Таманская 104

Развалины храма, разбитый алтарь, По стенам плющи и вьюны поползли. Лишь только монах, одинокий звонарь, Хранит здесь иконы – от люда вдали. Постится. Молиться выходит на луг, Держа в голове святой лик с иконы, И кроток, так кроток... Растит в земле лук, Под рясой укрыл семена от вороны. Одним божьим днём, нарушив покой, Пришла к тому храму дитятка-малютка. Большие глаза светились звездой, Как будто жила в них задорная шутка. Малёха девчушка – всего лет семи – Осталась бывать у монаха, Не желая сидеть в избе взаперти. Вставала, как ранняя птаха, По утрам уходила к реке, Ввечеру приходила с грибами, А зимой бывала в избе, Но всегда возвращалась к монаху. Он не знал и прозванья малютки: Звал её ласково «дитей», «ребёнком», «Божьим даром», носил незабудки, Чесал волосы в келье гребёнкой. Жили миром, друг друга не знали, Ячменём, божьим светом питались, Люди с деревни не обижали. Время шло, а иконы остались. Одной ночью, гонима луной, Прибежала девчушка, слезам нет конца: «Тятя, тятя! В туман над рекой Вынесло на берега мертвеца!» Монах, взяв малютку, к реке пошёл, Спустился к воде. Освещённый луной, Пустив её, к мертвецу подошёл – Юноша бледен и очень худой. «Встань, божий сын» – говорил монах. Разошёлся туман и мертвец поднялся́. Вернулись ко храму, он лёг на камнях, С монахом молитвой он занялся. А утром мертвец и дитя, соскучившись в келье, Спустились с холма, сбежали на луг, И вместе пропали в деревне, Оставшись с людьми – у друзей и подруг. В развалинах храма стоял монах, Глядел на горящий за речкой закат, А с ним Всейна Матерь была на камнях, Качаясь и слыша – коровы мычат. Годы другие с собою тянули, Монах всё служил, иконы хранил, Обитель рассохлась, времена уж минули, Когда он с малюткой на речку ходил. Меняются люди, стареют, уходят, Один только этот монах всё живёт, Питается луком, ячмень его всходит, Чужие стада на лугу он пасёт. Монах бережёт святые иконы, Псаломы поёт в развалинах храма, Стоящего там, где большие вороны Разложат грозу голосами хорала.