Вечность на двоих

Когда-то Джебом мечтал о семье, крепкой, дружной, неразлучной. Мечта была мимолетной — сменилась яркой феерией фантазий о головокружительной карьере, музыкальных наградах и красивой жизни. Правда, иногда на задворках сознания мелькало, что просторная квартира и хороший заработок понадобятся большой семье… Он не думал, что семья ворвется в его жизнь так внезапно, вернув в детство, полное сладкого уюта, пряной заботы и терпких волнений. Бурные романы прошлого внезапно начали вызывать недоумение, а посиделки за книгой в окружении свечей стали символом покоя. Языки пламени лизали воздух, обещая сжечь дотла тех, кто посмел их пленить, но им не верили, отмахиваясь тонкими страницами с изящной вязью красивых иероглифов. Она всегда считала иероглифы и буквы красивыми и даже порой рисовала картины, используя лишь их… Джебому нравились эти работы, хотя многие говорили, что рисовать надо совсем иначе, а это неправильный подход. В ней многое было неправильно, но не для него. Фантазии, сказки, чудеса — это сплеталось в ней в изящную вязь красивых иероглифов, расчерчивая приевшуюся реальность невообразимыми красками. А потом она сказала, что будет ждать его на волшебном острове, окруженном миллиардом звезд, а он придет за ней, когда она досчитает последнюю. Лейкемия — диагноз, дающий несколько лет на завершение всех дел, ведь нельзя же оставить незакрытыми кредиты и незавершенными дизайнерские проекты? Для нее визит к врачу стал всего лишь точкой отсчета перед переходом в иную фазу — Джебом позабыл, как дышать. Двигался на автомате, говорил дежурные фразы, а в мыслях билось лихорадочное: «Я найду способ, найду, найду, найду!..» Он не нашел. А она улыбалась до самого конца. Давным-давно, перед тем, как надеть кольцо на тонкий палец с фиолетовым лаком, совсем не таким, как на остальных ногтях, он произнес длинную витиеватую речь, полную искренних и теплых слов, а в ответ получил странные, непонятные фразы: «Мы никогда не расстанемся. Даже если придется оказаться в разных мирах, мы встретимся, обязательно встретимся, ведь я умею создавать миры на бумаге, а ты — в воздухе. Ты — звук, а я — цвет, но мы наполним миры друг друга, чтобы они стали одним настоящим. Я раскрашу твой мир, а ты подаришь мне музыку. Только продолжай идти, как бы тяжело ни было, ведь тебя всегда ждут миллиард падающих звезд и я». Он не понял, она отказалась объяснять, а в первую брачную ночь это стало совершенно неважно, и о словах позабыли. Чтобы вспомнить семь лет спустя… Он задохнулся, услышав, что его цельный мир вдруг снова станет лишь половиной, и больше не сумел сделать вдох. Легкие расширялись, но дышать Джебом разучился. И тогда понял, кто был его кислородом. А она почему-то всегда говорила, что он ее свеча и добавляла, что когда-нибудь ее обязательно надо кремировать, чтобы он мог развеять прах над костром. Зачем сжигать то, что уже сожжено? Чтобы почувствовать тепло напоследок. Но он отказывался это понимать. Хотел уйти первым… Но жизнь, как всегда, его осадила. Дизайнер, создававший обложку для его сольного альбома, оказался шкатулкой с чудесами, и каждый день общения, интересных обсуждений и слишком безумных споров превратил Джебома в одержимого сказкой чудака. Влюбиться за неделю — какая глупость! Всего через полтора месяца сделать предложение руки, сердца «и прочих внутренних органов», как она потом шутила, — невероятно! БэмБэм говорил, что его заколдовали, Югём спрашивал, не замечал ли он у еды подозрительного привкуса, ведь приворотные зелья всегда неприятные, поскольку в них добавляют свои волосы и жабью кровь, Джексон грозил, что будет защищать невесту, если