ретро-лето

Это была их эстетика. Пыльные крыши многоэтажек, белые футболки из хлопка, один рюкзак на двоих, и летние каникулы, неумолимо приближающиеся к концу. У Чжиын волосы до плеч, выкрашенные в дешевую синюю краску и звёздное небо в глазах. Чонгук помнит. Выдыхает сигаретный дым, отдаленно отдающий приторной клубникой, как ее бесчисленные жвачки — глупо. Пытается быть хоть немного ближе к ней, хотя бы как, сквозь непонятные ассоциации и воспоминания. Чжиын в его памяти редко улыбается, но когда все же делает это — нет улыбки ярче ее. Чонгук зол, что он почти никогда не был ее причиной. Чжиын была счастлива слишком мало в свои девятнадцать. Чонгук в двадцать шесть несчастнее всех несчастных в Пусане, а может, и вовсе в мире. Откуда ему знать — тогда, этим ретро-летом их юности она была для него воздухом, и землей, и жизнью. (Она никогда не жалуется на отчима, не рассказывает, откуда у нее синяки на запястьях, и почему она вздрагивает от чужих прикосновений. Чонгук читает по глазам, и вечером ввязывается в очередную драку. Чжиын стучит его учебником химии по голове и дезинфицирует раны. Чонгук рад: теперь в синяках ходят они оба.) Чонгук тушит сигарету и заходит в полупустой автобус, едет до конечной остановки, сходит у реки Хан. Он никогда не понимал, почему она так ее любила. — Эй, ДжейКей, догоняй, дурачина, — она стукает его по плечу и бежит по длинному мосту, маленькая и тонкая, с неизменным покер-фэйсом. Играй она в карты, равных бы ей не было. Хотя, она и без игр всегда оставляла Чонгука в дураках. Тень Чжиын все еще убегает прочь сквозь, он тянет руку, чтобы схватить, остановить, но пальцы хватают лишь тёплый летний воздух. — Дурочка, — тихо выдыхает он. И злится. Чжиын бежит-бежит-бежит, перескакивает с крыши на крышу, взлетает сизой птицей в небо. Ему за ней не угнаться. Он всегда видел ее такой — недостижимой, свободной и бесконечно хрупкой. (— Не смей, слышишь? — шипит, как разьяренная кошка. — Не смей лезть не в свое дело! Ты ничего не знаешь, ничего, ничего! — Я знаю, что тебе плохо, этого достаточно! — он хватает ее за запястье, и она опять шипит, теперь уже от боли: свежий синяк дает о себе знать. Чонгук резко отпускает и пятится: в глазах Чжиын стоят слёзы. В этот миг они оба ненавидят его.) Чонгук делает шаг, другой, проводит рукой по перилам. Если зажмуриться, можно представить, что они все еще хранят тепло ее ладони. (Чжиын держится за них крепко, словно от этого зависит ее жизнь — хотя так и есть. Чонгук стоит в нескольких шагах позади, не в силах пошевелиться. Она оборачивается медленно и всего раз, молча, смотрит ему в глаза решительно и строго, с неизменным покерфейсом. …И падает в воду.) Чонгук падает вместе с ее тенью, падает на колени, до боли сжимая железные перекладины, и кричит, кричит, кричит, сгибается пополам — и не плачет. Она бы ему этого не простила. Тень Чжиын, сидящая на перилах спиной к реке, беззаботно болтает ногами.