Глава XIV: Фирсов - Обитель персональных кошмаров (Часть третья)
24 сентября 2022 г. в 19:30
Небольшая комната без мебели и уюта распахнула деревянную калитку, приглашая профессора войти. Помещение казалось наиболее привычным из всех предыдущих, поскольку оно имело определенность: стены с выцветшими обоями, дырявый линолеум на полу и на удивление неплохой потолок из панелей. За основу интерьера здесь взяли мрачность и угнетение, так легко дополняющих друг друга серыми тонами и почти невидимой дымкой.
– Добро пожаловать в ваше сердце! – рукоплескал Фирсов. – Дряхленький моторчик нужно срочно реанимировать! Или не стоит?
– Надо, – говорил профессор, – обязательно надо! Как это не надо?!
– Прекрасная речь! Уважаемый, вы заметили как легко меняется ваше обращение от вполне земных факторов? Я не намерен залезать в дебри, хочу лишь растормошить крошечную, давно затянувшуюся ранку.
– Моя речь! – бил себя в грудь Сергей Глебович. – А выражаюсь я сносно! Когда–то даже отлично, пока твари вроде вас не начали ручонки грязные тянуть!
– Вам лучше знать. И ещё... когда вы говорите на камеру, я сразу признаю учёного человека, странного, со своими тараканами, но давнего, и очень симпатичного мне друга! Почему возникает такой резонанс?
– Да! Вот мне тоже интересно, почему, а?!
– Разговаривать с собой может каждый человек до тех пор, пока другие не потребуют доказательств присутствия собеседника, – Фирсов прогуливался по комнате, каблуки его начинённых туфель отбивали сырые доски под линолеумом, каждый раз отзывающихся хлюпаньем, когда он опирался на трость. – Зачастую этого требуют специально обученные врачи, к примеру, психиатры или кардиологи.
– А вторые тут причём?
– Как же! Когда человек пребывает в горе, он начинает воображать счастье! Простое сравнение – смерть. Воспоминания об умершем согревают душу, мы думаем, как нам было хорошо с человеком, лишь усугубляя боль. Если болит душа, значит непременно заболит и сердце, уничтожатся сотни нервных клеток ради далёкого от нас в тот момент счастья. Искренне надеюсь, что вы не станете отрицать связь нашего тела с душой.
– Да как ты вообще можешь говорить об этом?! – профессор не брезговал повышать голос. – Ты черт, дьявол, бес, как угодно! У вас не может быть чувств, у вас не может быть ничего, потому что вы продажные, алчные, краснорожие сволочи, которым нет дела до людских проблем! Что там у тебя за бумажка, бюрократ Фирсов?!
Он гордо вручил ему пустой лист пергамента и попросил суккуба оставить их наедине.
– А душа даже у чёртов есть, любезный. Крохотная, может, тлеющая, но душа! И нет, спешу огорчить вас, это не просто слово, бездумно произнесённое мною в порыве гнева. Вы всегда гонитесь за осмыслением чего–то невероятного и величественного, что не щадит мозг и ментальное здоровье. Вы смотрите безумию в глаза и считаете это нормой!
– Кто тебе такое сказал? – Сергей Глебович всё сильнее чувствовал нарастающую между ними напряжённость. – Всё, больше не говорим загадками? Прямо и в лицо?
– Я ждал этого момента очень долго, и вот, Михаил Альбертович дал мне разрешение! Я вижу вашу злобу, оглянитесь вокруг, вы стоите посреди ничего, ведь именно так можно назвать ваш убогий моторчик. – Фирсов приближался к нему с каждой фразой. – Когда вы заглядывали сюда последний раз? Когда обращались к собственным чувствам? Я знаю ответ, и она, эта маленькая видеокамера, тоже знает…
Одна из стен рассыпалась у профессора на глазах, пустотный смерч из бетонных глыб и обрывков обоев втягивал остатки серых крупинок, предоставив для них мрачный обзор. Чёрт навел камеру в образовавшуюся пробоину и заскрежетал когтями по кнопкам, в попытке найти нужный для него фрагмент.
– Сколько умному не показывай прошлое, он никогда не признает, что был дураком! – сверкал клыками Фирсов, не отрываясь от поисков видео. – Понимаю, человек склонен забывать многие моменты в жизни, если они покажутся ему не интересными, малосодержательными или вовсе не имеющими смысла. Вы же, любезный, забыли самое важное и даже не намерены расшевелить закрома памяти, чтобы не сделать себе больно в очередной раз.
– Уколоть пытаетесь? Молодцы, так держать, я готов поверить в любые бредни вашего трио!
– Перестаньте, молю вас, перестаньте строить из себя всемирно известного героя, шагающего по головам без раздумий для достижения своих кощунственных целей. Не пытайтесь найти науку там, где её нет и быть не может! Есть лишь чудо, но даже с вами, увы, оно не произошло… о! Нашёл!
Пустота окрасилась яркими летними цветами, на асфальтированной дороге между домов стояла маленькая девочка с белыми бантиками на косичках. Она повернулась к объективу и показала снимающему небольшой букет розовых хризантем.
– Красота какая! – говорил мужчина за кадром. – Куда же мы такие нарядные идём?
– В школу! – радостно отвечала она. – На первое сентября! Я подарю цветочки моей любимой учительнице, Алле Николаевне, она у нас ведёт много предметов, русский, математику, но математика мне не нравится.
– Почему же так?
Тяжёлый ком подступил к груди профессора, он медленно шёл к дыре в комнате, игнорируя бушующий ветер.
