Потушить Пламя

      Стивен впервые встречает Шпинель после их самого первого столкновения.       И она выглядела… счастливее.       И это разожгло странную ревность в его груди. Как будто вспыхнуло пламя. Такое, что у него не выходило потушить.       Он хотел бы знать, через какие трудности она прошла, чтобы добиться настолько искреннего и постоянного выражения радости на лице. Как она могла быть такой эксцентричной без повода? Как она вообще могла делать что угодно без вспышки плохого воспоминания на каждом шагу?       Как она могла так бодро болтать со всеми вокруг, принося с собой чувство комфорта, — он хотел знать, что же её так вдохновляет. Она всегда точно знала, что сказать, чтобы поддержать интерес к разговору. Она всегда рассказывала историю о том, как что-то похожее однажды случалось с ней, если было к месту. И он не мог точно сказать, была ли какая-то из этих историй выдумкой или нет.       Он был озадачен неимоверно, и ему было ужасно стыдно думать об этом…       Но отчасти ему нравилось, когда она была зависима от него…       Теперь, видя, как она сама себе самоцвет, свободна и не следует за ним хвостиком, его разум кое-как оправдал это тем, что просто птенец наконец-то покинул гнездо, ничего более.       Когда она всё-таки обращала на него внимание, происходило что-то странное. Он чувствовал вот это щекотное чувство, и колени подкашивались, когда центр её внимания был обращён прямо на него.       Шпинель вечно как-нибудь прикасалась к нему. Может, приобнимала рукой его за шею, когда они гуляли бок о бок, или просто клала руку ему на плечо, но он непременно отчего-то начинал волноваться.       Это было вечной внутренней борьбой, которую он не мог унять, и он постоянно чувствовал, как щёки начинает покалывать по совершенно не очевидным для него причинам.       Из-за самоцвета, который сидит прямо напротив.       Знакомство со Шпинелью поближе было самым озадачивающим психически и порой даже физически опытом. Он как-то смог понять, что ей очень легко увлечься.       И он не скажет вслух, но самую малость обожал её глупенькие и порой тёмные вставки юмора.       И даже те несерьезные поцелуи, которыми она вечно ему досаждала, как же он терпел, чтобы не взять её в охапку и не отплатить той же монетой.       Он оправдывал всё это тем, что когда взрослеешь, нравится может практически кто угодно. Плюс, то, что его… увлечение одной женщиной по телеку длилось всего пару дней, явно подавало надежды. Так что он был уверен, что и в этот раз пройдёт. Просто нужно было больше времени…       Точно. Именно так.       Много больше…       Он хотел бы, чтобы она снова была прошлой Шпинелью. Той, которая нуждалась в нём. Он нуждался в том, чтобы нуждались в нём. Вот и всё. И мало того, что всё это уже само по себе странно, это ещё и дарило ему облегчение. Так он чувствовал, что утверждается в себе… иначе он будет попросту бесполезен.       Поэтому он время от времени напоминал ей, что он рядом, что ей можно не прятать свои настоящие чувства. Но на всё это она утверждала, что дело не в этом.       Теперь она была счастливой, и видеть кого-то в лучшем психическом состоянии, чем ты, ещё никогда не было так больно.       К этому моменту Стивен и Шпинель считали друг друга как минимум друзьями. Было бы странно узнать, что как другу Шпинель могла рассказать ему о чём угодно, но ответить тем же он не мог.       Не то, чтобы он не хотел, просто не мог позволить себе вывалить на неё весь этот эмоциональный груз. К тому же, он понятия не имел, чувствует ли она к нему то же…       Стоп, что? Чувствует то же — что?       Ой…       Стивен терпеть не может противостояния. Даже с собственным разумом. Он никогда не предпринимал попыток по-настоящему разобраться в своих чувствах к Шпинели, лишь объяснял словами покрасивее. Казалось смешным даже думать о чём-то подобном. Он не хотел верить в то, что действительно чувствовал нечто такое, так что попросту игнорировал чувства.       И в его оправдание, мы же говорим о Шпинели! Она ни капли не знает об отношениях и тем более о том, что значит любить кого-то.       Любила ли она саму себя?       Он не спал ночами, бесконечно переживая конфликт с разумом и совестью. Он не был уверен, правильно ли развивались эти чувства. Что-то было не так, что-то глубже за поверхностью, что смущало его.       Почему у него такие чувства к ней? Почему до сих пор хотел бы, чтобы она была так зависима от него? Такая подавленная? Такая хрупкая…       Его чувства к ней должны быть горькими, а не жечь невероятной нежностью, что только расцветала при таких ненормальных условиях! Шпинель пыталась убить его. Она пыталась убить его папу. Самоцветов. Людей. Землю!       Он ни за что и никогда не будет говорить об этом с ней. Никогда не сможет. Никогда не станет.       