жених сбежит из-под венца, осознав, что еще не пожил и не хочет губить свою молодость. Ёндже взахлеб поздравлял друга, то и дело уточняя, что лучше подарить, сколько будет народу на торжестве и не надо ли надеть чего-нибудь особенного, Марк ошарашенно молчал, периодически поздравляя, но явно не зная, что добавить к банальному: «Счастья вам». Джинён задумчиво спрашивал, почему свадебный костюм друга украшает не цветок, а изображение странного существа, но Джебома подсадили на Лавкрафта, и он не смог отказаться от странной броши, которая нравилась и ему самому. Все вокруг недоумевали, фанатки поделились на два лагеря, один из которых писал поздравления, а второй плевался ядом, но Джебом предпочитал не обращать на это внимания, ведь его мир стал куда шире, глубже, ярче, интереснее и волшебнее. Она научила его вытеснять из сознания пресное, скучное и ненужное, а еще видеть магию в мелочах, замечать странности и необычности, вроде забавного рисунка изморози или переплетающихся полосок дождя. Мелочи, мимо которых раньше он проходил, не замечая, внезапно обрели смысл, превратившись в чудовищ, замки, бесплодные пустоши и полные искрящегося эфира бесконечные дали. Что она сделала для этого? Наложила чары? Вовсе нет. Всего лишь рисовала и говорила, готовила простые, но такие вкусные блюда и успокаивала его каждый раз, как ему поднимали нервы, а порой молча читала книгу, выводя на его запястье непонятные узоры. Он любил эти минуты, полные тишины и черной вязи красивых иероглифов, когда можно погрузиться в иной мир, настолько отличный от твоего собственного, что хочется в нем потеряться, но не в одиночестве, тянущем, давящем, а в уютном тепле, считающем пульс невесомыми прикосновениями. Запах в квартире стал пряным от благовоний, сладким от выпечки и немного терпким от ее духов. А Джебом думал, что свечи надо покупать только ароматизированные, потому что запахи внезапно стали приносить радость, даже терпкие, пусть они слегка раздражали, и мечтал когда-нибудь вместе слепить подсвечники в виде монстриков, ведь она любила их даже больше милых зверят… Не успел. Она сказала сыну, что папа сможет сотворить чудо и без нее. Она улыбнулась дочери, шепнув, что для женских секретиков всегда есть бабушки, а вот папу этим озадачивать не стоит. А он думал, что ляжет в гроб рядом. Близнецы — очередное чудо, которое судьба подарила его наполнившейся невозможным жизни. Стать отцом всего через год после свадьбы — как можно?! Ёндже купил двух гигантских медведей, синего и розового, а потом долго извинялся за банальность, пока Джебом думал, куда их поставить, а молодая мать с энтузиазмом украшала уши зверей черными кружевами. Звери намекали, что надо покупать квартиру побольше, и Джебом был с ними совершенно согласен, ведь у трех человек в трех комнатах кислород будет, а вот у четверых вряд ли — его отберут шестеро кошек. Кошки же явно считали, что людей должно быть столько же, сколько и их, и с ними Джебом тоже почему-то согласился. Правда, решил отложить грандиозный план на потом, ведь четверо младенцев сразу — это ад похлеще, чем у Алигъери. А Марк боялся взять детей на руки, потому ему их настойчиво впихнули, чем вызвали шквал ехидства БэмБэма и Югёма, сумевших-таки избежать столь страшной участи. Джексон же детей взял сам, правда, по очереди, и повторял, что мальчику нужны не медведи, а пистолеты, а лучше — шпаги, и он когда-нибудь обязательно научит мелкого драться. Мать подобному решению рада не была и вытребовала такие же уроки и для дочери, а Джинён расставлял по полкам купленные всеми остальными детские книги и благоразумно держался подальше, ведь его эта женщина всегда немного