Хотел бы я знать, зачем звезды светятся, — задумчиво сказал он. — Наверное, затем, чтобы рано или поздно каждый мог снова отыскать свою. А. де Сент-Экзюпери «Маленький принц»
Жизнь продолжалась. Стремилась безудержным горным потоком в неведомое вперед, захватывая с каждым порогом все новые и новые ручейки и реки, расширяясь и наполняясь, но не выходя из берегов. А вдоль русла медленным неуверенным шагом бесцельно брел человек и не мог ни войти в поток, ни уйти от него. Ведь ни там, ни там его не ждали: для мира вне он был слишком юн, для глубины — слишком мал и не уверен в себе. Потерянное дитя без роду и племени, одинокий странник, запертый в бескрайних просторах собственной памяти. Иногда, когда какой-нибудь любопытный ручеек отделялся от бурного потока и осторожно кружил вокруг отшельника, с каждым витком подбираясь все ближе и ближе, человек склонялся над водой и, как Нарцисс, подолгу вглядывался в ее прозрачную глубину. Разговаривал с ней, смеялся, что-то рассказывал и показывал. Но никогда не заходил в текучую воду, опасаясь, как бы пыль дорог не засорила ее кристальную чистоту. Только изредка, когда какая-нибудь грязная, полная отходов речушка норовила влиться в общий поток, он старался как можно скорее перенаправить ее русло, отвернуть в сторону. И ему это удавалось — хотя и не всегда вовремя. В этом была его миссия, этим он жил. В такие моменты он самому себе напоминал одного древнего как мир путешественника, последнее дитя могущественной, но, увы, давно вымершей расы. Странника, отказавшегося от имени, выбрав взамен безликое Доктор, что помогал страждущим, но нигде не задерживался надолго. Все знали о нем, но его не знал никто. Было у них что-то общее. Именно такой казалась Питеру жизнь после заклинания Стрэнджа. Он был один, отрезанный от остального мира, без семьи и друзей. Старые его не помнили, новых он не заводил — боялся. Существовал тихо и незаметно: учился в МТИ, помогал людям в костюме дружелюбного соседа Человека-паука. И все. Он начал ценить одиночество в компании книг, сериалов и долгих прогулок по оживленным улицам — а что еще ему оставалось? Но иногда прошлое все же настигало его — в такие моменты он заходил в кофейню к ЭмДжей и просил простой капучино без сахара, пугая ее рассеянностью и долгими странными взглядами исподволь. Но никогда не позволял себе большего. Он заново узнавал город. Учился ходить знакомыми местами, не закрывая глаз и не глотая тихие слезы отчаяния, когда вдруг натыкался на собранную Звезду смерти в витрине магазина или любимую крышу. Он заново учился жить — через боль и слезы, через разбитые костяшки и сломанные деревья на пустыре где-то на окраине города. Других вариантов не было. Выхода не было.Возьми мое сердце, возьми мою душу — Я так одинок в этот час, что хочу умереть. Мне некуда деться: свой мир я разрушил — По мне плачет только свеча на холодной заре…
Однажды, когда Питер в очередной раз остервенело избивал ствол, даже не уворачиваясь от летящих во все стороны щепок — да и зачем, если регенерация все залечит, — буквально в десяти метрах от него открылся до боли знакомый портал, откуда с громким рыком вылетел какой-то фиолетовый Ктулху с черепашьим панцирем на спине, а за ним следом изящно выпорхнул маг, на лету складывая пальцы в сложные печати заклятья. Питер буквально задохнулся от нахлынувших воспоминаний и чувств, которые так долго давил в себе всеми возможными способами, застыл на месте как олень в свете фар, во все глаза глядя на красивую, но непродолжительную драку. Три удара колдовской плетью, ослепительная вспышка — и пришелец осыпался пеплом на бесплодную землю. Стрэндж щелчком испарил остатки, развернулся, собираясь уйти тем же порталом, — и встретился с ним взглядом. Парень был без маски — кто его мог узнать там, кроме ко всему безучастных деревьев? — и потому ничто не скрывало его ошарашенное, искаженное болью лицо. Маг ничем не выдал ни единой эмоции — скользнул по нему равнодушным взглядом и исчез в золотом