Бумажный кораблик

Миска стояла всё там же. Полная. Эрен лежал на матрасе лицом к стене и даже не шевельнулся, когда Микаса вошла. Уже давно рассвело, розоватый свет струился из узких окошек под потолком и мазал прямоугольными пятнами по противоположной стене. Разбудить? Нет, пускай спит. Сама Микаса вряд ли сумела бы уснуть как следует, она и будучи охранницей спала урывками, просыпалась по нескольку раз, даже зная, что за пленником присматривают, она тут не одна, и всё равно вздрагивала, скрипела зубами — и вот её уже выбросило из сна. Она забрала миску, заодно прихватила стоявшее у стенки ведро и вышла в широченный коридор, ночью казавшийся непреодолимым лабиринтом. Окон не было, и всё равно свет новорожденного дня ухитрялся пробираться сюда, бледно высвечивал серые стены, и оказывалось, что до выхода не так уж и далеко, вот же он, совсем близко. Обе руки были заняты, и Микаса навалилась на дверь плечом, та с надрывным скрежетом поддалась. За порогом, чуть в стороне, стоял Кенни. Микаса кивнула ему и Траут, стоявшей с ним рядом. Кенни широко улыбался, будто хвастался отличными зубами и рекламировал новомодного дантиста с центральной улицы, и это значило, что он вовсе не рад вестям, которые Траут с собой привезла. Улыбка Кенни — это оскал. Наивные попадались, опытные разбегались от него во все стороны. Микаса не стала задерживаться, выплеснула ведро в яму за углом, и с миской в руке спустилась к маленькому причалу. Присела, поглядела на куски раскисшей в бульоне моркови и тоненькие волокна мяса. Жалко, нет пса. Тогда она опустила миску вместе с прокисшим супом в воду, и река мигом вымыла всё, забрала себе. Раз нет собак, пускай съедят рыбы. Микаса задрала голову и посмотрела на ещё бледное солнце. Зажмурилась от набежавших воспоминаний. Рассвет, стелется молочный туман, и роса крупными каплями лежит на траве. Они с папой сидят на берегу с удочками, и вокруг блаженная тишина: ночные птицы умолкли, утренние ещё распеваются. В сумке хлеб, бутылка сладкого чая и кислый овечий сыр. Подул ветер, Микаса вздрогнула и вернулась на берег холодной реки в промозглое весеннее утро. — Мика, — позвал Кенни, когда она возвращалась назад. Траут уже ушла, исчезла, будто её и не было, удивительная женщина-призрак. — Подойди. Короче, дело такое… Внутри доков, в помещениях с высоченными потолками, было ещё холодней, чем снаружи. Жестяная печка, поставленная подальше от матраса, чтобы пленник никак не смог до неё дотянуться, прогорела, и когда Микаса коснулась её железного бока, то даже не отдернула пальцев — совсем холодная. Она зачерпнула лопаткой мелкий уголь из ведра и ссыпала его в разверстую жестяную пасть. Взяла верхнюю газету из стопки на полу, чиркнула спичкой, посмотрела, как занимается мятая бумага, и сунула её поверх холодных угольев. — Сейчас разгорится, будет получше. Эрен уже не делал вид, что спал, хотя и не спешил выбираться из-под одеяла. Он взглянул на Микасу, но ничего не сказал. Огонь понемногу охватил угли и с гудением задрожал в печке, Микаса поставила сверху чайник, и тот вскоре тоже начал пыхтеть. — Будешь чай? Эрен что-то пробормотал, что Микаса приняла за согласие. Когда он отказывался, это было понятно сразу. Может быть, он и готов морить себя голодом, но холод — это уже перебор. Похоже, кончились теплые весенние деньки, которые все они наивно приняли за раннее потепление, и зима ещё дохнет на города на прощание, ещё приморозит показавшуюся из-под прелых прошлогодних листьев траву. — Сколько сахара? Микаса потрясла коробкой рафинада, кубики внутри загремели, как игральные кости. — Два. Микаса, прикрыв ладонью, бросила в кружку четыре и сразу же размешала сахар в кипятке. — Держи. Эрен взял кружку, натянув на ладони рукава свитера. —Что, — сказал он, — придется ещё помучиться в моей компании, а? Микаса непроизвольно оглянулась на дверь? Разве Кенни сюда входил? Когда она обернулась назад, Эрен перехватил её взгляд и ответил на немой вопрос: — Сам знаю. Старик выторговал у вас время. Неделю? — Пять дней. — Кенни сказал, что до понедельника. Не развалишься за ним присмотреть. Это для всех надо. — Ты даже не удивлен? Будь Микаса на его месте, она разозлилась бы. А