пугала — втягивала в безумные споры, рождавшие в душе непонятное ощущение, шептавшее, что странности абсолютно нормальны, и не стоит лишать себя их, но погружаться в такой же мир, как у нее, было бы слишком страшно. Джебом не боялся. Напротив, поначалу казался себе наркоманом, искавшим очередную дозу, и ее ему радостно вкалывали, так интересно рассказывая невероятные исторические факты, мифы, легенды, истории о знаменитостях прошлого и научных открытиях, что невольно вокруг вырастал целый мир, полный блесток и мишуры, выгоревших развалин, снежных пиков и стерильных инструментов. А потом эти миры стали нормой, и наркоманом считать себя он перестал. Просто делал укол, не задумываясь, словно иначе и быть не могло. А в какой-то момент затянул жену в компьютерные игры и совсем позабыл, что реальность может быть скучной. У их персонажей всегда были предыстории, а сюжет они обыгрывали в разговорах так, что разработчики бы дружно перекрестились. Но почему бы и нет? Потому что работа съедала слишком много времени? Потому что сил на походы куда-либо оставалось с каждым годом всё меньше? Потому что прекрасная карьера добавила в ряды фанаток слишком много странных людей, куда больше заслуживающих визита к психиатру, чем любой фантазер, верящий, что познакомится с инопланетянином? Его жене присылали письма с угрозами, а та сжигала их над черными свечами в форме резных черепов, заявляя, что не проклинает отправителя, а искренне желает ему счастья — семьи и семерых детей, чтобы на глупости не хватало времени. Посты в сети читал менеджер, привносить в свою жизнь лишний негатив Джебом категорически отказался. Однажды в них бросили банку с краской, а в ответ получили лишь смех и слова: «А интересное цветовое решение! Сочетать красный с зеленым и синим в одежде я еще не пробовала!» Казалось, ее невозможно расстроить или разозлить, ведь на всё можно посмотреть с иного угла и, перебрав с десяток, найти тот, что понравится. Он тоже в это поверил, и жить стало намного легче. Но как найти угол, которого нет? Химиотерапия казалась пыткой. Обтянутый кожей скелет, потерявший почти все волосы, носил синий парик и, оставив очередной завтрак в канализации, повторял, что боль — это лишь физическое понятие, ее можно перетерпеть, ведь за ней всегда следует облегчение, а на ее звездном острове боли уже не будет, потому она не грустит. Он тоже не грустил. Просто искал решение, рвал на себе волосы, словно мечтая надеть такой же парик, и рыдал в подушку по ночам. Тогда она гладила его по коротким, чуть вьющимся волосам, и тихо пела колыбельные. Только они у нее и получались, ведь ни слуха, ни голоса никогда не было, но почему-то их она пела всегда так нежно, что он невольно заслушивался. И вот теперь их пели ему. А он не мог остановить слезы, хотя знал, что ей куда тяжелее. Больнее. А она знала, что ему тяжелее, чем ей, и до последнего пыталась раскрасить кошмар. Не получалось. «Сказки кончились, остались одни кошмары», и он понемногу учился варить каши, жарить омлеты, читать детские книги с выражением, по ролям, делать школьные проекты совместными усилиями, когда дочь желает создать одно, сын — другое, а у самого в голове полный вакуум. Всё делалось на автомате, безучастно, и крепкие стены замка начали рушиться, трещать по швам, будто плохо сшитая фетровая игрушка. Она устала. И просто сказала: «У тебя есть не только я. Посмотри на них, чем они заслужили твой пустой взгляд?» Пол ушел из-под ног, ком встал в горле, а воздух вдруг показался добела раскаленным. Сын принес матери чашечку теплого чая — остудил, зная, что горячее ей сейчас пить почему-то больно. Не понимал, почему, но знал