кольце, тут же схлопнувшемся за его спиной. Не было ни краткой задержки у самой границы портала, ни неопределенно дрогнувшего уголка губ, ни смутной тени на лице — но в его ясных льдистых глазах Питер отчетливо прочел узнавание и знание. Стрэндж, вопреки собственным словам, его не забыл. Он еще долго стоял в шоке, безвольно опустив руки, с которых капала кровь, пытаясь понять, уместить в голове тот факт, что маг его помнил. Помнил и молчал. И парень не мог его за это винить. Сам дурак. Сам оттолкнул от себя единственного человека, готового ему помочь — ни за что, просто так, потому что его попросили. А теперь все, поезд ушел. Потерянного не вернуть. И это внезапное осознание, осознание того, что у него мог бы быть шанс, но он его упустил, осознание того, что он теперь действительно один, совершенно и бесповоротно один, окончательно его сломало: он упал на землю и яростно вцепился в волосы, завыл отчаянно и горько, захлебываясь рыданиями, давясь криком. В колени впивались острые щепки, руки кровоточили, соленые слезы раздражали глубокие порезы на лице — но ему было все равно. Он проклинал всех и вся: проклинал Мистерио и Джей Джону Джеймсона, проклинал Фьюри с его интригами, проклинал Стрэнджа, проклинал даже Старка, что так невовремя умер, когда был особенно нужен, и оставил его, Питера, одного, так и не успев научить его жизни. Но более всего он проклинал себя и свою наивность, свою веру в людей и святую уверенность в собственных силах. Проклинал за то, что доверился недостойным, а достойных подвел. За то, что из-за него, по его только вине умерла Мэй, единственный родной человек, которая любила его всем сердцем и даже перед смертью твердила, что он все сделал правильно. Вот только сейчас он отчетливо понимал, что нет, неправильно. Нельзя было идти на поводу у эмоций, нельзя было запирать мага в зеркальном измерении, отрезав все пути назад, нельзя было приводить злодеев домой, даже не позаботившись об элементарной предосторожности и защите для Мэй. Благими намерениями вымощена дорога в Ад — в его личный ад из одиночества, всепоглощающей, заживо сжирающей боли и бесконечной вины. Питер не знал, сколько длилась его истерика. Даже успокоившись, он, охрипший от надрывного крика и слез, продолжал сидеть на холодной земле, спрятав лицо в грязных ладонях, и, лишь когда последний луч заходящего солнца скрылся за линией горизонта, натянул маску на исцарапанное лицо и нетвердым шагом направился прочь. В опустошенном сознании зрело единственное верное решение.***
Наутро, когда он проснулся разбитым и усталым после бессонной ночи с короткими перерывами на болезненное беспамятство, в котором его преследовали знакомые ясные серые глаза, все сомнения исчезли: он должен сделать то, что задумал. Пусть его выгонят, пусть его отправят куда-нибудь на Эверест или даже просто и без затей изобьют — он должен извиниться хотя бы ради себя, просто потому, что иначе он будет жалеть об этом всю оставшуюся жизнь и никогда не простит себе этой трусливой слабости. Так что уже час спустя он в обычной одежде неуверенно мялся на пороге храма. Глубокий вдох, ненадолго прикрытые веки — короткий стук — и сама собой распахнувшаяся дверь. Стрэндж, скрестив ноги в позе лотоса и погрузившись в медитацию, парил над лестницей, казалось, не обращая ни малейшего внимания на происходящее. За его спиной красиво развевался верный плащ. — Догадался, — утвердительно произнес он, не открывая глаз, и его глубокий голос гулко разнесся в напряженной тишине Санктума. Питер вздрогнул от неожиданности и глухо отозвался: — Увидел. По глазам увидел. Почему Вы не забыли? — Ты только для этого пришел? — маг устало вздохнул и, опустившись у подножия лестницы, наконец-то посмотрел на гостя. — Чтобы выяснить, почему я тебя не забыл? — Питер помотал головой, и он спросил, проницательно глядя ему в глаза: — Чего ты хочешь, Питер? Заклинание нельзя обратить, и ты это прекрасно знаешь. Так зачем ты здесь? — Я уже ничего не хочу, — тихо сказал