если откровенно — расстроилась. Это значило бы, что её жизнь, что она сама дешевле и легче того, что лежит на противоположной чаше весов: власти, влияния, денег. Эрен пожал плечами, отпил из чашки, крякнул и, открыв рот, стал дышать, как собака. — Осторожно, — с опозданием предупредила Микаса. — Горячо. Сама она села на придвинутый к печке табурет. От печки волнами исходило тепло, скоро ей стало жарко в теплом свитере, и она отодвинулась. Эрен закрыл рот краем горячей кружки и смотрел в угол. — Так что? — переспросила Микаса. — Ты как будто такого и ждал. — А вы как думали? — Над кружкой полумесяцем показалась кривая ухмылка. — Что папаша ради меня голыми руками своё добро с ваших территорий грести помчится? — Он засмеялся, и будь это ночь, Микасу напугал бы этот странный прерывистый смех. У неё и при свете утра по рукам побежали мурашки, и она крепче обхватила теплую ручку кружки. — Люди любят своих детей, — сказала она, но вышло почему-то не особо уверенно. — И ради них готовы на всё. — Кто-то да, — согласился Эрен. — А кто-то и нет. Угадай, на которого вы нарвались. Руки медленно окутывало тепло, проникая до самых костей, как напитывается водой губка, и чашка уже не казалось такой горячей. Что-то тревожное зашевелилось в душе Микасы от слов Эрена, чувство, похожее на то, которое накрывает, когда вдруг понимаешь, что змея, которую принял за безобидного полоза — ядовита. Эрен скрестил ноги под одеялом и с деловитым выражением лица дул на чай, прежде чем отпивать. — А ты не рада? — спросил он. — Побудешь тут, наверху, посмотришь на солнце. Был я в этом вашем подземном городе, там только зелье и варить, человеку там жить нельзя. Ты там с рождения? Микаса буркнула: — Нет. Прямоугольники, высвеченные солнцем на противоположной стене, разрослись, солнце поднималось над городом и под его лучами текла река, шумели деревья, спешили по улицам люди, свободные горожане, жители столицы, которые только где-то на задворках сознания помнили, что есть под столицей мрачное место, куда не проникает солнечный свет, где воздух густой и спертый, и где живут какие-то люди, но, конечно, не чета им: отбросы, бандиты и проститутки. Солнце, должно быть, тоже не догадывалось, что есть такие улицы, которые оно не в силах осветить, что есть люди, по утрам не подставляющие лица его лучам. Эрен тоже посмотрел на прямоугольники света и перевел взгляд на Микасу. — Серьезно? Я думал, такие, как ты, только там и рождаются. Микаса вспыхнула: — Такие как я? — Твоё лицо. Ты же метиска. Микаса вскочила, табурет рухнул со страшным грохотом. Замахнулась, и Эрен, расплескав чай на себя и на одеяло, инстинктивно закрылся руками. — Нет! — выкрикнула она. — Ублюдок! Это мама была азиаткой, понял?! Чашку и вправду так хотелось швырнуть! В стену, об пол, так сильно, чтобы погнулась, но Микаса длинно выдохнула и опустила руку. — Ладно, ладно, извини! — Эрен поднял руки в примирительном жесте и чай закапал с мокрого рукава. — Я понял, твоя мать не шлюха, ошибся с выводами. Его лицо оставалось на удивление спокойным, и Микаса впервые увидела, какие у него яркие зеленые глаза, такие большие. — Извини, — повторил он примирительно. — Это правда было обидно. Просто ты Аккерман, я думал, все Аккерманы из подземного города. — С чего ты взял, что я — Аккерман? Может, я просто на них работаю. Эрен зажмурился и помотал головой. — Я уже видел ваших, вы все смотрите на окружающих, как на говно. — Неправда. Эрен просто снова покачал головой и принялся отряхивать свитер, словно мог просто смести воду с ткани, как со стола. Микаса вышла. В соседнем помещении, где для неё поставили койку, она выплеснула чай в жестяную раковину в углу и посмотрелась в мутноватое зеркало, висевшее над мойкой. Не впервые её спокойный взгляд принимали за презрительный, но впервые ей стало от этого неприятно. Она правда сочувствовала этому парню и старалась быть к нему доброй в эти несколько дней, так какого черта он себе позволяет? А что позволяла бы себе она, окажись на его месте? Поменяйся они ролями, она как минимум плеснула бы ему в лицо кипятком. Микаса вернулась и бросила Эрену полотенце, тот поймал его на лету. — Переодеться не во что, — сказала