У каждого болота есть легенда...

У каждого болота есть легенда… Лентой вился берег, окаймленный рогозов зарослей, Нефритовым паласом синь озер объяв. Как ирбис пятнами, усыпанной цветами На круглолицей, солнечной поляне Качались маковки ромашек, васильков. И трав Густой ковер стелился под ногами. До моря простирался луг безбрежный — На склоне ж лес стоял густой, Как часовой: безмолвный, безмятежный, чуткий. Незабудки знали правду, но молчали, Желтым глазом пялясь в замысел времен: Ни стон, ни скорби крик их дум не омрачали. Пугливый зверь, петляя, приползал в ночи К воде припасть и жадными глотками Полуденную похоть утолить, но даже Страхом обуянный, будучи на страже своей судьбы, Не смел, подняв глаза, уж отойти от зыбкой кромки: Стоял, завороженный рябью звонкой, Пронзительной, как свист меча над головой. С луной играло отражением зерцало И рисовало на поверхности тугой И зайца бег, и женщины нагой движенья плавные, Волненьем вод свое творение превращая в шрам: Непостижимый, рваный, золотистый — Фантомной искрой рассосался пред зарей. А поутру, раскинувшись ширóко Над гладью спящих вод, над острою осокой, Горчичной смальтой воздымался небосвод, Разбуженный любовной перебранкой: То денницу крапивница с зарянкой Приветствовали песней звонкой, как свирель: Свистящей, мягкой, тонкой. Лазоревый восход встречая, резвились, В чистой глубине играя, шальная кумжа с карасем. Крылом к крылу садились гуси в воду, В угоду им, как шпаги, вытянувши шеи, Гагары чернозобые робели, Но все ж одаривали церемонией гостей. Кууик-кукуик-кукуик — Донесся до ушей гусиных крик, И стая отлетела на обмелевший островок. Итог: сами же крикливые хозяйки ныряли Поодиночке, в прозрачной бездне рыбу доставали И с илистого дна сгоняли мелочь, Чтоб порадовать детей, или учить. Спешить! Сил набирались в теплом крае, собирались Лететь с осенними ветрами к безымянным островам В туман и вечный грозный шквал, что разбивал О зубчатые скалы воды Баренцева Моря, Про горе позабыв и под крылом храня мечты, Что вскоре вновь вернуться им назначен жизнью срок Туда, где ели гнулись на восток. Высок Хребет лежал зеленых пышных сосен: На себя в стекло воды глядели, По девичьи шушукаясь листвой густой. Не стой на берегу! Не слушай разговор! Ты не поймешь их трелей. Теперь над угольной равниной вязкой, Мутной, нелюдимой стоят, несчастные: Сгоревшие, прогнившие, рассказ сложившие Да позабывшие в молчании вековом. Как нищенки, протягивая ветви: тонкие, обугленные, От скуки начиная уставать, цеплять друг дружку За корни, стройный стан, за руки… Тянут вниз подруги… Иные ниц уже лежат. Как помолились юдоли бесславной, Так и остались — спин поднять не могут, А после обломилися стволы, украсив брег плетенью непролазной. Так и стоят, оплаканные жуткой коростеля панихидой: И треск такой стоит, как будто покрывало рвется, И вот последние одежды опадают, И виден лишь скелет под тонкой кожей, голый остов. Живительная сапропель под вязким торфом — Единственное достояние времен — рассказчик Молчаливый и свидетель той песни Разноголосой, будоражащей, густой, Что над равниной стлалась дружных стай концертом ясным: Лысух, гагар и лебедей прекрасных. Теперь пустой лежит тот край, Завернутый в туман, как в плотный саван. Подобно старой деве, что, стесняясь наготы, Спешит сокрыться после беглого купанья Под балахон дождей и ветра стылого стенанья. Как шаркает она, к пустому ложу подбираясь, Так тихо дышат черные стволы, протяжным скрипом Живность отгоняя. Наполнен скорбью лес, и даже неба твердь Надела траур, темные одежды, В миг затерявшись между туч стальных: На них ни отблеска зари, ни лучика надежды. Поведав свой рассказ, увидев тленность бытия, Готовясь стать легендой, илом, прахом на траве, В молве затихнуть, полностью иссякнуть, Исчезнуть в день, когда благих, прорвавших Мрак небес мечей и копий солнца свет рассеет марь болот. Тогда встречало полдень стройной мелодичной песней, А ныне пуще вечной тьмы страшится пожара равнодушных ледяных небес…