парень, поднимая на Стрэнджа болезненно-виноватый взгляд, — тем более от Вас. Я пришел с единственной целью — принести Вам свои извинения, сэр. Я не буду оправдываться, не буду просить прощения. И Вы имеете полное право тут же выставить меня за порог, не дослушав, или отправить в какое-нибудь безвременье. И даже если Вы этого не сделаете, я клянусь, что, договорив, тут же уйду и больше никогда Вас не потревожу. Но здесь и сейчас я хочу просто по-человечески извиниться, потому что мне дан исключительный шанс, потому что могу это сделать, потому что могу сделать только это, но даже это — бесконечно больше, чем ничего. Маг молча слушал этого вчерашнего мальчишку, смотря на него нечитаемым взглядом, и поражался тому, как же он повзрослел за столь короткое время. Стрэндж ему не солгал тогда: он и правда его забыл. Вот только не учел того, что, творя заклятье, фактически направил против себя собственные силы. Магия лишь в исключительных случаях пойдет на разрушение своего сосуда — когда ее настолько много, что хрупкое тело не выдерживает колоссального напряжения, и тогда ядро лопается как мыльный пузырь. Магия течет по его сосудам, импульсами пробегает по нервам — она наполняет все его тело, как физическое, так и психическое. И его попытка вписать себя, свою магическую подпись в заклятье, созданное его же силой, вызвала парадокс, в результате которого память о Питере не стерлась, а лишь скрылась за ментальным барьером. А потом, во время драки с очередным пришельцем, его сильно приложили головой — и барьер слетел, выпуская подавленные воспоминания. Маленькая неучтенная деталь, удачное стечение обстоятельств — и вот итог. Он единственный знает все. Стрэндж молчал, раздумывая о своем, и Питер не стал и дальше испытывать его терпение: развернулся и, неслышно ступая, направился к выходу, понурив голову, — чтобы уже у самой двери услышать тяжелый вздох и усталое: — За что ты извиняешься? Он медленно отпустил ручку и осторожно посмотрел на мага, не веря своим ушам: его не послали, не прогнали. Его не просто выслушали, с ним разговаривают, причем разговаривает тот, кто все знает, все понимает и от кого он менее всего ожидал даже элементарного участия. — Я извиняюсь за все, — начал парень, твердо глядя ему в глаза. — За то, что наломал дров. За то, что не слушал, не доверял. Но более всего я извиняюсь за то, что поднял на Вас руку, когда можно было просто сесть и поговорить. И за то, что оставил посреди зеркального измерения, отобрав кольцо, даже не задумавшись о том, как Вы будете оттуда выбираться. Вы ничем не заслужили такого отношения с моей стороны, и я не имел никакого права так с Вами обращаться. Маг молчал с полминуты по окончании этой явно продуманной речи — лишь смотрел на него долго, пронзительно, смотрел прямо в душу, и его воля и сила будто приковывали к нему внимание, не позволяя отвести взгляд. — Что касается последнего пункта — извинения приняты, — он уверенно кивнул в подтверждение своих слов. — Я не обижаюсь на тебя, Питер, и зла не держу — хотя, признаю, поначалу я был в ярости и хотел просто и без затей всыпать тебе по первое число. Но твое ответственное и даже жертвенное решение вынудили меня посмотреть на тебя под другим углом. Насчет остального… Знаешь, в чем твоя главная проблема, Паркер? — риторически поинтересовался он и сам же ответил, видя неверяще-вопросительное лицо паучка: — Ты еще мальчишка, — сказал жестко, но спокойно, без намека на грубость или обвинение. — Мальчишка, слишком рано оставшийся один и переживший столь много, что привык полагаться только на себя и не просить помощи у взрослых. Именно поэтому ты не слушал, не доверял и, как следствие, наломал дров. Дров огромных и непоправимых, за которые поплатился сам и заставил поплатиться окружающих. Болью и отчаянием исказилось лицо паучка, он рвано выдохнул, сгорбился и опустил голову, отчаянно жалея, что заклятье не затронуло его память. — Я знаю, сэр, — глухо ответил парень, ломая руки и старательно