– сестрёнка, я нашёл тебя!..

      Насколько известно, абсолютно каждый ребёнок, оказавшийся по неизвестным причинам в мире кошмаров, совершенно не помнил своего детства. Того светлого времени, полного беззаботными днями, громкими резвыми играми и любовью родительских тёплых рук, как будто не существовало. Лишь в неокрепшей детской голове оставались незначительные обрывки воспоминаний: отголоски чьих-то фраз, мутные картинки прошлого и размытые лица каких-то людей. Но они мало помогали что-то вспомнить. И, что самое страшное, подобные пробелы в памяти у детей в этом позабытом богом мире были естественными, и если какой-нибудь ребёнок вдруг истошно заплачет и всхлипывая залепечет, что хочет вернуться к маме домой, то удивлению других детей просто не будет предела.       Не уж что кто-то до сих пор может помнить свою маму? Помнить свой родной тёплый дом, любящую семью и школьных друзей, с которыми он когда-то проводил время дни напролёт? Полная чушь.       Конечно, дети, заточённые на век в оковы ужаса, боли и слёз, понимали, что у них, возможно, были родители – ведь как тогда они вообще появились на свет? – но совсем не знали, кем они были, не помнили лиц, мнимо и очень смутно в их воспалённом сознании раздавались приглушённые и неразборчивые, словно из запылившегося динамика устаревшей рации, голоса, которые повторяли непонятные фразы, какие-то факты и советы, в конечном итоге приевшиеся упитанными клещами под самую корку мозга. И именно этот необъяснимый феномен одаривал несчастных малышей навыком подлечивать себе ранки, мало-мальски разбирать тексты в книгах или на размокших обрывках газет, что невольно помогало выживать среди кровожадных, искажённых и обезумевших монстров. Но вот кто учил их всему этому? Мама с папой? А может вообще бабушка и дедушка? Так и остаётся безответной загадкой, отчего по каждой детской душе пробегается могильный холод и под сердцем оседает жуткая тоска.       Такому безумному естеству был подвержен и Беглец. Помнил он только тот день, когда их в клетках привезли на Чрево – корабль, наполненный тьмой и окаймлённый холодом, – помнил чужие слёзы на напуганных детских личиках и устрашающие морды чудовищ с жадными горящими глазами, как у голодных циклопов. Беглец, как и другие дети, отлично осознавал, в каком смертельном положении они все оказались, уже заранее предчувствовал свою погибель, если он будет бездействовать, и поэтому предпринимал неоднократные попытки побега из того ужасного корабля. Сколько раз его ловили, запирали в клетке и садили на цепь, Беглец всё равно настойчиво стремился к свободе, и, невзначай гремя кандалами с одним небрежно оборванным звеном цепи на лодыжке, со страхом и болью вспоминал эти бесконечные рывки к светлой жизни, ненароком из чьих-то уст слышал, как какого-то ребенка, также пытающегося сбежать, ловили и отправляли на съедение гостям и со скорбью наблюдал за своими товарищами, которые истошно вопили и бились в иссохших крючковатых лапах сторожа подобно маленьким окуням в грубой руке рыбака. А что было до этого, Беглец не мог вспомнить, словно над его детством навис сизый туман Бледного города.       Тем не менее в его памяти чётко отпечаталась долго преследуемая мысль, не давала покоя днём и теребила сердце во снах ночью. В основном мысли о семье напрочь выбивались страхами из напуганных душ, отчаянным желанием выжить и борьбой за малейший глоток долгожданной свободы, отчего дети в конце концов смирено вздыхали, понимая, что они остались совершено одни среди монстров, и позволяя мечте о родном доме, с самого начала сияя, как восковая свеча в затемнённой комнате, постепенно потухнуть, остыть, развеяться рыхлённым дымом по омрачённым уголкам разрушенного внутреннего мира и расплыться склизким воском по удручённому сердцу. Однако эта мысль не разбивалась в дребезги, не потухала и не прогибалась под натиском вечного холодного страха. Помимо того, чтобы выжить и освободиться, Беглец пытался выбраться из Чрева по ещё одной мотивации, которая размытым сияющим образом каждую секунду возникала у него в голове.

“У меня есть сестрёнка”.