куда лучше пропадавшего на работе отца. А дочь жарила омлет, точно зная, что он вкуснее покупной еды, которую в этом доме никто не любил. У Джебома было всё и даже больше. Его жизнь напоминала цветной калейдоскоп с вечно меняющимся, но таким интересным узором. Карьера, музыка, родители, кошки, жена и дети, просторный дом, который в один миг вдруг стал слишком большим. В мастерской уже некому было рисовать, в гараже пылилась лишняя машина — мини-вен, разрисованный сказочными зверьми, которых придумали дети, когда им было по три. Теперь они ездили в школу на отцовском «Хёндае» и считали, что его серый цвет — самый унылый цвет в мире. Просто мама когда-то сказала, что это цвет праха, а они, развеивая его над пылающим огромным костром, вдруг захотели сгореть. Джебом сгорать не хотел. Провожая пепел пустым взглядом, вдруг почувствовал, что замерзавшие в последние пару лет руки вдруг согрело тепло, словно кто-то вывел на коже невесомый узор. Что она нарисовала на этот раз? Что рисовала прежде? Он хотел спросить, и теперь вдруг понял, что обязательно спросит. Не важно, когда, главное, у него еще будет шанс, ведь она ему никогда не лгала. Каждый мир, созданный ею, был реален, так почему бы не подождать звездопада? Напоследок она сказала ему, что вселенная безгранична лишь потому, что каждое сознание ее расширяет. И пообещала расширить ее еще немного — только для них двоих. Он ответил, что позаботится о детях, а она улыбнулась и прохрипела: «Знаю. Иначе и быть не может, ведь ты способен на всё, если поставишь себе такую цель. Будешь страдать, мечтать спрятаться или сбежать, но непременно выполнишь задачу». «Тебя я не спас». «Мне нужно не спасение, а вера». Он не понял. Тогда не понял. А переспросить не успел — она закрыла глаза, улыбаясь. И уже не открыла их вновь. Только согреваясь впервые за два года у огромного костра, Джебом вдруг осознал, что его уже ждут, а значит, он должен найти дорогу, нет, проложить ее — поступками, которыми она будет гордиться. Тем, о чем он сумеет рассказать, не отводя взгляд. Руками, серыми от пепла, он сжал ладони детей. Плач наполнил воздух ядовитым запахом горелых надежд. Мечты рухнули, обращаясь в прах, но на руинах вырастал маленький остров с единственным деревом, окруженный миллиардом звезд и вечным закатом. А Джебом знал, что проложит дорогу туда любой ценой. Остров омывали розовые, фиолетовые, оранжевые, багряные волны. Звезды мерцали на небе, источая ароматы сладких воспоминаний и пряной веры. Терпких ароматов здесь не было, ведь Джебом всё же любил их меньше — они напоминали о незавершенных делах. Она сидела у толстого ствола, поглаживая шершавую кору тонкими пальцами с заусенцами, разноцветный лак мерно поблескивал в последних лучах никогда не исчезавшего вечера. — Ровно миллиард. Ты, как всегда, пунктуален, ДжейБи! Ком в горле, дрожь в руках, мурашки по спине и болезненный спазм. Она улыбалась, солнечно, лучисто, задорно, как тогда, читая детективы Агаты Кристи и угадывая преступников! Хрупкая фигура, тонкая, стройная, но совсем не болезненная, правильные черты лица, острые скулы, румяные щеки, совсем не впалые, так и манящие прикоснуться, мягкие… Она прижалась щекой к его ладони. Когда он успел?.. Да не важно! Важна была лишь она. Сколько времени прошло? Тридцать два года, семь месяцев, пятнадцать дней и четыре часа. Насчет часов он уверен не был, ведь проверил время задолго до инсульта. Ему повезло, смерть была мгновенной, или, по крайней мере, он не помнил время, проведенное в забытьи, но в это верилось слабо, ведь ему нельзя было лежать на больничной кровати в бессмысленной коме — надо было двигаться вперед, как и