смотря куда-то в пол. — Я прекрасно это знаю. Но поделать ничего не могу. Уже не могу. Я один — один и останусь, — последние слова прозвучали почти на грани шепота. Стрэндж устало потер переносицу, давая себе время на раздумья. Видит Бог, он об этом не раз пожалеет — но иначе он поступить просто не мог, тоже чувствуя ответственность и самую капельку вины. Он неслышно подошел ближе и аккуратно подцепил его за подбородок дрожащими пальцами, поднимая голову и ловя затуманенный горем и безысходностью взгляд: — Питер, ты не один, — тихо, но четко произнес он почти по слогам, и в льдисто-серых глазах плескалось то самое уверенное спокойствие и тепло, которых так не хватало паучку все последние месяцы. Он буквально задохнулся, уставился опасливо и зачарованно в холодные омуты напротив, не в силах поверить в услышанное. — Вы хотите сказать… — робко начал он и запнулся, боясь даже в мыслях выдать желаемое за действительное, чтобы позже жестоко разочароваться. Опять. — Я тебя прощаю, — подтвердил маг его самую сокровенную надежду. — Прощаю и больше не собираюсь делать вид, что не знаю тебя. Но я хочу, чтобы ты пообещал мне одну вещь, — добавил уже серьезней. — Все, что угодно! — пылко воскликнул юноша, даже, однако, не пытаясь вырваться из его хватки. У него будто открылось второе дыхание, радость и благодарность бурлили в нем, придавая какой-то сумасшедшей уверенности в будущем. — Никогда так не говори, — твердо осадил его Стрэндж, отпуская подбородок и отходя на пару шагов. — Даже если доверяешь человеку безоговорочно, — но и этот мягкий упрек не мог убить в нем энтузиазм и решимость сделать все для этого удивительного человека. — Извините. Я постараюсь. Чародей кивнул и продолжил: — Я хочу, чтобы ты пообещал мне, что, если у тебя возникнут проблемы, если ты запутаешься, не зная, куда идти и что делать, ты не будешь пороть горячку, а попросишь у меня совета; что, ввязавшись в историю, ты придешь ко мне за помощью; что, если ты будешь со мной в чем-то категорически не согласен, ты постараешься убедить меня словами, вместо того чтобы устраивать показательные выступления и прибегать к насилию. Сделай выводы, Питер. А я постараюсь тебе помочь. — Я Вам обещаю, — тихо, но твердо, с отчаянной уверенностью и восторженной готовностью сделать все возможное и невозможное, в лепешку расшибиться, но сдержать данное слово. — Но почему, сэр? — Почему, спрашиваешь… — маг невесело усмехнулся. — Сам не знаю. Возможно, чувствую за собой ответственность. Во всем этом ведь есть и моя вина. — Вы не… — вскинулся было Питер, желая поспорить, убедить, — но Стрэндж повелительным взмахом руки заставил его замолчать. — Не перебивай. Я тоже виноват: мне не стоило безрассудно предлагать чары забвения, не выяснив и не обговорив все детали. Не стоило чересчур категорично настаивать на мгновенном возвращении всех пришельцев, даже не попытавшись тебя выслушать. И за это я прошу прощения. Независимо от причин, я хочу и могу тебе помочь — но только если ты сам об этой помощи попросишь. Закончив, он отвернулся от камина, который занимал его внимание последние минуты разговора, и проницательно, по-врачебному цепко, но с теплом посмотрел ему в глаза. Питера потрясла эта спокойная исповедь: Стрэндж, тот самый вечно язвительный Стрэндж признал свою вину — которую, в свою очередь, не признавал за ним юноша — и извинился, хотя по всем законам жанра должен был его послать и выставить за порог, не давая никаких вторых шансов. Мало того, он на полном серьезе предложил ему помощь. Но что-то еще его зацепило, что-то неуловимое, но безумно важное. Что-то, способное перевернуть всю его жизнь. Он присмотрелся повнимательнее к собеседнику — и не сдержал изумленного вздоха. Это был не взгляд опытного мага, не взгляд старшего друга или наставника — это был взгляд доктора. Стрэндж не просто готов был поддержать советом или за шкирку выдернуть из очередной заварушки, попутно отвесив пару подзатыльников. Он видел его состояние — не мог не