вокруг. Он видит её и больше ничего. Она, идеальная, точёная, как мраморные девы из храмов, куда он не ходит, такая неземная, что пропадает тяжесть меча и кожа седла и сбитое дыхание. Она стремительно проносится на колеснице вдоль поля битвы, окидывая царственным взглядом происходящее, проскальзывая долями мига взглядом будто бы по нему — но как он может думать о таком… и Даниле хочется пришпорить коня и понестись за ней следом, закричать что есть сил, что каждая битва в мире — ради неё, что весь мир после них — в её честь, что куда бы он теперь ни повёл свой легион — он будет идти с её именем на устах. Что он отдаёт ей всю свою любовь, на какую способен и не способен, она теперь — его пристанище, его истина и спасение. Остро прилетает болью под бок, и он теряет сознание.

В первый раз я запел про любовь, В первый раз отрекаюсь скандалить

Чёрные волосы цвета ночи, глаза бриллиантовые звёзды, разлёт бровей и почти осязаемая нежность кожи. Она стоит, белоснежная, магическая, великолепная, на несколько ступеней выше в окружении нескольких советников. Если для этого нужно попасть в плен к врагам, то он сквозь все клятвы императору готов остаться здесь — но только бы себе самому не признаться. — Назови мне хоть одну причину не убивать тебя, легат легиона моего врага. — Она смотрит внимательно до пронзения, убивая последние шансы на сопротивление сердца. Но Данила не боится этого — пусть убивает, размётывает до умопомрачения, только пусть, пусть взглянет снова и позволит полукоснуться руки. — Я люблю вас, — улыбается Данила так, будто не стоит в кандалах на коленях и суровой стражей по обе стороны. — Поэтому вы и взяли меня в плен. Под рёбрами ноет — от ножевого удара и загнанного дыхания. Богиня на мельчайшую секунду меняется в лице, дрожь волновая набегает и с испугом прячется подальше. — Оставьте меня с военнопленным наедине. Приказ стальной, как звон мечей в последнем ударе — никто не смеет ослушаться и даже оступиться. Эхо поёт её шагами в анфиладах зала, и королева, мечта, подходит к нему совсем близко. Будто это не страшно — подходить ко вражескому военачальнику. Пусть и закованному. Пусть и раненому. Пусть и влюблённому. Он смотрит на неё сверху вниз и ухмыляется кисло-сладко, колюще-режуще, слабонежно. — Ты прав, легат, — поднимает она брови и глядит ясно, каре, взор во взор. — Просто так я не взяла бы тебя в плен. Она опускается рядом, её рука проскальзывает по скулам обжигающей волной и пурпурно красит эти томящие дюймы со стучащим отсчётом до конца. И начала. Она целует его так же стремительно, как неслась мимо сражения, так трепетно, как лёгкая ткань её платья. Данила так себе это и представлял. Он целует её так, словно от этого зависит вся вечность этой вселенной.

Был я весь как запущенный сад Разонравилось петь и плясать И терять свою жизнь без оглядки

— Ну здравствуй, Даня Милохин, — смотрит на него по-доброму насмешливо фигуристка Евгения Медведева. — Будем кататься-знакомиться? Даня улыбается, надеясь, что это заметно даже через маску. В горле что-то ёкает каждый раз, когда он смотрит на Евгению. — Женю, — с мягким смехом поправляет она. — Просто Женю. Я ненамного старше, всего на два года. — А, ну да, — смущается Даня. Его будущая — или нынешняя — партнёрша кажется такой нереальной, профессиональной и отчего-то шлейфово знакомой. Он легко отгоняет глупости до конца раскатки. — Мы как будто уже знакомы, — ляпает он всё же и прикусывает язык. Единственный раз в жизни хотелось составить приятное первое впечатление, и тут он всё слил. Евгения теряется даже, но сразу отвечает ласково и легко:  — В прошлой жизни, наверное, встречались.