– Сложно! – смеялась девочка. – Мне больше всего окружающий мир нравится, там есть все, и люди, и птички, и рыбки там тоже есть! А есть такая большая, здоровая рыба, китом зовут! Самая большая рыба морей!
– Океанов, Машенька!
– Машенька… – в один голос с оператором повторил Сергей Глебович, накатывающиеся слёзы заблестели под линзами очков.
– Океанов! Точно! В озёрах живут рыбки поменьше! Пап, а куда мама делась?
– Мама прихорашивается, чтобы стать такой же красивой, как ты!
– Она тоже бантики и косички сделает?! – удивилась девочка.
– Нет, ну что ты, она любит другие причёски!
Профессор опёрся на обломки стены, его руки слегка затряслись, а рубашка начала сдавливать горло. Он смотрел на другой мир по ту сторону неизвестности, ощущая себя ни на что не способным ничтожеством. Стёртые воспоминания о дочери постепенно возобновлялись отрывками и отдавались резью в голове.
– Почему вы плачете, любезный? – поинтересовался Фирсов, мельком листая следующие видео, на которых были изображены праздники и улыбки людей. – Я показал совершенно незнакомого вам ребёнка, случайную хронику незнакомого вам мужчины! Взгляните, у него есть семья, по всей видимости, работа, друзья! Одно мгновение перечеркнуло его дальнейшую жизнь, трагичная судьба, крайней степени тяжести…
– Ты говоришь обо мне, – профессор повернулся к нему, – вы всё время говорили обо мне.
– Нет, ну что вы, мы любим говорить о другом! – чёрт достал из пиджака карманные часы и откинул крышку. – У вас осталось менее пяти минут для принятия важного решения, последнего или же далеко не последнего… всё зависит от вас. А ребёнка того мужчины мне совсем не жалко! Как звонко хрустели её косточки под колёсами машины!
Сергей Глебович не выдержал, он сорвался с места и набросился на Фирсова, схватив его за грудки. Кипящая внутри ярость давала прилив адреналина, профессор с лёгкостью поднял чёрта перед собой, пока тот болтал ногами и имитировал беспомощность.
– Бессмысленно! – смеялся Фирсов. – Вы не причините мне даже тысячной части вреда! У вас нет прошлого, нет и настоящего! Про будущее позвольте мне промолчать!
– Это вы! Вы виновны в том, каким ничтожеством я стал! Вы лишили меня всего, жены, родной доченьки, работы и друзей!
Профессор швырнул чёрта в дыру, однако тот успел ухватиться за край тростью. Он качался от ветра, словно последний лист на дереве, так не желающий принимать смерть от смены времени года:
– Я знаю свои владения лучше вас, за любой пустотой есть новое начало, за любым началом есть огромная пустота! Помогите мне вернуться в комнату, и я помогу вам!
Ручка трости едва держалась за осколки бетона, соскальзывая к неизвестности всё ближе.
– Собственно говоря, я рассчитывал на такой расклад событий, поэтому «проигравшим ничтожеством» будете вы! Помогите же, если не хотите очернить свой нескромный титул! Щелчок, осталось три минуты!
– Помогать тебе?! – кричал Сергей Глебович.
– Не хотите помогать мне, так помогите себе… эта формулировка вас устроит?
– Как?! – недоумевал Сергей Глебович. – Как ты находишь в себе силы держаться, да ещё и говорить со мной?!
– Мужчина же каким–то образом находит силы жить без дочери и жены! – парировал Фирсов. – Правда, вторая жива, и на удивление её тоже зовут Зиной!
– Хватит называть меня незнакомцем!
– Решились поговорить с предельной откровенностью? Что ж…
Он обхватил трость и с усилием дёрнул ей в сторону, зацепив профессора за стопу. Воздушная воронка втянула Сергея Глебовича вместе с чёртом, они летели в самый центр тьмы.
– Вы ещё не совсем осознали всю боль, она непременно придёт со временем. Пока вы способны лишь на слёзы, хуже вам станет совсем скоро. – Фирсов орудовал гусиным пером по пергаменту. – Говоря по делу, смерть дочери оставила отпечаток в голове, так появилось всё, что вы видите. Как только вы осознаете это, вы постигните смысл жизни. Везёт же вам…
– Я отомщу вам за Машу! Я отомщу вам за себя!
– Четыре минуты назад вы даже не помнили о ней, забыли за ненадобностью. Вы – человек без прошлого, по крайней мере, сейчас.
– Верни меня домой! Верни меня! Верни!
– Папочка! – вдруг откуда–то послышался голос дочери. – Я помогу тебе, сюда!
Пламя в глазницах Фирсова потухло, оставив на его лице неподдельный шок:
– Не может быть…
Перо лопнуло в трёхпалой кисти вместе с куском пергамента, превратившись в пурпурные завихрения. Чёрт всё отдалялся от профессора и пытался воспрепятствовать этому, голос Маши уносил Сергея Глебовича к возникшей вдали пурпурной сфере с небольшой биркой, под порядковым номером «0001».
– Маша! Машенька, прости!
Профессор очнулся в своей квартире. Он лежал на диване в зале, рядом на ковре находилась раскрытая газета. Работающий в полумраке телевизор транслировал бледное лицо без глаз, с носом и одним ухом.
– Всё только начинается… – произнесло оно и скрылось из виду во владениях темноты.
Сергей Глебович повернулся на бок и тихо заплакал, накрывшись тёплым пледом.
Ничтожество
Ничтожество
Ничтожество