dimmi le tue verità

dimmi le tue verità — «поведай мне свои истины»

Кристина не любит, не привязывается и не считает нужным рассказывать больше, чем есть в блоке «о себе» в соцсети. Не блокирует, не добавляет в избранное, не оставляет надежд — ни на странице, ни в жизни. Безукоризненный кружок не загорается онлайном, и метка о непрочитанном не стирается номинально чужим едва уловимым шевелением губ, пока Соколовская читает сообщение. В ней — тысяча «не», сотня недосказанностей и десяток противоречий. Антон всегда замечал. Казался редкостным идиотом, на половину блока расшвыривал шлейф алкогольного сумрака, терял наличку, карточки, телефоны и себя. И все равно замечал — на свою голову, отыскать последнее оказывается проще. Тогда «все равно» превращается в бархатное, но циничное «не беси» — он не умеет сказать по-другому, а Кристина другого не принимает. Поэтому в подснежном марте на ее тумбочке молча появляются дурацкие розы — без предупреждения и объявления войны. Кристина сминает лепестки, не обращает внимания на восторженные вопли соседок и хмуро выставляет цветы на стол в общей комнате. — Это так не работает, Мартынов, — безошибочно запрещает. Антон мысленно добавляет еще одно «не» в копилку уже изученных. Сизый ветер на улице раздирает пуховое одеяло последнего мокрого снега, и талая вода за день оборачивается мутноватым стеклом — падает градус в минуса, а каждый второй — с ног. — Соколовская, садись, довезу, — подчеркнутая безразличная вежливость под аккомпанемент цоканья скользких полусапог. — Спасибо, — Кристина ежится и плотнее запахивает пальто. Мысленно добавляет балл в рейтинг Антону, когда он, не спрашивая, включает печку: внезапно оказывается, что в никому не важном рейтинге выше нуля. Мартынов живет одним днем, разбрасывает деньги, растрачивает себя и считает необходимым трепаться об этом направо и налево. Производит впечатление, оставляет выжженную волну импульсивных всплесков, портит полученное мнение — не боится, не перестраховывается, не бережет. В нем — тысяча «да», сотни высказанных напрямую грубостей и все тот же десяток противоречий. — Еще тепла добавить? — хватит с нее обманчивого: Кристина мотает головой и задумчиво смотрит на черную панель черной машины — желтоглазая пантера, бегущая свозь московский вечер. — Достань мне, — Антон кивает на пачку «сенатора» у торпеды, выкручивает руль и пускает пантеру бежать в сторону от общаги. Кристина вопросительно приподнимает бровь, но сигарету в руку вкладывает без слов. — Куда? — в конце концов спрашивает холодно. — Пробка. Потом был какой-то вопрос: Кристина не помнит, а Антон не думает. Был ответ, грубоватая шутка, смех, спор. Были искры фонарей на кожаном руле, шипение колес по уставшей плачущей дороге, синевато-хмурый дым сигарет. Немногое нужно, чтобы оказаться важным: в черничной патоке ночи Кристина заливает первые ранения неуязвимости ложью самой себе. В конце подснежного марта на ее поцелованных запястьях остается только тонкий шрам старательно забытого вечера. Пока в очередное утро друзья не разбегаются по делам прежде, чем на термометре отсвечивают предательские тридцать восемь. Кристина молча наливает чай и добавляет остатки малинового — косточки больно обдирают саднящее горло. — Хреново выглядишь, — привычно беспардонное и непрошеное. Бесит. Антон старается «казаться», чтобы не «быть» — в арсенале целая обойма жестких, эгоистичных и самовлюбленных фраз. Но взводит курок, когда возвращается не с обычного завтрака в кафе, как думалось Кристине, а из аптеки с жаропонижающими. — Выздоравливай, — выстрел в висок: расцветает пулевое окончательно пробитой неуязвимости. В подсолнечном апреле принять неизбежное становится легче: Кристина вычеркивает пару десятков недосказанностей в их с Антоном неотношениях, а он добавляет к собственному существованию толику здравого смысла, дюжину залитых в Кристинину кружку порций по-настоящему хорошего кофе вместо сублимата и неофициальную необходимость в присутствии в ее жизни. Оказывается взаимным. Кто бы поверил. — Мы могли бы встречаться? — алкоголь развязывает язык. — Не могли, — Соколовская не верит, но почти готова рискнуть. «Почти» скоро стирается неожиданно осторожным касанием номинально чужих пальцев по хрупкой талии: Антону не хочется знать, как это закончится, а Кристине — думать, что будет после. Она не думает. Не отталкивает, не отрицает, не запрещает: тысяча ненужных «не» остаются плавиться под единственным противоположным ответом. Благо, взаимным оказывается: тогда и поверить приходится. Риск оправдан: граница взаимоотношений проебана где-то между рассветом и мудростью — на Кристининой шее расцветают сине-вишневые акварели, а на искусанных губах — непривычно несмелая улыбка. И тогда на одно «не» становится меньше.