      Знать бы, как хотя бы выглядит эта сестра. Беглецу лишь было известно то, что она у него есть, где-то бродит по миру кошмаров и тоже выживает вдали от него. Только кто она вообще? Не самовнушение ли это или какая-нибудь несбыточная мечта, которая со временем исказилась и превратила призрак воображаемой сестры в реальную девочку, в чьих венах текла такая же кровь, как у Беглеца? Жива ли сестра или давно мертва? Беглец не ведал. Он вообще ничего не понимал, душа его металась в груди, тонула в переживании и сжимала сердце от осознания того, что сестра его, возможно, в опасности, а он ничем не может ей помочь, потому что нет его рядом.       И Беглец искал её – до сих пор ищет: всматривался в каждую девочку, какую только встретит, боялся обнаружить её мёртвую и покорёженную на холодной земле, думал при этом, что он ей скажет при встрече, как крепко обнимет и оставит на лбу невесомый заботливый братский поцелуй. Он действительно хотел её найти, чувствовал всем своим крошечным зашуганным нутром, что она где-то прячется – живая и невредимая, – может, тоже ищет его, нуждается в нём и надеется на его скорейшее возвращение.       Как он был бы рад, если бы рядом с ним находилась его родная кровь. Ведь тогда Беглец будет понимать, что он не один, что у него есть семья, хоть и состоящая из одной сестрички.       Но все поиски оборачивались полной неудачей. Даже когда Моно помог ему и нескольким детям выбраться из Чрева, когда они все убежали в лес и поселились в заброшенной хижине охотника, когда вызволили других ребят из Бледного города, он так и не нашёл сестру. Во многих девочках Беглец не заметил знакомых черт, не почувствовал от них родства, от того с каждым разом всё ниже и ниже опускал руки, зябко ёжись от невыносимо страшного осознания, что сестра его всё-таки мертва или находится очень далеко отсюда.       Ещё долго Беглец изнывал в муках и попытках наконец-то понять: не существует никакой сестры, нет её на этом тёмном свете – даже если и есть, то точно не в живых. Беглец в безумстве пытался вбить себе это в голову, задушить мнимое желание найти сестру и поставить твёрдую точку в этих бессмысленных поисках, убеждая себя в том, что он один. Никого у него не осталось, кроме товарищей по горю и лучшего друга Моно, и нет больше смысла надеяться на обратное.       Однако подсознание упрямо кричало, что сестра есть, и она совсем рядом. Беглец бился с этим ложным чувством, плохо спал каждую ночь из-за кошмаров, где ему снился истошный девичий крик и плач, и был долгое время сам не свой. Он пытался отвлечься: всё время занимал себя различными делами в хижине, помогая остальным ребятам и перетаскивая всякие ненужные вещи в чулан в компании номов. Также Беглец старательно присоединялся к мальчишкам, что каждые вечера сидели полукругом у камина, слушал их интересные истории и сам поддерживал беседу, чтобы уж точно заглушить душевные истязания.       Но неравнодушное сердце не переставало напоминать о сестре, как бы Беглец не убегал от этого, углубляясь в компанию друзей или номов, уходя в поход в Бледный город и прогуливаясь по туманному берегу моря, слушая его звонкий морской бриз и угрюмо наблюдая за облизывающими берег сероватыми пенистыми волнами.       Неизвестно, сколько бы Беглец так мучился от мыслей о сестре и переживаний, что она может быть в опасности, однако вскоре это всё поутихло, когда Моно внезапно заикнулся и немного поведал о странной девчонке в жёлтом дождевике, с которой он когда-то дружил. О Шестой.       Единственная девочка, к которой Беглец не присматривался для цели разглядеть хоть какие-нибудь очертания сестры, ибо та всё время где-то пряталась, крошечными силуэтом сидела у открытого окна на фоне дождливого леса и ходила в капюшоне, скрывающем девичье таинственное лицо. Беглецу было мало что известно о ней, только то, что она являлась давней подругой Моно, с которой тот выживал в Бледном городе, но у них что-то такое произошло, из-за чего они с друг другом долгое время не разговаривали.       Помнится даже тот день, когда Моно, на время удалившись куда-то на Чреве, через пол часа вернулся с ней. У обоих были до похолодания мрачные лица: Моно зло и осуждающе смотрел на Шестую, при этом, Беглец хорошо видел, слёзы блестели в его глубоких тёмных глазах, а Шестая пряталась в тени капюшона, словно улитка в раковине. Моно только бросил, что теперь эта девочка пойдёт вместе с ними, причём сказал с такой обидой и болью, что все изумлённо переглядывались и косились на Шестую, которая молча стояла в углу с полным отсутствием желания присоединяться к команде отверженных детей.       Шестая долгое время находилась одна, так и не наладив отношения с ребятами, а Моно при виде её томно вздыхал и с печалью брошенного щенка глядел на неё, в неловкости переминаясь с ноги на ногу и поджимая губы, все не решаясь подойти к подруге. Однако после того, как Моно выговорился Беглецу о своих чувствах в заброшенной картинной галерее во время разведки в Бледный город, он как будто набрался смелости и в ближайшие дни вскоре помирился с Шестой. С тех пор они снова крепко дружили, Моно уже спокойно рассказал о подруге поподробнее, но тот момент, из-за которого они рассорились, предпочитал оставить в секрете.       Тем не менее отнюдь не этим Шестая заинтересовала Беглеца.       Случилось всё одним вечером, когда лесом вновь овладел ливневый дождь, который крупными раскатами бился по поломанной крыше хижины, создавая монотонный шелест, похожий на белый шум в телевизоре. Все дети сидели в гостиной, где в камине привычно горел огонь, и Беглец, разбирая вещи на чердаке, перетаскивал их в чулан вместе с номами (в принципе, такое дело было отнюдь не первой важности, и Беглец это делал исключительно от скуки, ну и для поисков интересных предметов).       Закончив с уборкой на чердаке, Беглец вяло спустился в гостиную, разминая затёкшую спину, и тут резко услышал, как сквозь детской говор, гудение огня в камине и шум дождя снаружи заиграла музыка. Это не было удивительным, поскольку все в знали, что у Шестой есть музыкальная шкатулка, с которой она любила временами играться. Вздёрнув бровью, Беглец невзначай посмотрел на источник музыки, что так приятно ласкала уши, и заметил саму Шестую, одиноко и как-то отрешённо сидящую возле камина.       Красноватый свет от огня мягко ложился ей на слегка сутулую спину и лохматые чёрные волосы, освещая её тощие бледные ручонки под сереньким замызганным свитерком, что нерасторопно крутили ручку шкатулки. На этот раз Шестая соизволила снять дождевик, который был аккуратно сложен и положен подле неё, и теперь её лицо было видно чуть лучше, хоть и скрывалось под небрежной чёлкой.       В сердце непроизвольно что-то кольнуло, и Беглец, как завороженной, сделал пару шагов в сторону Шестой и замер, наконец-то беспрепятственно рассматривая её маленькую фигурку, освящённую теплом огня. С трудом разглядев лицо и глаза через обрамление смолянистых волос, которые были мутными, словно от гипноза, Беглец затрепетал и затаил дыхание. Он буквально впился в Шестую воспалённым взглядом, недоумевая и слыша гулкий стук сердца в своей груди.       Неужели?.. В самом деле?.. Не может быть… Это всё бред… Или же?..       Вдруг Шестая прекратила играть музыку на шкатулке и блаженно выпрямилась, направляя полусонные глаза туда, откуда, как она чувствовала, на неё очень пристально смотрели. Беглеца как будто облили кипятком из котелка, и он отшатнулся, стоило сияющей паре вопросительных свинцовых глаз взглянуть на него и бледным чертам лица вспыхнуть в свете камина. Губы его лихорадочно задрожали, к горлу подкатился ком и изображение перед глазами помутилось из-за на вернувшихся горячих слёз.

