Маленькое чудо

      Маленькая Вайолет сидит за столом в свете свечи, истекшей воском горького года. Рядом с ней широко и пышно раскинулся букет из еловых ветвей, но она не обращает на них внимание. Девочка старательно упражняется в чтении красной истрепанной книги, по которой ее учит майор Гилберт. Это ее долг, как надежного оружия, — совершенствоваться во всем, что только потребует командир. Сладко-снежное благоухание рождественской ели она не замечает. Это помеха, это не касается ее.       За хлипкой деревянной дверью заброшенного домика раздается нарочитый стук сапог, стряхивающих снег. В комнатушку входит высокий человек, стягивая с себя шапку. Вайолет уже по звуку его шагов, по неловкому покашливанию знает, кто это, поэтому заранее вскакивает, прикладывая руку к головному убору. Маленькая суровая, глаза хоть и пустые, но смотрят уверенно. Она ждет любого приказа от этого молодого человека, который неловко прижимает одну руку к поле пальто.       — Вайолет, вольно. Мы же не на службе, тебе не обязательно всегда меня так встречать, — он улыбается, но смущенно. Ему до сих пор неловко и стыдно перед этой крохой, которую он импульсивно взял под крыло.       Она со стуком слишком больших сапог разворачивается и вновь садится за книгу. Гилберт с горечью отмечает, что ее не интересуют яркие ветви. Маленькая доля детства, которую он смог воплотить здесь в надежде, что и у этой опустошенной, словно бы сразу родившейся двенадцатилетней, девочки это всколыхнет что-то в душе.       Он помнил, как будучи еще мальчишкой, они с братом часто пробирались в комнату, где мать тихо наряжала ель, комнату. Все начинало искриться и сиять от сладостей, развешанных на ветвях, свечей, кружев, которые заботливо крахмалились и стирались руками служанки, чтобы ширить комнату своей белизной. Дитфрид всегда метался в такие моменты между восторгом и суровым взглядом, которым он награждал младшего брата, чтобы тот не начал шуметь или возиться — им не разрешалось до прихода гостей заходить в залу. До сих пор в памяти стоит высокая и худощавая фигура старшего брата в форме рядового училища, а за ней большая комната, полная праздника.       Но Вайолет это все было чуждо. Ей было важнее не пропустить приказа, чем задаться вопросом: зачем в этой продуваемой сквозняками комнате в чужой стране на столе он поставил эти ветви.       Гилберт сел напротив нее. Его взгляд привычно скользнул по покореженным протезам, заменяющим ей руки. Она настолько часто берет в руки оружие, что изящная конструкция из металла, потеряла в сколах уже свои красивые изгибы. Хрупкие механизмы стали топорными. А сколько можно было бы научиться делать красивого этими руками. Как аккуратно бы могла мелькать в этих механических пальцах игла, чтобы вышивать узоры, как старательно они могли бы приминать влажную почву, чтобы развести цветник. Но нет, он нарочно оставляет ее подле себя в качестве оружия. Конечно, она и сама стремится за ним с того самого дня, как он вырвал ее из рук очерствевшего брата, но был бы он хоть на долю менее эгоистичным, и эта девочка получила бы шанс стать беззаботной леди.       — Вайолет, — он улыбается ей, а она смотрит с напряжением, с готовностью сорваться с места, — сегодня сочельник, ты знала?       — Нет, майор. Будут какие-нибудь приказы? — Она даже приподнялась.       — Нет, что ты?! Сегодня праздник. Видишь эти ветви? Обычно люди в этот день ставят и украшают ель, ты уж прости, я смог принести лишь их…       — Если вы прикажете, то я принесу ее.       От ее решительного взгляда, представив, как эта хрупкая маленькая воительница потащит пушистое дерево, Гилберт чуть не рассмеялся. Было что-то и грустное, и милое в ее незнании, в ее первооткрытии.       — Мне все нравится. А тебе?       — Я не понимаю вашего вопроса, — сколько раз он уже слышал этот безликий ответ. — Они цвета ваших глаз.       От этого сумбурного дополнения мужчина встрепенулся. Это было ее мнение, она захотела это сказать!       Он распахнул полу и аккуратно поставил на стол маленького волчонка, которого подобрал сегодня, возвращаясь в дом. Детеныша бросили сородичи, потому что задняя лапа у него была перебита. Истощенный настолько, что даже сидеть он сил не находил, малыш лежал и дрожал, слабо поскуливая, как щенок. Его тусклая шерсть совсем не грела его.       — Вайолет, милая, это мой подарок тебе. Давай позаботимся о нем. Смотри, у него, как и у тебя, больна лапка, — в глазах Гилберта скользнула лукавая искра. — Его зовут Дитфрид.       Девочка испуганно вскочила, прикладывая руку к голове и заозиралась в поисках старшего по чину. Мужчина рассмеялся.       — Моего брата здесь нет. Так зовут этого волчонка. Давай накормим его и посмотрим, что можно сделать с его лапой.       Гилберт взял свою меховую шапку, положил в нее маленькое беззащитное существо и отдал в руки Вайолет. Девочка смотрела с широко открытыми глазами на это чудо, которое, пожалуй, не осмелился бы взять в свои объятия ни один мальчишка. Жалость и сочувствие, с которыми когда-то смотрел на нее сам Гилберт, скользнули по ее лицу. Механические избитые грубостью оружия руки осторожно прижимали к груди дрожащую шапку.       Мужчина грел котелок с молоком и смотрел на свою юную воительницу. Два маленьких чуда, два волчонка. Если когда-нибудь майор не сможет остаться рядом с девочкой, то волк защитит ее. Люди еще узнают или о грозной воительнице с верным зверем, или о прекрасной леди с ручным, но преданным волком.       — Спасибо, майор, — какие неуверенные, хрупкие слова она оказывается может говорить.