Дыхание моря

      Петька изнывал от холода и снегопадов. Он давно бросил спасаться от них в своей маленькой петергофской квартирке и поселился у старшего брата ещё осенью. Положения это не исправило, зато теперь Петру Петровичу приходилось внимать страданиям Петьки: драматически закатывая глаза при виде температуры на градуснике, он демонстративно заворачивался в плед или в первое попавшееся одеяло и курсировал из комнаты в комнату, подобный мрачной маленькой тучке. Растерявшись при виде сего представления, Пётр позвал погостить Катерину с Дубком, и стало гораздо веселее. За окном же плыли тучи настоящие, тёмно-седые, плотные, и они, в отличие от сестры и старшего брата, к хандре Петьки были безучастны.       Пётр Петрович брата жалел, баловал и всячески тому потакал. Не из чувства долга, скорее из неловкости. Ему за свою погоду было стыдно, договориться ни с Адамом Девяткиным, ни с Д. Кабриным в очередной раз не удалось, и ничего поделать со шведским коварным циклоном он не мог.       — Может, камин попробовать? — предложила Катерина. Пёс Дубок, почти целиком спрятавшийся под её пончо, вильнул хвостом.       — Я его сто лет не разжигал, — покачал головой Пётр. — Да и труба, скорее всего, давно запечатана.       Собачий хвост поник. На журнальный столик приземлился большой термос, из которого по чашкам разлили чай. Петька уселся в углу дивана, притулившись к сестре, и укрылся одеялом с головой.       — Никакого спасу от этой холодрыги нет! — начал причитать он, поглядывая на брата. — Батареи еле тёплые, ветры в окнах свищут. Уж думал, ну пойдёт снежок, погуляю, какао горячим угощусь. А тут на тебе, минус двадцать, полезай в антресоль за шубейкой или чихай сиди.       И Петька притворно чихнул. Катерина высунула из-под пончо платок и украдкой потрогала его лоб и щёки.       Пётр вздохнул, наливая чай в ещё одну чашку.       — Понимаю, да что ж я сделаю? Грею тебя как могу, холоду в обиду не дам.       — Угу, — ответил Петька и, боязливо вытянув из-под одеяла руку, взял чашку.       — Давай в спальне тебя положу, у меня там всегда тепло, — предложил он. Но братец помотал головой.       — Не хочу в твоей постели спать. Мне в ней такие кошмары снятся… Лучше уж замёрзну аки цуцик.       — Эх, Петька, что же нам с тобой делать-то…       Петька, зябко пожав плечами, отпил чаю.       Шквальный ветер снежно выдохнул в закрытые окна, Пётр поёжился от его одинокого воя.       На столике осталась последняя чашка; ложка звякнула на блюдце. Кое-кто поднялся из кресла в углу и перешёл из своего тусклого светового пятна, брошенного маленьким бра, в тёплый островок света возле дивана.       — Я тебе чаю заварил, — сказал Пётр, указав на чашку. Костя сдержанно кивнул и в ответ протянул какую-то вещь с длинными рукавами.       — Твой бадлон. Зашил.       — Ого. Спасибо! — Пётр огладил пальцем место бывшей дырки и не обнаружил ни стежка, ни следа. Затем понял, что бадлон был всё-таки не его.       — Надень, если мёрзнешь, — настоятельно посоветовал Костя, заметив, как он раздумывает, и присел на диван рядом с Петькой.       Костя был на год младше Петра, хотя так отнюдь не казалось. Война словно вынула из него душу, он стал замкнутым и отрешённым, потерял голос. Семейство надеялось, что всё это с годами пройдёт, и хотя Костя вновь всё-таки заговорил, вернулся на флот, устроился в автомастерскую, водил небольшой катер, он остался необщительным и тихим. Те, кто помнил его совсем другим, переживали, но были терпеливы. Помочь Косте способно было только время.       Морозы он переносил стойко, ни на что не жаловался, ничего не просил, но никогда ни от чего не отказывался. Вот и сейчас приехал, стоило брату только позвонить, а приехав — помог разобрать вещи в шкафу, скопившиеся за эти сумасшедшие два года из неожиданных визитов гостей, карантинов и прочих внезапностей.       Петька чокнулся своей чашкой о чашку Кости. Тот вдруг сказал:       — Поезжайте к Себу.       — Куда?       — К кому?       — В Севастополь.       Все молча переглянулись. Идея неплохая, хотя надолго уехать всё равно было нельзя. Костя показал брату телефон с открытым прогнозом погоды. В Севастополе была переменная облачность, без осадков и совершенно замечательные плюс пятнадцать.       Пётр пошёл звонить и договариваться о приезде, Петька побежал собирать рюкзак.       — Ты же поедешь с нами? — спросила Катерина. Костя долго и спокойно смотрел перед собой, потом перевёл взгляд на сестру.       — Нет. Но останусь. Вместо него.       Она обхватила его широкие плечи руками и сжала изо всех сил, хотя он никогда не отвечал на объятия.       — Мы скоро вернёмся. Вот увидишь, Петька на второй день заскучает по снегу.       — Заскучает, — согласился Костя.