видеть, — видел, что он сломлен и отчаялся, видел, что его силы на пределе, что он готов сдаться и временами малодушно помышляет об избавлении или самозабвении. Видел и готов был взять на себя часть бремени, вытащить из этого болота, из чертовой платоновской пещеры, полной мрака и неясных теней. Готов был научить его плавать в бурном горном потоке под названием жизнь, в который он так долго не решался зайти самостоятельно. Дрожь сотрясла его тело, он с шумом упал на колени и спрятал лицо в ладонях. Питер не плакал, не выл — просто тихо покачивался на одном месте, веря и в то же время не веря в свое счастье. Слишком много всего для одного дня спустя долгие месяцы боли и опустошенности. Маг неслышно опустился рядом, осторожно приобнял его за плечи одной рукой, а другой махнул у него за спиной, перенося их в одну из гостевых комнат Санктума, где аккуратно, но настойчиво, как безвольную куклу, усадил на кровать. И, почувствовав эти бережные касания, простое человеческое тепло, услышав тихое на выдохе «Говори», Питер не выдержал: — Я устал, как же устал… Слишком много… — зашептал глухо и бессвязно, просто выплескивая все, что так долго нагнивало внутри, но чем он ни с кем не мог поделиться. — Сначала умер дядя Бен, потом, стоило мне принять и смириться, мистер Старк как чертик из табакерки… Закинул меня в эту мясорубку, дал навороченных штуковин и смылся… Потом Танос этот чертов с его замашками вселенского благодетеля… Пять лет, я пропустил пять чертовых лет! А когда вернулся, мистер Старк опять сыграл в героя, оставив меня с кучей опасных игрушек! Не нужны они мне, не нужны, пропади они все пропадом! — он почти кричал — хрипло, с болезненным надрывом, выпуская боль и отпуская прошлое. — Мне наставник нужен, живой, будь он хоть бомжом из переулка, а не те проклятые дроны, которые ничего, кроме горя, не принесли ни мне, ни окружающим! А потом, а потом… А потом начался Ад! — он уже захлебывался словами, судорожно глотая злые слезы. — Все, все тыкали в меня пальцем, обвиняли во всех грехах, каждый считал своим долгом обозвать убийцей и преступником или заискивающе-пафосно наречь героем-освободителем! Они сломали жизнь Мэй, ЭмДжей, Неду, Хэппи — всем, кто был мне дорог. Но стоило мне попытаться все исправить, как и тут все пошло наперекосяк! Мэй, она… Из-за меня она… Ее больше нет! — у него вырвался отчаянно-истеричный полувскрик-полувсхлип. — Это я все виноват, я!.. А я ведь ходил потом к ЭмДжей, хотел ей признаться, рассказать все — и не смог. От меня только проблемы и горе. Они этого не заслужили. Никто не заслужил. Я думал, что я один остался, совсем один, держался только ради Мэй, а потом Вы… — он резко вскинул голову, взглянул на него жадно, умоляюще, пронзительно, выдохнул тихо: — Помогите мне, доктор! Пожалуйста, помогите мне. Я… Я больше не могу быть один… — и снова спрятал лицо в ладонях. Стрэндж молчал — только ненавязчиво поглаживал его по спине и слушал, слушал, слушал. «Как же долго в тебе это гнило, ребенок», — с грустью подумал он, покачав головой. Он сам не мог внятно себе объяснить этот прилив не свойственной ему нежности. Просто, несмотря на все обиды, ему в какой-то момент стало по-человечески жаль это потерянное дитя, заблудившееся в себе самом, выброшенное на берег бурным течением жизни. Маг притянул его ближе, облокачивая на себя, и Питер крепче прижался к теплому надежному плечу, впервые за долгие годы по-настоящему чувствуя себя в безопасности. В целом мире у него был только Стрэндж — а больше ему никто и не был нужен. Чародей никогда не бросал слов на ветер — и раз он пообещал, что не оставит, то ребенок ему верил — верил чисто и искренне, отчаянно и без всяких «но», как можно верить только в далеком детстве, когда мир еще кажется светлым и радостным. — Спасибо, сэр, — глухо прошептал он куда-то в ткань синего одеяния — и слабо улыбнулся, услышав в ответ по-доброму ироничное: — Пожалуй, все-таки лучше Стивен, — и угадывая на точеном лице мага теплую усмешку.