Истерзанное сердце

      Кили и рад был стараться. Учителю музыки никогда не было с ним тяжело. Это не то, что Фили – тот ни в какую не хотел осваивать инструмент. Струны у него всегда рвались, пальцы вечно заплетались, не желая вставать на нужное место. Пару раз у него даже напополам сломался смычок. После чего уж учитель сдался и отказался обучать его «прекрасному». Фили был несказанно счастлив и спешил в поле, чтобы практиковаться во владении клинками вместо этого.       У Кили же к скрипке был особенный талант. И когда он играл, словно весь мир замирал вокруг. И не было ничего отраднее для души Дис. Если бы не одно «но»… или вернее много «но»… - все соседские девушки толпились под окнами, чтобы послушать его дивную игру. И когда-нибудь эти девушки грозились залезть в окно, чтобы оказаться с ним в одной комнате.       Ну ни стыда, ни совести, одним словом.       Торин только посмеивался над этим и как мог пытался успокоить сестру. Но Дис была настроена крайне решительно. Разгоняла девиц из-под окон, окатывала их водой иной раз, или хлестала полотенцем – если успевала добежать до них.       Кили про то знал, и играл еще громче, да еще краше – чтобы и издалека можно было его слышать. Мать до поры не отпускала его со двора, вместе со скрипкой – это значило бы конец всего. Или начало всего. В общем, пеки пироги и свадьбу справляй. Но пока еще все держалось. Девиц разгоняли. Скрипку Кили запирали в футляр. И все до поры были счастливы и относительно покойны.              С визгом бросились девушки врассыпную из-под окон, когда Дис плеснула в них водой. Кили перестал играть в своей комнате на несколько мгновений. И стало тихо. Но потом послышался заливистый хохот.       Торин отложил топор, которым рубил дрова, оттер со лба пот и посмотрел в сторону, откуда доносился этот смех.       Эту гномочку – совсем еще девчонку – он никогда не видел под их окнами. В городе иной раз видел на рынке, но так у них деревенька маленькая, со всеми столкнешься за год. У нее были волнистые черные волосы, рассыпанные по плечам.       – Ты чего хохочешь?! – недовольно бросила ей Дис, примеряясь достанет ли до нее брошенная скалка. Но по всему скалка не доставала – гномка стояла на противоположной стороне дороги – поэтому приходилось ограничиваться словами.       – Как вы их хорошо водой окатили… а им чего здесь маслом намазано?       – Они слушают, как мой сын на скрипке играет! – раздраженно проговорила Дис.       – Эка невидаль,– сказала гномка и пошла прочь.       Дис из окна посмотрела по сторонам в растерянности, поймала взгляд Торина. Торин пожал плечами.       Ну не всем же любить музыку? Или ее сына?..              Королевская темница – камера для осужденных из королевского рода. Махал знает зачем в эту камеру вела тайная лестница из покоев короля. Когда они с Двалином осматривали королевские покои, почти совершенно не пострадавшие от времени и Дракона, решая что и как переделать под нового короля – они наткнулись на эту дверь. Скрывавшая ее портьера была изгрызена мышами и, когда Двалин сдернул ее, им открылась крошечная дверь. Она была искусно выточена в стене так, что ее практически не было видно и можно было подумать, что штора здесь лишь для уюта.       Торин читал об этой двери и камере. Во время длительного изгнания вдали от дома, Балин вел записи – воспоминания обо всем, что еще хранилось в его памяти. И об этой двери он сам в свою очередь прочитал в каких-то бумагах библиотеки Эребора.       Правда, Двалин воспротивился описанию этой темницы – как камеры для королевских родных. Он прямо и без обиняков заявил, что это тайная комната для встречи короля и его фавориток. Фаворитки у королей были. В этом не было тайны. Но никто не знал, кто именно, поймать их у входа в королевские покои было невозможно. Поэтому это предположение Двалина имело под собой веские основания.       Торину было все равно.       Спустившись по лестнице, они попали в верхние отдельные камеры тюрьмы. Здесь обычно не стояли в карауле стражники, и сюда можно было попасть незамеченным, что еще раз подтверждало теорию Двалина.       Торин велел заложить дверь из камеры в основную тюрьму, ясно дав понять Двалину, что ему не нужна ни камера эта, ни фаворитки. Лестницу и комнату он все же оставил. На какой-то неопределенный случай.       Может быть, как раз на этот.       Берту пришлось постараться, чтобы обустроить эту комнатку для жизни. Но на это он и был слуга короля, что мог справляться с любыми задачами, которые иному показались бы совершенно непосильными.              Торин отужинал в одиночестве. Он заблаговременно предупредил Берта, чтобы тот накормил гномку до того. Ужинать он привык один.       Но он снова едва притронулся к еде.       