~

      В тот же день Петро, Петька и Катерина с Дубком прилетели в Крым. Всё получилось устроить так быстро, что Петька, перед глазами которого вихрем пронеслись родные метели, океан облаков в иллюминаторе, дорога на автобусе мимо отцветших виноградников и улыбчивые загорелые лица, сидел за накрытым столом в некотором смятении. Они расположились на крытой террасе, освещённой гирляндами и толстыми свечами. В тёплое время шатёр убирали, и взгляду представал вид с холма на город и море.       Прямо перед Петькой высилась ваза с персиками, их аромат приятно щекотал нос, но есть совсем не хотелось. Брат общался с Симферополем — Симеоном Григорьевичем, который доставил их из аэропорта быстрее ветра и просил называть дядь Симой, и Севастополем — Севастианом Павловичем, сидевшим во главе стола. Конечно, для Петро, знавшего их не первый век, они были просто Сима и Сева. В центре внимания дам оказался Дубок: Яна и Аля подкладывали на его тарелку всё новые угощения и умилялись тому, как деликатно он поправлял на морде очки в тонкой оправе. Катерина с улыбкой слушала чужие разговоры и изредка вставляла своё слово в какую-нибудь историю Петро. Севастиан Павлович пару раз извинился за скромный стол (ломившийся от фруктов, жареной рыбы, рахат-лукума, самых разных закусок и, конечно, вина), а дядя Сима посетовал, что не все желающие успели приехать в первый же вечер, а вот уж завтра они закатят пир на весь мир!..       По террасе потянуло ветерком, взметнулся тяжёлый шатёр, приоткрыв кусочек тёмного-тёмного неба. После недолгого колебания Петька всё-таки взял персик и, помахав сестре, вышел на балкон. Воздух был удивительным. Холодный, но совсем не такой сухой и царапающий, как в Петербурге. Ветер встрепал волосы, пробрался за шиворот, но не кусался, не морозил. Петька вдруг понял: то было зимнее дыхание моря. Он редко видел настоящее море и про себя величал так воды залива, который был ему по колено. Ему нестерпимо захотелось на берег — послушать волны, тронуть воду, даже если та была ледяной. Ему казалось, что море — это всегда что-то летнее, а лето Петька любил всей душой.       На террасу он вернулся посвежевшим и ободрившимся, слопал несколько персиков, с удовольствием угостился мягкой, дозревшей хурмой, попробовал всего понемногу. Было заметно, что и Петро, про себя переживавший за оставшегося в Петербурге Костю, и Катерина тоже повеселели. Может быть, море звало и их.       Позже Петька списал свою рассеянность на слишком уж короткие каникулы. Ну что такое три дня? Да и не то чтобы он никогда вообще не был в Севастополе. Конечно, был. Так ведь и в Петербурге он умел заблудиться. А тут… В один момент Яна, держа его под руку, увлекательно рассказывала о сёрфинге и прочих водных приключениях, а в другой он, заглядевшись на милейших котят и их маму, случайно отстал от своей компании и потерял её из виду. Вот они шли парами-тройками, а вот Петька совсем один среди незнакомых гуляющих.       По наитию он потопал вслед за основной массой людей: от аллеи с каштанами те, пересекая небольшую площадь, подходили к белой арке с колоннами, а потом словно исчезали, пройдя под ней. Всё время Петька слышал какой-то тревожный гул, но в лицо дул уже знакомый стылый ветерок. Шум всё нарастал и нарастал, и вот, ступив во мрак за белой аркой, Петька увидел море.       Вода щедро заливала пристань. От арки вниз спускались ступени, волны доставали и до них. Петька едва не завопил от восторга и, позабыв об осторожности, поскакал по ступеням вниз — скорее поздороваться с морем! Встав на одну из нижних ступенек, оголившихся, когда отступила большая волна, он наклонился и, опустив ладонь, стал ждать. Ожидание вышло долгим, так что пришлось сесть на корточки. Затем стало заметно, что волны уже и вовсе не достигают лестницы, и Петька спустился на пристань.       — Ну чего ты здороваться-то не хочешь, Чёрно-море? — угрюмо спросил он в пустоту, помахав рукой. Вместо ответа зазвонил телефон: наконец спохватился Петро.       — Ты где? — спросил брат. Слышно было — не сердится, но беспокоится. Но Петька решил немножко потянуть момент своей важности в глазах Петро и ответил невпопад:       — На котиков загляделся.       — Да, их тут полно. Так ты где?       Петька заозирался в поисках ориентиров.       — Стало быть, вышел я на пристань… А шёл через площадь. Ещё тут лев есть. И белая арочка. С колоннами.       На фоне послышался голос Яны, она кого-то весело подначивала: «А я говорила! А я говорила!»       — Ты только не уходи никуда оттуда, хорошо? Мы вроде… А кто там кричит?       Наверху лестницы люди действительно кричали и махали руками.       — Да не знаю, поздравляют кого-то…       И тут Петька разобрал слово «Уходи!» и понял, что кричали это ему.       Волна ударила его по ногам, но не успел он вернуться в вертикальное положение, как море потащило его за собой. Лестница, арка и городские огни стремительно удалялись. Он успел только задержать дыхание и крепко зажмуриться. «Вот и поделом мне», — подумал он напоследок.       — Ну полно тебе! — приглушённо пробасил кто-то, и Петька почувствовал под ногами что-то твёрдое. Он открыл один глаз, потом другой. Стоял он на палубе небольшого катера. До берега было далеко.       Скрипнули половицы. В поле зрения увесисто вошёл очень мощный господин, высокий, с огромными руками, похожими на лопаты, и восхитительно белой бородой с завитками.       — Добрый вечер, — изумлённо промямлил Петька.       Незнакомец протянул руку и добродушно улыбнулся.       — Не ты здороваться хотел, карасик?       Из бороды выглянули любопытные рыбки, хихикнули и спрятались. Петька моргнул и поспешил пожать руку.       — Пётр Петрович, — представился он и добавил: — Младший.       — Чорномо-ор, — не без гордости протянул господин. У Петьки едва не отвисла челюсть. Он выпалил:       — Дядька?!       — Ай, пусть будет дядька!       Черномор, в силу своих изрядных габаритов, пожал Петьке руку вместе с плечом.       — Ну вот и поздоровались, а! Теперь давай тебя, карасик, вернём на берег. А то другой Пётр Петрович, постарше который, извёлся поди.       Крутанув штурвал, Черномор направил катер к берегу. Ветер обвил судно.       — Ай, держись, икота меня прихватила…       Дядька Черномор икнул, и катер подскочил на волне. Петька готов был орать, только не ясно, от восторга или от страха. Не представляя, за что держаться, он схватился за ногу Черномора. Тот снова икнул, и катер снова ненадолго воспарил, жужжа мотором, а затем плюхнулся на воду. На голову Черномору заполз осьминог, помассировал виски и лоб. Дядька почесал осьминожку, который тёрся о руку словно кот, и икота его утихла. Петька был хорошо воспитан и постарался не слишком сильно пялиться.       По мере приближения к берегу Черномор словно немного уменьшился, рыбки не показывались из бороды, а осьминог спрятался под фуражку. Катер прибыл ровно к той самой пристани с лестницей, у которой Петька планировал здороваться с морем. Там уже стоял Севастиан Павлович, уперев руки в бока, а Катерина что-то говорила бледному как привидение Петро, который, казалось, готов был прыгнуть в море за братом. Ну и зрелище.       Подплыв к набережной, дядька Черномор поднял Петьку подмышки, словно щеночка, и поставил на пристань.       — Это что за выкрутасы? — накинулся на него Севастьян Павлович. — Ты почто гостей моих крадёшь?       — К кому приехали — того и гости! — ответил Черномор и громоподобно расхохотался. Петька тем временем оказался в Катерининых объятиях, Петро методично осматривал его и ощупывал. Спорщики не унимались.       — Ой, ты мне, дядька, не остри! Острит он!       Черномор собой был жутко доволен и подмигнул подошедшей Яне.       — Ну раз гостей нельзя — вон, Ялту украду!       Она рассмеялась, а Севастополь опешил и вдруг смутился.       — Чего это — Ялту?! Не надо Ялту!       — Что ж такое, никого и украсть уже нельзя, — притворно пожаловался Черномор, повернулся к Петьке и протянул ему большую ракушку. — А ты, карасик, держи на память, вот.       По пути домой Петька всё разглядывал ракушку — розовую, размером с его ладонь. А на следующий день, всякий раз, когда он смотрел на море, на горизонте ему мерещилась высокая-высокая хохочущая волна. По снегу он пока не скучал.