“Сестра!”.

      Беглец закрыл рот ладонью, до сих пор не веря своим глазам, и поспешил скрыться в чулане, оставляя Шестую в глубоком ступоре и заставляя её озадачиться. Оказавшись наедине в тёмном тесном помещении, пахнущем влажной старой шерстью, Беглец рухнул на колени и закрыл лицо руками, пытаясь справиться со сбившимся дыханием, утирая сорвавшиеся с нижних век слёзы и дожидаясь, когда взбудораженное сердце вернёт свой прежний спокойный ритм.       Только он начал смиряться с вышедшим положением дел и более не надеяться, что его сестра всё-таки найдётся, похоронив её у себя в сознании и отбросив мысль в конце концов найти родную девчонку, и тут, как снег в мае, сестрой его оказывается Шестая.       Самое волнительное, что сомнений в этом никаких нет, ибо Шестая была безумно похожа лицом на Беглеца. И это проклятое чутье, его слегка ранимое сердце, способное чувствовать и тонко угадывать всё старательно скрытое от посторонних глаз, не могло ошибочно вспыхнуть в израненном мозгу и давать даже малейшие ложные истины. Всё предельно ясно и очевидно, и это не очередная игра от кровожадного духа мира кошмаров, заставляющего страдать и так побитых страхами малышей. А мысль, которую Беглец грубо втаптывал в почву своего подсознания, скромно возникла из недр разума и забилась в черепной коробке, как мотылёк в стеклянной банке:

“Она моя сестра!”.

      Тот нервозно дрожал, пусто смотрел в пол из кривых досок и содрогался от прерывающего дыхания, распирающего острой тяжестью грудную клетку. Беглец её нашёл. Сестра была всё это время совсем рядом, буквально находилась с ним под одной крышей, а он этого не замечал. Его родная сестрёнка жива, не лежит где-нибудь мёртвая и медленно гниёт, поедаемая воронами или паразитами, и она существует: ходит, ест и дышит. Это не призрак его воображения, ни какой-нибудь сладостный сон или временное забвение, а реальная сестра, которую он так долго искал.