Он думал. Размышления давались ему с трудом. Все, что касалось дел Эребора, он решал легко и быстро, словно всегда был королем и точно знал, как вести эти дела. Но о себе он разучился думать. Да и о чем было думать? В воздухе висело желание подданных увидеть свадьбу короля и рождение наследника. Но это желание рисковало остаться лишь желанием. Посмел бы кто его вслух озвучить, тут же был бы изгнан из Эребора куда глаза глядят на всегда. В личную жизнь короля вмешиваться не мог никто.       Он был накормлен, напоен. У него была чистая и теплая постель.       О чем ему думать? О женитьбе?       Он стар слишком. Да и не хотелось ему ничего.       Тем не понятнее ему самому было решение оставить гномку себе. Сердце его болело. Голова была тяжелой и больной.       – Это невозможно,– вполголоса проговорил он сам себе.       – Или возможно? – ответил он тише.       – Берт! – крикнул он. Слуга явился в ту же секунду. Грустно он покосился на нетронутую еду. А он уж было обрадовался, что появление в жизни короля этой неизвестной красавицы было способно хотя бы аппетит ему вернуть. Но он ошибся.       – Приведи ее ко мне.       Торин успел переодеться в халат, когда в дверь спальни постучали. Он ничего не ответил, но дверь отворилась, и Берт подтолкнул гномку вперед и закрыл дверь.       Она была хороша собой. В очередной раз заметил Торин. Ее темные – угольно-черные волосы были собраны сейчас в простую прическу, закручены в пучок и убраны под сетку. Торин жестом приказал ей убрать ее. И гномка поспешно сделала это. Волосы рассыпались по ее плечам, как угольные реки.       Торин почувствовал, как у него закружилась голова.       Просить ее, чтобы она улыбнулась?.. теперь. Он даже усмехнулся своим мыслям. И кивнул ей, чтобы она проходила.       Она прошла. Ноги ее не гнулись. Ближе всего к ней была кровать, и она просто осела на нее, чтобы не упасть куда-нибудь дальше на пол. Но тут же вскочила. Щеки ее горели. Грудь тяжело вздымалась. Рыдания застряли где-то в глотке. Она держала себя из последних сил.       Торин подошел к ней и пристально посмотрел в ее лицо. Она была бледна. А под глазами черные тени. Да и глаза припухли.       Плакала.       – Весь день что ли проплакала? – спросил он.       Гномка решительно покачала головой.       – Врать королю – последнее дело. И что ж, когда начнешь просить, чтобы тебя пощадили? Скажешь, что ты молодая, невинная и не было у тебя никого?       – Я не скажу. И не попрошу,– сказала она и гордо вскинула голову. – Это был наш уговор. Делайте, что должны.       Должны… почему из всех слов, она выбрала именно это?        «Угольные копи… и ярче солнца свет… поднять и кружить…»…       Он должен?..        «Кружить в своих руках пока солнце не погаснет…»       Невидимая сила подтолкнула его к ней. И прежде чем он осознал, что делает, он уже подхватил ее на руки и несколько раз закружил по комнате. Это было нелепо и Торин быстро отпустил ее.       – Цветы,– он резко выдохнул. – Берт принес тебе цветы?       – Да, ваше величество.       – Ты хорошо там устроилась?       – Ваш слуга достал все необходимое и сверх того. Мне не на что жаловаться.       – Я скажу тебе все прямо. Я желаю тебя. Если бы не это – твоих родных ничего не могло бы спасти. Я не прощаю измены. Они виноваты не только перед совестью, но перед всем народом Эребора. Перед всеми кто погиб в этой битве. Они получили свободу, и ты платишь за нее. Но мое прощение они не получат никогда, и пока я жив, им в Эребор не вернуться... Мне сложно судить тебя за то, что ты на их стороне. В моем роду не было трусов.       Гномка тихо всхлипнула. Осуждала ли она их за побег? Осуждала. И все равно отдала себя за их жизни.       – Возьми там расческу и расчеши мне волосы,– сказал Торин, садясь на стул. Гномка зашла за его спину и принялась медленно расчесывать его длинные, густые волосы.       Когда Торин оправлялся после ранения, его расчесывал Берт. Да и после иногда, когда Торин сильно уставал, он просил Берта… но тот хотя и старался без меры, а все равно то и дело дернет запутавшиеся пряди. Пустяк – а не боль.       Но гномка сейчас расчесывала его так аккуратно, что ни разу не дернула ни единый волосок.       – Заплести? – спросила она едва слышно.       – Да, на ночь.       Она собрала все его волосы и заплела одну простую косу, чтобы волосы не мешались во сне.       Ее движения становились все медленнее. И Торин почувствовал это. Ее страх. Пока она отвлеклась, чтобы его расчесать, она словно забыла, зачем пришла сюда. Но теперь руки ее стали дрожать. Она едва смогла закрыть зажим на волосах, чтобы они не расплетались.       Потом она обошла Торина и встала прямо перед ним, ожидая его дальнейших распоряжений.       А Торин молчал, смотря на нее. Какая она была молодая и какая красивая.        «Улыбка, словно солнечный свет…»       Он поднялся на ноги и медленно провел рукой по ее волосам, и пробежался пальцами по ее губам.       – Ты боишься? – спросил он.       Впрочем, это не имело никакого значения…