Розы

Роза покачивала малышку Лору, стоя у ряда семейных могил. В закромах Эммы нашлось множество цветочных семян, а в беспорядочных записях отца — заметок о том, как с ними обращаться (и отдельно — способов контрацепции). Возможно, Роза бы посмеялась над этим сейчас, но события её жизни не слишком располагали к положительным эмоциям. Может, Лоре повезёт больше, и пускай кровь этих людей не на её руках, но, наверно, на её совести. Какой-то прошлой её, которая даже не Лора, а предок, шептавший странные подсказки через доску Уиджа маленькой Розе. Роза хотела помочь и сделала это, и никто уже не смог бы её упрекнуть. Доска была предусмотрительно спрятана подальше, ведь призраки членов семьи могли стать настоящим проклятьем. Меньше всего хотелось слышать отца — может, не самого лучшего на свете, но всё-таки её. На могиле Альберта, от извращённой любви всё-таки втиснутой между погубленными им супругами, цветы совсем не хотели расти. Только единственная алая роза, пророщенная из капли его же крови. Всё, что Альберт заслужил за свою жизнь непонятого алхимического гения и психопата. Роза читала его дневники, полные потрясающих рецептов, почти разрешённых загадок, неразделённой любви к Иде и тошнотворных описаний некоторых фантазий. Роза предпочла бы услышать от него более тривиальную историю о том, откуда берутся дети, с этими мучительно неловкими описаниями того, что и куда вкладывается, вместо техники вырезания яичника безответно любимой женщины и хранения его в колбе. И уж тем более Роза не хотела слушать про пестики и тычинки — Лоре она расскажет что-нибудь ещё, когда придёт время. Стоя у ряда могил, Роза совсем не испытывала сожаления. Плод всех трудов и несчастий мирно спал на её руках, и Лоре только предстояло вырасти и желательно вырваться из семейного гнезда, что оплетало всех Вандербумов корнями и намеревалось непременно удушить. Они выжили только чудом — их время больше никуда не спешило. На плечо легла рука — это Фрэнк, напоминающий о том, что существуют ужины и сон. До сих пор он наслаждался этими простыми вещами, как и горячей ванной, и категорически отказывался спускаться ниже первого этажа дома без чрезвычайно важной причины. Годы в колодце наложили на него отпечаток, и люди всё ещё казались ему далёкими силуэтами и голосами. Ему нравилось невзначай касаться Розы и чувствовать, что она — настоящий живой человек, близкий. Фрэнк не слишком любил семейное кладбище, хотя могила Альберта Вандербума могла вызвать на его лице тень самодовольной улыбки. Он всё-таки его пережил и победил, и грела его вовсе не мысль о великом семейном деле, а банальное отмщение. Детство, которое он застал вне прохладных стен колодца, казалось нереальным и почти забытым, и о матери напоминали теперь надгробие, прекрасные цветы и звёздное небо, что периодически размывалось за поволокой слёз. Тень усмешки вызывало и то, что на кладбище были оба его родителя — на могиле Эммы росли самые диковинные цветы, и какие-то из них вполне могли быть его дядюшкой тоже. Безмолвным и слабым — только таких дядюшек Фрэнк был согласен терпеть. Роза продолжала смотреть на могилы родителей. Могла ли она называть Иду мамой, как Леонард? Любит ли она её, и скажет ли это, если достанет ту самую доску Уиджа? Жаль ли ей, что Альберт был таким, каким он всё время был? На основании семейных заметок Роза чётко представляла, что Лоре не стоит давать вино, и даже Фрэнку это было очевидно безо всяких анализов рукописей, выполненных сбивчивым почерком одного из братьев. Если бы только Альберт был лучше… Но он не был. Да и не он один их всех погубил, Роза знала об этом, и не собиралась брать вину за чужие ошибки на себя и даже за своих родителей. В конце концов она бы тоже сделала что-то подобное на его месте, но у неё было своё. Фрэнк мягко отводит её в сторону, ничего не говоря. Разрытые некогда могилы поросли травой, что лишь подчёркивала цветы. В летнее время здесь кружилось множество бабочек, и на могиле Альберта появлялась открытая банка, всегда остававшаяся пустой. Коллекция бабочек в доме и так была занимательной, и зачастую узнаваемы были одни только крылья. Огненные, красные и со следами чёрных отметок — как Ида, как сама Роза, как история их семьи. Ребёнок цветка и прекрасный цветок — главное украшение семейных захоронений. Дети — это же цветы жизни, и Роза улыбается этой мысли, заправляя рыжую прядь за ухо, не переставая покачивать мирно спящую Лору. Сон её крепок, как у почивших членов семьи.