***

      Подгоняемая тёмными волнами моря рыбацкая лодка ровно прибилась к берегу, плотно осев на вязкое зыбкое дно. Небольшая группа из четырёх мальчишек и пяти номов, нагруженная лекарствами и прочей провизией, вылезла из маленького судна, шлепнув босыми пятками по мокрому песку, а вслед за ними вылез и Беглец, помогая номам выбраться на землю.       – Ну что? Все здесь? – бодро спросил Моно, поправляя потрёпанный рюкзачок у себя на плечах.       – Да, – в унисон ответили ребята.       В их голосе слышалась заметная усталость. Беглец и то ответил как-то особо вяло и так отрешённо, словно находился где-то на глубине мрачного омута, и его взгляд был немного потерянным и мутным, который рассеяно глядел куда-то в сумрачную даль. Такое чувство, что туман не только нависал над морем и окаймлял высокие обшарпанные дома в Бледном городе, но и заполонил весь его внутренний мир, грузной дымкой отражаясь в когда-то ясных голубых глазах.       – Тогда пошли, – скомандовал Моно.       Дети без лишних слов направились к знакомой лесной тропинке, ведущей к их хижине. Судя по тому, как по белёсому туману начала продеваться мгла и в воздухе чувствоваться влажный запах приближающейся грозы, постепенно приближалась ночь. Так как солнца здесь никогда не было и не думало даже прорезаться через навес туч, дети определяли смену дня по состоянию тумана, упадку температуры и безмолвию леса. Если мрак сгущался, становилось более сыро и холоднее и мертвая тишина отражалась протяжным густым звоном в ушах, значит наступила ночь; а если белизна тумана клубами путалась в кронах омертвелых ив, активничали стаи чёрных птиц, любящие лакомиться падалью в капканах, и влажное тепло оседало росой на жухлой колючей траве – рассвет незаметно пробрался в сонное царство леса.       Казалось бы, такие мелкие детали, которые никакое нормальное существо не заметит, однако для детей, которым приходится прислушиваться и приглядываться ко всему, что неправильно движется, было вполне естественным всё это видеть и слышать. Конечно, есть вероятность, что они могут ошибаться в собственных суждениях, полностью доверяя биологическим часам, но это не было столь важно для жизни в таких мрачных и суровых условиях.       Шагая по сырой траве в самом хвосте товарищей, Беглец подобно мертвецу глядел себе под ноги и периферическим зрением наблюдал за шедшими вразвалочку номами. Он не слышал, что происходило вокруг и о чём говорили друзья, нырнул в себя во внутрь, и в голове у него возникал яркий образ Шестой, сияющий в свете огня из камина.

Она моя сестра. Она моя сестра. Она моя сестра.