В конце концов, она же просто Шпинель. Всего лишь Шпинель.       Она не поймёт. Она никогда бы не поняла. Если он ей скажет, то лишь вывалит весь этот тяжёлый эмоциональный груз на неё, а ей и своего вот так хватает.       Ему не стоит сваливать последствия своей травмы, которая проявляется в ненормальных желаниях, ни на кого, кроме себя. Это просто неправильно.       Он должен быть рад за неё, что ей лучше, а не расстраиваться. Её личностный рост должен вдохновлять его, а не подавлять.       Но несмотря ни на что — несмотря на все его старания — это стало бессмысленно за такой короткий отрезок времени. И вместо того, чтобы оценивать хоть какую-то из этих эмоций дальше, он называет их приятным именем «увлечение». «Любовь». «Невероятное восхищение».       Пока однажды не смог больше этого сдержать.       В воздухе витала вина Стивена. Он наконец-то рассказал ей. Оно наконец-то вышло.       Повисло холодное молчание, пока он смотрел в поражённые глаза Шпинели.       — Ты… любишь меня?       Наконец-то, хоть какие-то слова.       Сердце Стивена трепетало. Он ожидал этого ответа, казалось, целую вечность, однако в реальности прошло всего десять секунд.       — Н-на самом деле сложно иначе, Шпинель… — сказал он, честно усмехнувшись и робко почесав за шеей. Он искренне верил, что с признанием ужасная тяжесть вины пропадёт, но сейчас она давила нестерпимей всего.       После его слов Шпинель выглядит пристыженной. Её разум в смятении. Что я такого сделала, чтобы он полюбил меня?       Шпинель смотрела на этот мир глазами ребёнка. Всё было так ново. Она была в восторге от самой обычной бабочки на одуванчике. Она находила дождливую погоду прекрасной. Замечала то, что обычно не замечали, а всё потому что никогда раньше не пробовала жизни. И именно это в ней так восхищало Стивена.       Это было… неправильно?       — Но как? Что?.. Что можно любить во мне? — осознанно спрашивает она, просит внести ясность, которой, как она уверена, нет и не будет. Розовая уже доказала ей это когда-то в саду. Она бесполезна, бесценна, бессмысленна. Все движутся вперёд, и просто так вышло, что Шпинель оказалась тем камнем у дороги, отмечающим взросление, обреченная быть брошенной в блеклой, туманной пустоте горестных воспоминаний.       У Стивена нет сил. Он устал и немного безумен. Самым ласковым движением, он наклоняется к ней и трагично обнимает ладонью её щёку. Он не понимает, что делает, …что говорит. Совсем. Но сердце разрывалось от желания чего-то недостижимого, и это не давало ему покоя.       — Я… многое люблю в тебе такого, что ты не замечаешь. Я… если бы только я мог показать тебе, но это невозможно, — он устало смеётся. — Тебе придётся поверить мне на слово.       Одна из её собственных ладоней поднимается и ложится на его, отчего мягкое прикосновение на лице чувствуется отчётливей. Кажется, она скучала по его прикосновениям. Хотя, может, они оба и так это знали.       Затем её глаза закрываются, и она немного склоняет голову.       — Я правда не очень понимаю. Как ты любишь меня? Я не знаю, что такое любить. Я забыла… — тихо говорит она.       Страх ровно расползается по всему телу, и ещё быстрее, когда она начинает тихо плакать. Он удручённо отводит взгляд; буря эмоций всё больше заставляет его желать выспать все те трудности, которые он сейчас переживает.       Во что он себя втянул? Как он оказался настолько опутан собственными чувствами, что впутал себя вот в такую ситуацию, как прямо сейчас?       Как трагично то, как его тело так болит от рвения бежать, бежать как можно дальше. Как можно быстрее. Прочь от всего, что нагоняет и на его глаза слёзы печали.       — Прости меня, Шпинель. Это… это было эгоистично с моей стороны, ожидать, что ты будешь готова к чему-то такому.       Мягкий розовый рукав перчатки вытирает слёзы до того, как они выпадут из его глаз. Он всхлипывает и смотрит на неё.       — …Шпинель, пожалуйста, не плачь.       Её тело всё равно дрожит от слёз, даже когда откуда-то с глубин начинает выходить горький смех.       — Я думала, что мы друзья… но затем… о-оно просто… загорелось? — говорит она, и он не знает, как ответить. Он не понял. Он не понимает. Он совсем не знает, как утешить её. И все равно очень старается.       Ошарашенно, он спрашивает:       — …Загорелось?       — Д-да. Ну знаешь… Как бы… оно? Оно просто жжёт… — её нос заложен, а в голосе звучит недоверие. — Стивен? Я не думаю, мы… Я не смогу…       Колючая тишина. Такая, когда она не может закончить фразу, но он уже знает, что она хотела сказать. Он знает, что она думает.       И даже без всего этого разговора уже это знал.       — Мы лишь погубим друг друга, — низко говорит он.       За них обоих.