она, протягивая своё одеяло, — но всё равно раздевайся. Сидеть в холоде в мокром свитере удовольствия никому не доставило бы, даже такому принципиальному пленнику, так что Эрен без пререканий снял свитер, оставшись в одной майке с длинными рукавами, и завернулся сперва в своё одеяло, а после во второе, и этот плотный кокон смешно подпер ему уши и дыбом поставил волосы. Микаса разложила свитер на табурете и приставила его к печке. Будто догадываясь, что Микаса сейчас уйдет, Эрен подал голос из своего кокона: — Так откуда ты тогда, если и Аккерман, и не из подземного города? Микаса только бросила на него короткий взгляд. — Да брось, — сказал Эрен. — Тебе со мной ещё пять дней здесь торчать. Делать всё равно нечего, хоть поболтаем. Ты обо мне и так всё знаешь, я с материка, мой папаша — барыга-наркоторговец. — Вот бы он обрадовался, что сын о нем так говорит. — А пусть сначала заслужит лучшего. Четыре дня меня вытащить из этой дыры не может, ещё и торгуется. Так что происхождение у меня, как видишь, высокое, а ты из каких будешь? — Папа — охотник, мама — домохозяйка. — О! И моя! Когда-то в баре работала, но это давным-давно, а потом с папашей связалась на свою голову. Охотник — это какая-то специальность тут у вас? Охотник за головами? — Просто охотник. Уток стрелял, зайцев, иногда кабанов, оленей. — Значит, точно не из столицы. — Сказала же, нет. Я из Шиганшины. — Врешь! Моя мама из Шиганшины. — Не из самого города, я просто так говорю, чтоб было понятнее. Мы жили в горах. По коридору загромыхали шаги, Кенни даже не пытался подкрадываться. Он без стука распахнул дверь, мгновенно оценил обстановку, кивнул на ящик, который держал в руках, чтобы Микаса сама забрала его, но, когда она подошла, отступил за порог. Микаса вышла следом и прикрыла за собой дверь. В коридоре было куда как сумрачнее, и только теперь она поняла, что день по-настоящему наступил, что она уже привыкла к дневному свету. — Я уеду на время, — предупредил Кенни, глядя сверху вниз, его глаза затеняли поля шляпы, но они всё равно поблескивали. — Траут дежурит снаружи, если что — обращайся к ней. Договоренность была такая, что Микаса сторожит непосредственно внутри дока, Леви занимается переговорами, а Кенни сторожит подходы к докам, на случай, если люди Йегера вычислят, где они спрятали его сына. Было важно дать отпор, выиграть время, чтобы Микаса могла увести пленника через выход с задней стороны помещения. С Кенни, как и с Леви, была его команда, но что сам он покинет пост — уговора не было. — Куда ты? — уточнила Микаса. — Куда надо, — отрезал Кенни и почти перебросил ящик Микасе на руки, внутри что-то грохнуло, а сам ящик оказался весьма увесистым. — Вы, я погляжу, с новым приятелем не скучаете: чаек, разговоры. Ещё втрескайся и сбеги с ним ромашки в весенних полях нюхать. Кенни запрокинул голову и заржал, Микаса поморщилась. Ей не понравилось, что Кенни уедет, но спасибо, что хотя бы предупредил. Вернувшись, она застала Эрена в том же коконе из двух одеял, но крышка на стоявшем в углу ведре была сдвинута. Ну что же, хотя бы с отправлением естественных надобностей этот чудак не терпит. — Если это не динамит, которым можно разнести тут всё до последнего камня, я разочарован. В ящике, конечно, была еда. Несколько пакетов крупы, клубни морковки, десяток луковиц, половину места занимали консервы в железных банках, сверху, завернутые в бумагу, лежали несколько пресных булок, посыпанных семенами льна, ещё теплых, должно быть купленных в пекарне неподалеку. Городские пекарни начинают работу ещё до рассвета, и это напомнило, как мама с вечера заводила тесто в деревянной кадке и оставляла на ночь недалеко от печки, чтобы её тепло завершило начатую работу, и рано утром, когда папа уходил из дому с двустволкой и сумкой через плечо, для него уже были готовы теплые булочки. Микаса слышала их запах из полусна, слышала тихие голоса родителей и бесшумные поцелуи, о которых говорило только сбившееся дыхание. Они так любили друг друга и умерли в один день. С тех пор Микаса ненавидела сказки с этим сюжетом. Она принесла воды, чистую кастрюлю и поставила вариться кашу. — Я есть не буду, — предупредил Эрен. Микаса не