Зов

В свой Олифан трубит Роланд с трудом.       Превозмогает он тоску и боль.       Стекает с губ его густая кровь,       С натуги лопнул у него висок.       Разнесся зов на много миль кругом.       Услышали его в ущельях гор       И Карл, и все французы, и Немон.       «Я слышу Олифан, — сказал король.-       А раз Роланд трубит, там грянул бой».

Песнь о Роланде

      Как только Захрифа пересекла порог жертвенного зала, она со всей ясностью поняла, что от нее потребуют.       Талвиа тоже понял. Он отпрянул от нее еще до того, как она достала меч.       — Ты же это не серьезно, да? — Шаг назад. — Захрифа, что ты делаешь? — Еще шаг. — Стой!       Лезвие меча заискрило, зашипело, плюясь фантомными отблесками. Призрачное пламя Хладной Гавани разгоралось на клинке, и отражение его плясало голубым заревом в широко раскрытых глазах Талвиа. Захрифа посмотрела в них — и чуть не задохнулась от захлестнувшей её вдруг ярости. Ей захотелось крикнуть на него: «Почему ты не сопротивляешься? Борись за свою жизнь! Борись!». Но он только продолжал отступать. И Захрифа наконец поняла — ему даже в голову не пришло попытаться выполнить приказ. Попытаться её убить.       Это должна была быть простая разведывательная миссия. Внедрение в ряды врага для получения информации. В годы службы в Львиной страже Захрифа проделывала этот трюк постоянно. Главное, запомнить нужный пароль и вести себя так, как будто ты должна здесь находиться. Просто в этот раз никто не предвидел, что последним испытанием перед принятием в ряды культа будет убийство другого адепта.       Чего ещё никто не предвидел — больше всех сама Захрифа — то, что она на это решится. В грудь словно воткнули лезвие из чистого льда. Она не могла дышать, не могла говорить — только рука судорожно сжимала клинок, за которым по воздуху тянулся тонкий след ослепительного синего пламени, похожий на хвост кометы.       «Нам нужны эти сведения, — сказала она себе. Захрифа хотела бы думать, что это были не её мысли, и не её голос в голове сейчас нашептывал и убеждал. — Он не сможет убить за них, у него кишка тонка, но ты сможешь. Ты должна. Иначе от рук этих культистов погибнет очень много невинных людей».       Не было смысла врать себе. Не нужен был и Молаг Бал, не нужна извращающая магия даэдра — нет, этот голос, это знание, оно шло из души.       Она приближалась к Талвиа с неумолимостью лавины. Не обойти, не убежать, не спрятаться. Молодой альтмер, спиной пятясь от нее, запутался в своих робах и повалился наземь. С неверием и первым проблеском ужаса он продолжил ползти от нее, пока не уперся в ноги одного из жрецов-культистов, стоявшего спокойно, как мясник на скотобойне.       — Пожалуйста, — альтмер лепетал, путался в словах, размазывая сопли по лицу. Он тоже был невинен, как невинны бывают ягнята под ножом. — Не делай этого — я же ещё неㅡ моя семьяㅡ пожалуйста, я не хочу умирать!       Ледяной пар валил из-под ее брони клубами, языки призрачного пламени змеями извивались в воздухе. В ней не осталось ничего, только…       Холод.       «Ты уже делала это. Одна жертва — ради общего блага».       Она уже была здесь. В другом месте и в другое время, но она была здесь. С той же ясностью она слышала свой собственный голос, ещё молодой, без хрипотцы и грубости, оставленные наждачкой времени: «Если нужна будет подмога, трубите в рог…»       Они отходили лесом, когда стаи птиц сорвались с деревьев под трубный зов позади. Никто тогда не мог предвидеть, что их арьергард все-таки нагонят. И уж тем более никто не предвидел, что Захрифа отдаст приказ не возвращаться.       — Но, Капитан…       — Хватит, — бросила она, не оборачиваясь. — Они выиграют нам немного времени.       Ее клинок, поднятый высоко над головой, поймал случайный луч рассветного солнца, теплый, как последнее объятие, гордый, как одна золотая нота боевого рога. Казалось, металл зазвенел в утреннем блеске, купая в нем весь зал храма.       На мгновение в слепящем свете Захрифе показалось, что перед ней лежит не Талвиа, а другой человек, сильно похожий на нее. Но волосы — волосы его были черные, по-мальчишески взъерошенные. Она помнила, они также непокорно топорщились под её трясущимися пальцами даже после его смерти, в отличие от её, ставшими после Хладной Гавани молочно-белыми, как слепое бельмо на глазу. И взгляд его был другой: он глядел на нее с той особой укоризной, с какой смотрят на живых мертвые.       И под грузом этого взгляда Захрифа приняла решение.       — Не двигайся, — сказала она то ли Талвиа, то ли тому, другому, закрывая глаза. — А то, клянусь богами, я тебя убью.       Прежде чем кто-то успел среагировать, она одним резким движением рубанула по горлу стоявшего перед ней жреца.       Брызги крови обожгли ей лицо, и время, такое же густое, как эта кровь, замедлило свой ход. Захрифа тяжело, словно преодолевая сопротивление воздуха, раскрыла глаза и увидела, как культист схватился за горло. Сквозь белую перчатку сочились алые струи. Некоторое время он стоял, шатаясь, а потом грузно повалился на пол.       Время побежало, полетело, полилось сквозь пальцы, как эта кровь. Захрифа пнула Талвиа, выбивая его из ступора, и повернулась к другому жрецу, уже достававшему меч.       — БЕЙСЯ!       На границе ее слуха, сквозь года, сквозь целую жизнь, трубили в рог.       В этот раз она ответит на него.