всегда. Только казалось, что этих лет не было, как не было и двадцати двух месяцев кошмара, почти уничтоживших то, что она с таким трудом продолжала склеивать, даже возвращаясь с химиотерапии. Но он всё склеил. Нет, посадил на сварку! Прочную, надежную, неуничтожимую! И теперь мог наконец-то об этом рассказать… — Я справился, слышишь? Поверил. И сделал всё, что мог. — Потому что ты сильный, всегда таким был, просто иногда об этом забывал, — куда-то ему в подмышку, приглушенно. Почему она любила утыкаться носом именно туда, когда он ее обнимал, было непонятно, но спрашивать не хотелось, загадки были куда интереснее. — Скажи, как они? Наши звездочки стали яркими огнями, озаряющими небосклон? — Конечно, — теплая улыбка, зарывшиеся в густые шелковистые волосы пальцы, попытки сердца проломить ребра. — Врач и повар — разве не замечательно? — Восхитительно! А как вы… как вы справлялись? Как они смогли?.. Ты вытащил их, да? Из пропасти. — Думал, не смогу, но потом понял, что ты была права, я не был один. Никогда не был. У меня были наши звездочки, а ты оберегала нас, посылая сил и терпения. Знаешь, они тебя не забыли. Любят очень сильно, рассказывают о тебе внукам… показывают картины. Мы все их сохранили, висят в доме, но на все места не хватает, поэтому меняем периодически, то одна композиция, то другая… Весело было, когда на Рождество Югём устроил Великую Перестановку и повесил несочетаемое. С тех пор только так и вешаем, ведь это очень в твоем стиле. Детям нравится, они хоть и выросли более консервативными — моё влияние — любят добавлять в интерьер или одежду безумные нотки. Звонкий смех, до боли родной, сочный, как спелый мандарин, разливался по воздуху легкой кислинкой тяжелых воспоминаний. Годы без этого смеха… как он справился? Всё слишком просто и чересчур сложно: звезды не дали упасть в пропасть. Две маленькие звездочки, что готовили ему ужин почти каждый день, говоря, что у папы руки-крюки, и вообще надо уступать дрогу молодым. Недавно дочь призналась, что мама просила их позаботиться об отце, а ей не пришло в голову ничего, кроме готовки. Джебом тогда не заплакал. Слезы сгорели давно, в огромном костре, и, пожалуй, это было единственное, за что он его ненавидел. Сердце болезненно сжалось, легкие отказывались делать вдох. Но ведь теперь всё будет хорошо?.. — Я скучал… Тишина. Минорно-тягучая, вязкая, липкая, как холодный пот. Он боялся услышать ее привычное: «А я нет, потому что каждую секунду думала о тебе!» Каждый раз после гастролей это повторялось, и тогда казалось чем-то естественным, хоть и немного неприятным, но сейчас… — Я тоже. В каждой звездочке видела вас и ждала, так ждала… Скажи, ДжейБи, теперь… теперь ведь мы будем вместе? Всегда. Хотя бы на этот раз мы ведь сможем создать вечность? Дрожь губ, дрожь век, дрожь рук. Пальцы сжались на пестрой ткани, худое тело обняли так сильно, что могли сломать пополам, сердце сорвалось в галоп, и так хотелось сказать, что он всегда мечтал услышать именно это… Вот только почему она так сказала? Почему исполнила его мечту? Потому что столь долгая разлука не могла пройти бесследно и для нее, или?.. — Мы сами создаем этот мир, значит, лишь нам решать. Ты же так сказала. Только… я боюсь. А правда ли его создаем мы, а не я? Правда ли… ты здесь? Молчание. Шелест забытых волн. Мерное пестроцветье вокруг. Как поверить в чудо, разучившись верить даже в обыденность? Как довериться судьбе, лишившей самого дорогого? И как доказать, что волшебство не иллюзорно? — Знаешь, когда мы встретились, я подумала: «Вот же зануда! Такой правильный, что сил нет! Я просто обязана его перевоспитать!» — Он замер. Застыл, будто