отреагировала, тогда он продолжил прерванный разговор: — Значит, вы жили в горах, отец у тебя охотник, а мать — азиатка. А дальше что, переехали? — Я — да. — Их уже нет, правильно? Микаса нашла в колченогой тумбочке коробок с солью и бросила в кастрюлю пару щепоток. Говорить о смерти родителей было не больно и не сложно, но не то чтобы многие этим интересовались. Кому надо — тот знал. — Из-за семейных дел? — спросил Эрен, получив в ответ только сухой кивок. — Нет. Это ни при чем. Папа вообще не хотел этим заниматься, потому и уехал подальше. Как он был бы разочарован теперь, увидев, по какой стезе пошла его дочь. Семейное дело? Он больше всего хотел не иметь с этим ничего общего. И чтобы Микаса уж тем более никогда и никак не соприкасалась со всем тем, чем занимались Аккерманы целыми поколениями, начиная минимум с прадеда. Ей говорили, что Аккерманы защищают подземный город, но это значило только, что они им владеют, наводят свои порядки среди людей, которые не могут рассчитывать на помощь государства и полиции, и они же наказывают тех, кто эти правила нарушает. Обычные бандиты, только с претензиями на фамильную гордость. — Но что-то же, — не унимался Эрен, — произошло? Каша тихонько побулькивала, Микаса перемешала её металлической ложкой, прикинула, что та сбежать не должна, коснулась рукой ещё не просохшего свитера, занявшего единственную табуретку. Взяла обвязанную тройной ниткой стопку газет повыше и бросила её напротив матраса, так чтобы и ей и Эрену хватило места вытянуть ноги. Когда она села, стопка слегка поехала вбок, но Микаса всё же устроилась, поддернула натянувшиеся на коленях брюки и решила: а почему бы не рассказать. Родители заслужили, чтобы она о них помнила, и ей не стыдно за то, какими они были и как растили её. И она благодарна за то, что может сказать: папа был охотником, а мама пекла самые вкусные булочки, простые и с яблоками. — Их убили торговцы людьми. Есть такой черный рынок на побережье, там всяким торгуют. — Знаю. Им нужна была мать? — Да. Но она защищалась и… Им пришлось обойтись мной. Эрен внимательно посмотрел ей в лицо, будто впервые по-настоящему рассматривая: — По тебе видно, что ты полукровка. В смысле, много не выручишь. Они сильно продешевили: два трупа и одна малолетка. Микаса коснулась языком уголка рта. Губы были разбиты, потом заживали и трескались снова, постоянно болели, в итоге один из убийц даже сказал другим перестать её бить, «и так херню везем дешманскую, ещё и вид нетоварный». Они пытались выпытать, сколько Микасе лет, по виду не могли понять десять или двенадцать, и один всё доказывал, что если старше десяти, тот (какой-то постоянный клиент) даже смотреть не станет, а никто другой за это недоразумение нормальных денег не даст. Они говорили на странной смеси языков, Микаса понимала их через слово. — Ну, раз ты здесь, значит, не продали. — Эрен как будто понимал всё без долгих объяснений, будто сталкивался с подобным не раз, и ничего в этом для него не было удивительного. — Выкупили свои? — Нет, — сказала Микаса, — не выкупили. Просто успели найти. Это был Леви, она увидела его впервые, но сразу же догадалась, поняла по выражению глаз и движениям: этот свой. У него ничего общего не было с папой, и всё равно она как-то всё поняла, может быть из-за обостренного восприятия, может быть, из-за страха. У Леви был только нож, но всё вокруг — а Микасу держали в маленькой тесной комнатке — было залито кровью. Второй раз в жизни она увидела столько человеческой крови сразу, а до этого видела только оленью, которая стекала в таз из подвешенного за задние ноги животного. Одного таза тогда не хватило, олень был огромный. Леви посмотрел на неё и сказал: «Всё будет нормально». Микаса поверила, и хотя нормальной её жизнь с тех пор трудно было назвать, всё-таки это было не то же самое, что обслуживать старых извращуг в торговом порту или что ещё её вынудили бы делать. — Повезло так повезло, — согласился Эрен. — В Марли есть бордели со всякими разными женщинами, ну, знаешь, карлицами, одноногими, черными, желтыми, какими угодно. Говорят, там дольше двух лет никто не протягивает. — Ты и там был? — Нет. Просто слышал. Внизу, в подземном