      Беглец не понимал, отчего ему стало так тяжко. Ведь он нашёл свою сестру, и поэтому должен радоваться, подойти к Шестой, сказать, что он её брат и нежно обнять. Да только Беглец не видел никакой радости, осознавая одну важную и устрашающую вещь: Шестая может не признать в нём родного брата. Тем более той явно было ни горячо ни холодно, когда она смотрела на Беглеца, не узнавала в нём ничего близкого и считала его обычным мальчишкой, такого же несчастного и борющегося за выживание. Паршивость царапалась в душе, вызывая горечь во рту и боль в области сердца, и Беглец с тяжёлой тоской поднял голову к нависшим над ним ветвям засохших деревьев, с которых изредка падали дождевые капли и роса.       – Эй, Беглец, ты в порядке? – неожиданно раздался с боку от него голос с нотками беспокойства, что как будто сквозь толщу воды прорвался к его разуму. – Ты какой-то серый сегодня. Заболел, что ли?       Беглец вздрогнул, как лунатик, разбуженный во время ночной прогулки по комнате, и равнодушно взглянул на Беженца.       – Разве со мной что-то не так? – подавлено спросил Беглец с изогнутой бровью.       – Абсолютно, – вдруг вмешался в разговор Моно. – Ты весь бледный, как смерть, и в последнее время сам не свой. Что-то стряслось?       Беглец в самом деле выглядел очень болезненно за последние дни, ужасно спал и не мог концентрироваться на чём-то. Это пагубное чувство, когда родная сестра, наконец, найденная спустя чудовищное количество времени, не ведает даже о существовании брата, который находился каждый день рядом, просто-напросто уничтожала морально.       – Всё нормально… – глухо пролепетал Беглец и отвёл взгляд.       – Почему ты врёшь? – мягко спросил Беженец, кладя руку на плечо Беглеца. – Ну видно же, что на сердце у тебя не спокойно.       В ответ было молчание. Беглец упрямо поджал губы, заметив на себе три пары взволнованных глаз, и удручённо опустил голову. Хотелось выговориться кому-то, действительно поделиться изнемогающей ношей и услышать от кого-нибудь совет, чтобы знать, как действовать дальше. Но почему-то тревога не позволяла этого сделать, запугивая, что его не поймут.       – Беглец, – Моно поравнялся с ним и приобнял друга за плечи, – дружище, ты нам всегда можешь рассказать всё. Давай, говори, что случилось? Мы выслушаем.       Беглец исподлобья посмотрел на Моно. Умел же он порой убеждать даже самого упёртого существа в этом мире. Эти его глубокие глаза, сияющие милосердием и бескорыстной добротой, низкий и мягкий голос, что мог всегда утешить и успокоить, очень чётко давали понять, что их владельцу можно полностью без опасения доверять.       – Ну ладно… – выдохнул Беглец, выпуская изо рта бледное облачко пара, и начал издалека, дабы все поняли суть проблемы. – Вы когда-нибудь чувствовали, что у вас есть сестра или брат?       Ребята озадаченно замолкли, забегали глазами по пустому безмолвному лесу и невзначай переглянулись друг с другом.       – Не уверен. Я вообще не помню, был ли у меня кто-то из родни, – почесав подбородок указательным пальцем, тихонько ответил Гост.       – Я тоже. Даже мысли никогда не возникало, что у меня может быть брат или сестра, я всегда один был до встречи с Шестой, – задумчиво согласился Моно, а потом спросил Беглеца: – А что? У тебя кто-то из родных есть?       – Да, есть… Сестра, – смущённо ответил тот.       – Серьёзно? – удивился Моно и заметно всполошился. – Чего же ты раньше не рассказывал? Если хочешь, мы можем её найти – может, она где-то в городе прячется или поблизости отсюда.       – Нет, – Беглец убрал руку Моно со своего плеча. – Не нужно, я уже её нашёл.       Мальчики снова недоумённо переглянулись. А Беженец вдруг прискорбно помрачнел и натянул капюшон мантии себе на глаза. Видно, упоминание сестры невольно полоснуло его ножом по сердцу.       – И кто же она? – осторожно спросил Моно.       Беглец пару минут помолчал, потом взял одного из номов на руки, крепко обнимая, чтобы было немного легче всё это рассказывать, а затем, проглотив свернувшийся слюной комок, для начала спросил:       – Смеяться не будете?       – Если дело касается сестры, смеяться будет тут только чёрствый дурак, – сквозь зубы процедил вдруг Беженец и довольно сильно стукнул посохом по рыхлой земле, немного вырвавшись вперёд и взмахнув подолом мантии.       Беглец сначала вздрогнул, не ожидая такой реакции, но потом сочувственно прикрыл глаза, вспоминая историю про младшую сестру Беженца, которую убил Северный Ветер. Глубоко втянув носом морозный лесной воздух, наполненный смрадом разлагающейся падали из ближайших засохших кустарников, и шумно выдохнув, он обречённо произнёс:       – Моей сестрой оказалась Шестая.       Снова возникла неловкая пауза, прерываемая лишь хлюпающим хрустом травы под босыми ногами, гудящим жужжанием стаи мух над мертвечиной и отдалёнными воплями из далёких мрачных опушек. Гост изумлённо покосился на Беглеца, Беженец впереди тоже оглянулся на него через плечо, а Моно рядом внезапно поперхнулся.       – Шестая? Ты уверен? – оклемавшись, Моно с сомнением посмотрел на друга. – Просто она мне никогда не рассказывала, что у неё есть брат.       – Уверен, как никогда, – утвердительно кивнул Беглец, утыкаясь носом в конус нома и вдыхая запах угольной пыли. – Я не мог ошибиться. Когда она сняла дождевик, и я, наконец, увидел её лицо, то понял, что она моя сестра.       – Ну кстати да, вы с Шестой и правда очень похожи, – задумавшись, выпалил Моно. – Но я думал, что это просто совпадение.       – Прости, а в этом случае разве не нужно радоваться? – осторожно вмешался Гост и в нервозной неловкости почесал рыжий затылок. – Просто если бы у меня нашлась сестра, я был бы очень счастливым приведением…       – Почему же? Я рад, что она нашлась, потому что я очень долго её искал, – постарался улыбнуться Беглец, но глаза как-никак всё равно выдавали его душевную боль.       – Тогда почему ты расстроен? – спросил Моно.       Очередной томный вздох последовал от Беглеца. Как же всё сложно… Он-то думал, что когда сестра найдётся, они будут всегда вместе: Беглец в порыве счастья прижмёт девочку к своей груди, расскажет о том, как он её искал, скучал по ней и чувствовал, что она есть. Однако жестокая реальность строго давала понять, что Беглец находится отнюдь не в доброй детской сказке, где всё складывается наилучшим образом. Это реальная жизнь, причём до безобразия реальная, в которой все пути, казавшиеся обычными извилистыми дорожками, разложены капканами, высокими корягами и охраняются слугами кошмара.       – Потому что боюсь, что она не признает во мне брата и оттолкнёт. Ты же сам рассказывал, какой у неё сложный характер, – с мелкой досадой сказал Беглец.       Моно вдруг тепло усмехнулся.       – Хэй, – он ласково потрепал Беглеца по плечу. – Шестая, конечно, бывает той ещё бестией, но я не думаю, что она тебя оттолкнёт.       – Не знаю, – хмуро отмахнулся Беглец. – Мне кажется, я ей совсем не нужен.       – Ты несёшь полную чушь, – внезапно воскликнул Беженец и резко развернулся, отчего заставил всех остановиться посреди тропы. Его голос отразился глухим эхом откуда-то издалека, и Беглец втянул голову в плечи, как только он чуть носом к носу не столкнулся со своим товарищем.       Ореховые глаза Беженца строго смотрели из-под тени капюшона и сверкали двумя звёздочками, как две свечки в затемнённых окошках дома поздно ночью. Бледные губы его были напряжённо поджаты, а за теми свечками в глазах невольно прошёлся тяжёлый саван скорби, за которым находилось болезненное воспоминание, поддёрнутое тонкой плёнкой слёз.       – А теперь послушай, – продолжил Беженец, пронзительно уставившись на Беглеца. – Сестра – это сестра – и не важно, какой у неё характер или нрав. Просто запомни одну важную вещь: если твоя сестра нашлась, если она оказалась живой и невредимой, то ты самый счастливый человек на земле. Цени то, что ты можешь видеть её бродящей по земле, можешь видеть, как она дышит, ест или спит; цени каждую секунду, проведённую рядом с ней, потому что иначе ты будешь жалеть. Как только мы вернёмся, ты подойдешь к Шестой и обнимешь её от всего сердца, понял?       – Понял, – лихорадочно закивал Беглец, завороженно слушая задушевную речь Беженца.       – И самое главное, – выдохнул тот. – Береги её. Береги её, как Зеницу ока, во что бы то не стало. Когда-то я не уберёг свою сестру, и теперь она мертва, а я всё бы отдал, чтобы вернуть её. Поэтому, прошу, не совершай моих ошибок, потому что терять единственного родного человека будет потом очень больно.       Кажись, не только на Беглеца повлияли слова Беженца. Они все разом замолчали, даже номы с грустью склонили свои шляпки. Моно безмолвно всматривался вдаль леса: в буреломы осинников, в мёртвые опушки и тихие чащи, погружаясь в свои воспоминания. Гост сжимал в конопатых ладошках края потрёпанного оранжевого свитера, с пустыми глазами, направленными куда-то в небытие, прислушиваясь к тому, как в глубине его души что-то чертыхнулось, словно одинокая рыбка всплеснула хвостом в маленьком журчащем фонтане и пустила по воде мелкие ряби.       А Беглец застыл, не прекращая прижимать к себе такого же смурого нома, и переваривал только что сказанное Беженцем, что всё также внимательно смотрел на него. В этот момент его глаза немного прояснились и с сердца свалился груз с размером самого Чрева: честно, он так хотел услышать это от кого-то, чтобы его направили на путь истинный и подсказали, как правильно поступить. Может, в словах Беженца не ощущалось того компаса, показывающего нужную сторону, и в них больше слышался вопль тоскующего сердца, но Беглец, немного порывшись в себе, поворочав те переживания, терзающие его который день, и прокрутив в памяти все произошедшие последние события, ясно осознал, что ему теперь делать дальше.       – Спасибо!.. – зажмурившись, на резком выдохе шёпотом выпалил Беглец и ещё раз повторил, теперь с утешением и благодарностью взглянув на Беженца: – Спасибо…