изваяние, не веря собственным ушам. — Но ты впитывал мои миры как губка, добавляя в них особое звучание. Слышишь ветер? Его не было здесь все эти годы, что я вела счет. Слышишь волны? Они молчали. Слышишь мой голос? Я не сказала ни слова. Знаешь, почему? Он знал. Никогда не слышал эту историю, даже подумать не мог о подобном, ведь был уверен, что понравился ей с первого взгляда, но… Звук и цвет. Идеальная гармония с запахом, который рождается, лишь когда они вместе. Ведь все эти годы он ни разу не зажег ароматическую свечу — просто не замечал запахов, кроме резкой вони, а значит… Губы к виску, вобрать в себя ее аромат, до боли знакомый, терпкий, поначалу незамеченный, ведь терпкости не хотелось… Но она здесь была. В его мире ее бы точно не оказалось. — Спасибо. Спасибо, что дождалась… — Тебе спасибо, что проложил дорогу. Он улыбнулся. Сердце рвалось на части и сшивало само себя заново, чтобы вновь разорваться. Боль, счастье, эйфория, кровавые сполохи перед глазами и слезы. Те самые, позабытые, вымывающие из глаз весь серый цвет. Крепкие объятия, мягкость ее губ на щеке. Она сцеловывала соленые капли, хотя никогда не любила соль, ведь трещины на губах от нее болели… Ближе, крепче, нежнее, задыхаясь, на разрыв аорты. Как в последний раз, ведь в на самом деле последний раз обнять ее не удалось — не хотелось причинять боль. А теперь он мог, мог наконец прижать ее к себе и забыться в этом тепле! В ее любви и покое… Кончиками пальцев по щеке, такой бархатистой, нежной, как персик. В одной из песен Кай сравнивал любимую девушку с персиком, и ей эта песня отчего-то нравилась, а он таких сравнений не понимал, они казались слишком приторными и фальшивыми. Сейчас они стали правильными. Почему? Кто знает. Может быть, потому, что, ощущая под пальцами давно потерянное тепло, он мог позволить себе абсолютно всё, не задумываясь о рамках и запретах, о правилах и чужом мнении? А может, ему просто хотелось полюбить то же, что любила она?.. — Я вернулся. Я вернулся, вернулся… слышишь? — Слышу. Теперь уже — слышу… Воздух проник в легкие, не обжигая. Те расширились, как давно не работавшие мехи, распробовали кислород на вкус, встрепенулись. Вытолкнули его из себя, чтобы втянуть новую порцию, глубоко, яростно, с наслаждением. Но совсем рядом другие легкие дышали так спокойно, размеренно, что невольно хотелось подстроиться под их ритм, и эйфория начала сменяться покоем. Радостью. Счастьем. Он вдруг понял, что у них всегда было одно дыхание на двоих, просто раньше они этого не замечали… Но теперь он знает секрет и никогда не потеряет то, что обрел вновь. Ни за что. На этот раз он сумеет справиться. Ведь больше не будет полагаться только на себя — этот мир они построят вместе. Шум дыхания, гулкий пульс, бесконечное время в свете триллионов звезд. Минуты, часы, дни? Какая разница! Время уже не играет роли, оно просто есть. Как вода, обернувшаяся в желе — иди, куда пожелаешь! Строй свой волшебный мир! Навечно… Он взял ее за руку и потянул прочь. Подальше от одинокого острова с единственным деревом. Они создадут куда больше, чем эта печальная могила, у них будет абсолютно всё! Единороги, пегасы, беседы с Азатотом и погружения к Ревуну на самое дно океана! Только надо сделать еще один шаг — подальше от одиночества. — Подожди, напоследок… — закрывшиеся глаза, уверенная улыбка, а из земли вдруг проклюнулся зеленый росток. Джебом сжал ладонь, которая была такой теплой, такой живой — позабытой. Его рукам было холодно слишком долго, два и тридцать два года. А теперь их согрели вновь. Одиночества больше не будет. Точно. Он улыбался. И шел по воде не вперед, а в вечность. Вечность на двоих.