Мне бы только смотреть на тебя Видеть глаз златокарий омут

— Позвольте пригласить Вас на танец? — кланяется он, с улыбкой предлагая свою руку. Она оборачивается на голос, вспорхнув волосами и розовым тюлем платья. Хмурится, сияя своей красотой. Невероятно красивая, как тысячи созвездий. Смотрит серьёзно, слегка недоверчиво. Но: — Позволяю, — и вкладывает тонкую руку в его. Не зря он любимый красный мундир надел, всё же не зря.

Поступь нежная, лёгкий стан, Если б знала ты сердцем упорным, Как умеет любить хулиган, Как умеет он быть покорным

Он заметил её ещё на лестнице, во время речи отца. Она, молочно-летящая, переливно-волшебная, стояла так далеко и так близко. Прекрасная, как тысячи заморских цветов. У Данилы сбивался шаг. Ему хочется провести ладонью по мягкому изгибу шеи, утонуть в блестящих глазах ещё больше, поймать росчерк искрящей улыбки, провести рукой по бархату платья — он смотрит только на неё и будто бы навсегда. И будто бы это не впервые. Он не знает, кто она. Она не знает, кто он. Может, герцогиня. Может, принцесса. Может, богиня. Но сейчас Данила танцует с Евгенией под скореющую, как его странные чувства дежавю, музыку и теряет пол под ногами. Фиалковая нежность расстилается и застилает, лепестками осыпается на плечи, и Данила промакивает, оглаживает взором черты восхитительного лица. Евгения улыбается светяще — она как огонёк, без которого он теперь не сможет найти дорогу даже к самому себе. — Вы в меня сейчас влюбились, мне кажется, — задумчиво отмечает Евгения в шорохе подолов и перестуках каблуков. Конечно, заметила — она всегда всё замечает. Данила понятия не имеет, откуда взялась эта мысль в его голове. Откуда он знает? — Да, — без колебаний отвечает Данила. Если этот танец — маленькая жизнь, то молчать он просто не может. — А вы? Евгения смотрит сквозь ресницы и прикусывает губу: — Догадайтесь. Их кружит в танце бесконечно долго и бесконечно мало, и Даниле так нравится это чувство, так нравится держать руку на её талии, так нравится её ладонь на плече. Он мечтает потеряться в этом танце на всю ночь и не думать, что скажут другие, какие сплетни поползут по дворцу, что скажет потом отец. Отец сказал одно: «Девушка, с которой наследный принц танцует весь бал, становится его принцессой». Конечно, он имел в виду каких-то других девушек — удачные партии, удачные обстоятельства, удачная жизнь. Но почему-то сейчас это всё видится таким неважным. Какое это имеет значение, пока есть этот момент. У Данилы чувство, будто он нашёл свою правду.

Я б навеки пошёл за тобой Хоть в свои, хоть в чужие дали

— Хорошо, что Вы не принц, — говорит Евгения. — Почему же? — Принцу нужен кто-то особенный. Музыка стихает, уплывает туманом, а они просветлевше остаются на берегу — и останавливаются. Она позволяет поцеловать её руку — Даня еле смеет коснуться, колыхнуться вздохом. — Он уже нашёл такую.

Лишь бы тонкой касаться касаться руки И волос твоих цветом в осень

— Ты серьёзно веришь в прошлые жизни? — вдруг спрашивает Женя, идущая рядом шаг в шаг. На улице прохладно и влажно, но после тренировки всё ещё горячит и мажет. — Серьёзно, — просто откликается Даня, внутренне замешкавшись. Она смотрит куда-то в сторону, отводя запутавшиеся пряди волос за ухо. Даже сейчас она, взъерошенная и усталая, не оставляет шансов — Даня снова безоружен, ранен, закружен. Влюблён. — Иногда у меня чувство, что мы две тысячи лет знакомы, — оборачивается Женя и даже не улыбается шутливо, а растекает чернильным взором — руки слабеют, подгибаются колени. — У меня тоже. Целоваться так тепло и знакомо, как вечность.

В первый раз я запел про любовь, В первый раз отрекаюсь скандалить