***

      Решено! Самое время поставить все точки над “i” и разрешить всю ситуацию, долгое время не дававшее покоя. Беглец нервничал и трепетал, издалека смотря на Шестую, которая внимательно слушала разговор Дины не перебивая, и уже как пол часа взвешивал чашу весов, склоняясь то к отрицательному решению, то к положительному.       Сердце так и отбивало бешенный ритм, казалось, по всему телу, словно брошенный мяч в пустой тесной комнате; мысли путались и гудели подобно пчелиному улью и слова все вертелись на языке, готовясь вырваться наружу.

Пора.

      Облизнув пересохшие и слипшиеся губы, Беглец храбро расправив плечи и колесом выпятил грудь. Было до безумства страшно, и в глубине души хотелось бросить эту затею, но слова Беженца не позволяли ему сделать шагу назад, невидимыми руками толкая в спину и при малейшей задней мысли осуждая:       “Только не смей давать задний ход! Не уж что собрался страдать до конца своих дней?”.       Беглец с решимостью сжал волю в кулаке и до саднящей боли в деснах стиснул зубы, после чего максимально спокойно в попытках унять предательскую дрожь он приблизился к сестре сзади. Трясущейся рукой он дотронулся на угловатого плеча и сипло надломившимся голосом подозвал:       – Шестая…       Та вздрогнула от неожиданного прикосновения, а Дина перед ней резко умолкла, дрогнув своими светло-рыжими косами. Шестая молча обернулась на потревожившего её покой и вопросительно покосилась, отчего сердце Беглеца словно оттаяло при виде удивленного лица сестры и в недоумении хлопающих ресниц. Только сейчас он подметил, что Шестая была по-своему прелестной. Пусть и лохматая, в грязном свитере, исхудавшая, бледная и с чуть диковатыми холодными глазами, отдающими стальным блеском – она все равно оставалась чудесной для Беглеца. Может, Шестая в действительности не являлась настолько прелестной девочкой, но Беглец, успевший невольно её полюбить и ослеплённый братской симпатией, видел в сестринских изъянах что-то необычное и неземное.       – Я… Я хочу с тобой поговорить, – заикнулся Беглец, чувствуя, как горло начало першить от нервов, и на секунду закусил губу. – Можем уединиться?       Шестая до сих пор молчала. Долго она прожигала Беглеца проницательными глазами, невзначай переглянулась с Диной, которая тоже в небольшом ступоре смотрела на Беглеца, отчего тот занервничал ещё сильнее. Спустя пару минут бессмысленных молчанок, Шестая с сиплым пыхтением поднялась на ноги и выпрямилась во весь рост, тем самым демонстрируя крепкий девичий стан, переживший многое и не проломившийся под множеством трудностей, и шрамы на руках и на ногах, как следы от прошлых приключений, неудачных падений и когтей чудовищ.       – Хорошо, – твёрдо ответила Шестая.       – Тогда пошли… – Беглец в неловкости кивнул в сторону чулана.       В полном молчании они пошагали к приоткрытой двери, за которой стоял полумрак, освещённый тусклым светом хлипкой лампочки. Во время этого Беглец раздумывал, как бы убедительнее всё рассказать Шестой, слыша её негромкие шаги за спиной. Теперь уже точно нет пути назад.       От Моно Беглец прекрасно знал натуру Шестой. Не только про её сварливый нрав, острый язык и иногда раздражительность, а про то, сколько смелости, силы духа и мужественности хранится в её хрупком на вид теле. И поэтому Беглец боялся начинать с ней разговор и опасался объявляться её братом, тревожась из-за неизвестной реакции со стороны сестры. Но Беглец сильно надеялся, что Шестая его примет и позволит заключить её в свои объятия.       Тьма в чулане на миг ослепила глаза. Никого здесь не было, если не считать притаившихся номов, только они с Шестой вдвоём, отчего волнение сильнее сдавило грудную клетку.       – Ну и? Чего тебе от меня нужно? – спросила Шестая, едва она переступила порог.       Беглец агрессивно выдохнул, отогнал от себя назойливый страх, как противную мошку от лица – он не может показывать себя исключительно зашуганным мальчишкой, а должен уверить сильную и смелую Шестую, что он её брат. И сделать это возможно только на практике, нежели на пустых словах.       – Шестая, – решительно начал Беглец, придавая своему голосу уверенности. – Я должен тебе кое-что сказать.       – И что же? – Шестая вопросительного склонила голову в бок.       Опять дрожь пыталась пробежаться по всему телу и надломить голос. Беглец со свистом втянул воздух: запах старой шерсти от пыльной пряжи, угольной пыли от номов и влаги от сырых досок на потолке невольно придавали смелости. Не дав страху себя сломить, Беглец шумно сглотнул и заговорил, стоя к сестре спиной:       – Может быть, тебе покажется это абсурдом и ты мне не поверишь, – тут Беглец повернулся к Шестой, сверкнув своим голубым взором. – В общем, я твой брат, Шестая.       Та немного отшатнулась и впала в ступор. Возникла напряжённая пауза – настолько тяжёлая и натянутая, как перенастроенная гитарная струна, что тишина густым протяжным писком осела в ушах. И Шестая, поморщившись явно от лёгкой головой боли, вызванной из-за накалившейся от излишних нервов атмосферы, решила прервать столь неприятное безмолвие.       – Брат? – вздёрнула она бровью и, получив в ответ немой, но утвердительный кивок, сухо бросила: – Бред. Я не помню, что у меня когда-то был брат.       И скрестила руки на груди.       – Понимаю тебя, – без капли обиды сказал Беглец, ожидавший такой реакции. – Я с самого начала почему-то помнил, что у меня есть сестра, хотя родителей своих я не помню. И слабо верил в это, ведь я долго искал её, пытался увидеть её в других девочках и вспомнить, как именно она выглядит, и в итоге бросил поиски, потому что был уверен, что она мертва, – Беглец слабо улыбнулся, – пока я не увидел тебя.       Шестая молча не перебивая слушала его речь, а потом нарочито произнесла, находясь в своих раздумьях:       – А почему ты решил, что именно я твоя сестра? – она чуть скривила губы и приподнята брови. – С чего такая уверенность?       Беглец ухмыльнулся.       – Потому что мы с тобой похожи, – вполголоса произнёс он.       – Бред, – вновь повторила Шестая. – Мне кажется, ты ошибся. Ещё раз повторю: у меня нет никакого брата, и у тебя явно другая сестра – не я.       Шестая равнодушно хмыкнула и уже было развернулась, чтобы покинуть чулан, как её остановил Беглец:       – Нет, подожди, – она остановилась.       Беглец видел, как сестра начинает постепенно раздражаться из-за глупой ситуации, от того лихорадочно бегал взглядом по чулану в поисках ответов на вопросы. Ну как же? Как же доказать ей их родство? Почему только он видит и чувствует в ней сестру? Почему Шестая так яро встала в позицию, что у неё нет брата и быть не может? Неужели весь его фундамент надежды обрести маленькую семью, которую он так усердно строил у себя в голове, вот-вот рухнет прямо у него на глазах, превратившись в пыль и жалкие обломки руин? Он не хотел её терять…       Как вдруг за спиной Шестой Беглец заметил небольшое круглое зеркальце с длинной трещиной по диагонали, спрятанное в теневом углу и частично накрытое каким-то тёмным покрывалом. Оно буквально блеснуло спасительной искрой, тем самым бросаясь на глаза и крича, давая о себе знать, и Беглец тут же засиял улыбкой.       – Шестая, – мягко повторил он её имя. – Оглянись назад.       Та захлопала глазами. Шестая отлично знала, что слово “оглянись” несло в себе подтекст гнусной подставы, и его произносили обычно враги, чтобы жертва потеряла бдительность и её можно было атаковать со спины, нанеся смертельный удар. Поэтому она заметно напряглась, слыша, как паранойя, прижившаяся у неё в разуме во время отчаянного выживания, тревожно шептала не поддаваться просьбе. Однако Шестая откинула от себя подобную мысль, убеждая себя в том, что сейчас совершенно не те условия, чтобы прослушиваться к “инстинктам”.       С недоверием поглядывая на Беглеца, Шестая медленно обернулась в ожидании чего угодно, хоть отряд номов, желающих напасть на неё и разорвать на куски. Однако ожидания не оправдались, и Шестая с судорожным вздохом увидела обычное зеркало, отчего мигом успокоилась.       – Ну и? – всё ещё не понимая ничего, бросила Шестая.       – Посмотри внимательно, – сказал Беглец, подходя ближе к сестре, чтобы та могла легко сравнить их. – Мы ведь правда похожи, верно? – и он сцепил руки за спиной.       Шестая ничего не ответила. Она бегала глазами по отражению, рассматривала себя и Беглеца, действительно наблюдая большую схожесть в их внешности. Долго врать себе не получалось – походу, Беглец и вправду являлся её братом, сколько бы Шестая этого не отрицала. Она так привыкла выживать в полном одиночестве, никогда не размышляла о том, что у неё есть брат или сестра, не надеялась толком найти кого-то родного по крови в этом прогнившем мире. Но ей не пришлось этого делать – брат её нашёл сам.       – Да, похожи, – одними губами прошептала Шестая.       – Сестрёнка, – в слёзном счастье тихо произнёс Беглец, – я нашёл тебя!..       В вечно холодном сердце Шестой невольно стукнуло, когда её ласково назвали сестрёнкой. Она слегка растеряно подняла взгляд на Беглеца, а тот, не теряя времени, осторожно приобнял сестру и, не услышав протеста, невесомо зарылся носом в её волосы, наконец-то выдохнув от отпустившего его болезненного мучения.       Шестая не отталкивала, не сопротивлялась, спокойно принимая объятия. Может, в глубине души она была против и кривилась от излишней нежности, но внешне не нашла в себе силы сказать что-то против, потому что ей это в какой-то мере нравилось. И вот этот контраст между удовольствием и неприятием, которые даже не перевешивали друг друга и стояли на одном и том же уровне, словно одинаковые грузы на двух чашах весов, заставлял Шестую просто стоять столбом, не отвечая и не отвергая братское тепло.       Всё-таки Шестая смирилась с тем фактом, что Беглец её брат, хоть и знала его плохо. И тот был счастлив, что наконец нашёл свою сестру, мысли о которой не покидали его ни днём ни ночью.