городе, куда привез её Леви, тоже были такие места, разве что без цветных женщин, откуда бы им тут взяться, и на памяти Микасы люди Леви регулярно ходили разбираться с буйными клиентами. Ей объяснили, что Аккерманы защищают «девочек», чтобы те могли спокойно работать. На деле это значило, что те делились прибылью в обмен на какую-никакую защиту. Микасе виделось, что это сродни содержанию во дворе кур: вряд ли те радуются, что их яйца регулярно воруют, но в то же время им насыпают зерно и ни одна не думает о том, что можно перемахнуть через ограду и жить на вольных хлебах. Выбраться из подземного города было ещё сложнее, чем домашней птице удрать с фермерского двора. Родись Микаса там, внизу, она, быть может, даже не задумалась бы об этом. Эрен замолчал, словно на него произвела впечатление поведанная история. Микаса поднялась, и стопка газет, служившая ей сидением, тут же поползла набок. Каша была готова, Микаса, не снимая кастрюлю с огня, достала из ящика первую подвернувшуюся под руку банку: говядина. На рисунке единорог. Ясно, запасы военной полиции, роскошь. Кенни умеет добывать такие вещи, обнести военный склад — как раз плюнуть. Оставалось в нем, несмотря на возраст, что-то молодое и хулиганистое, как его смех. Во вскрытой ножом банке один к одному лежали сочные куски мяса в прозрачном желе, Микаса разом вывалила всё в кашу. — Завтрак, — сказала она, ставя миску с кашей возле матраса, а сверху ещё булку в семенах льна. Эрен посмотрел на неё снизу, и вместо «сказал же, не буду есть», произнес: — Я тебе сочувствую насчет родителей. Правда. Жалко, что так вышло, хорошо, что ты осталась жива. У неё почти задрожали губы. Микаса крепко сжала их, кивнула, на мгновенье прикрыв глаза, и в эту же секунду мощная подсечка сшибла её с ног. Удар бедром об пол был такой силы, что Микаса на секунду ослепла. Эрен не тратил время на то, чтобы подняться на ноги, Микаса уже была у него в руках, и всё, что его заботило: ключ у неё в кармане. Искры под веками ещё не растаяли, когда горячие жесткие пальцы сомкнулись у Микасы на шее и плотное уверенное давление, перекрывшее кровоток, лишило бы её сознания очень быстро. Если бы Эрен давил сильнее, чтобы по-настоящему задушить. Если бы Микаса замешкалась. Ладонью левой руки она надавила на кулак правой, и удар вышел поистине чудовищной силы. Правый локоть практически погрузился под ребра Эрена свозь двойной слой одеял, спасший кости от серьезного перелома. Горячие пальцы ослабли, Микаса вывернулась и на развороте отвесила пленнику такую сочную оплеуху, какой он, может быть, в жизни не получал. Эрена отшвырнуло плашмя на матрас, и он далеко не сразу поднял голову. Царапины на горле саднили, Микаса потерла их раскрытой ладонью. — Ну и для чего ты это вычудил, дурачок? Решил, что справится с девушкой. Поверил, что среди Аккерманов есть слабые. Из-под вороха одеял послышался сиплый потусторонний смех. — Для чего? Спрашивает полукровка, которую чуть не продали, чтоб каждый желающий мог в неё хер присунуть. Для чего! — сиплый смех эхом отозвался в груди Микасы. — Тебя здесь никто не трогает, идиот! Что ты рыпаешься? Сиди тихо и тебя просто заберут через пару дней. С явным трудом, придерживаясь за бок, словно оттуда могли вывалиться кишки, Эрен сел на матрасе. — Зажми себе нос и попробуй пару дней не дышать, — предложил он. — Так хочешь выбраться отсюда? Претит сидеть на цепи? — Да! Бедро отзывалось болью на каждом движении, но Микаса всё равно сделала эти два шага, левой рукой схватила размокшую снизу от каши булку, а другой нижнюю челюсть Эрена, как обхватывают за морду непослушных собак, и он вынужден был запрокинуть голову. Она сунула булку ему рот, надавливая, не заботясь о том, останутся ли целыми зубы, а правой рукой надавила на челюсть снизу, вынуждая отгрызть приличный кусок, и держала так, пока не размок мякиш. Огромные кошачьи глаза глядели на неё снизу, будто подсвечивая, как фонари. — Если хочешь дышать, проглотишь. Эрен сглотнул. — Хочешь выжить — ешь, — сказала Микаса, глядя, как Эрен отплевывается. — Ешь и не делай глупостей. Твоя задача — выжить. — Моя задача… — ответил Эрен и надсадно закашлялся. — Моя задача — освободиться.