***
Здесь больше не светит солнце. Обычно яркое и безоблачное небо полностью затянуто тяжелыми свинцовыми тучами, грозящими вот-вот оросить скорбным дождем промозглую и мертвую землю, пропитанную кровью, болью, смертью. Она делает глубокий вдох, буквально сразу же задыхаясь и закашливаясь от едкого запаха гари. Ее руки дрожат. Рваная рана на бедре и располосованное практически до кости левое плечо болят так сильно, что свалиться без чувств не позволяют только гордость и чувство собственного достоинства. С кончиков пальцев медленно, почти лениво стекают капли крови, и ей кажется, что вместе с ними исчезают последние остатки ее сил, желание двигаться, что-то делать, жить. Она чувствует противный металлический привкус во рту и понимает, что запас ее магических сил почти полностью исчерпан. Их даже не хватает, чтобы хоть немного остановить кровотечение. Она подносит ладонь к груди, чтобы то ли успокоить заполошно бьющееся сердце, то ли вырвать его ко всем чертям, чтобы не было так больно, чтобы не было так пусто. - Я сделала то, что должно. Я поступила правильно, - шепчет она одни и те же слова, которые за последние месяцы стали чуть ли не проклятой молитвой. Она сама себе уже не верит. - Геката. Она прикрывает глаза, медленно поворачиваясь, видя перед собой Зевса. Тут же слегка подбирается, заводя руки за спину, чтобы не была заметна дрожь, прокатывающаяся волнами по всему телу, затмевающая разум, порождая алые вспышки перед глазами. Кто сказал, что богам не бывает больно? Он подходит к ней ближе, кладя ладонь на плечо и чуть сжимая. В серых, словно грозовое небо, глазах читаются боль, сочувствие, уважение. Она не двигается, даже, кажется, не дышит, не отводит взгляда, ничего не произносит. Хотела бы хоть что-то испытывать сейчас, но внутри лишь руины, внутри пустота, безразличие, усталость. О, небо, как же она смертельно устала. Она слегка кивает Верховному Богу и отходит, осматривая полностью поле боя, только теперь замечая, скольких же они потеряли. Победа такой ценой практически равна поражению. Она двигается бездумно, на автомате, просто потому что если будет стоять на месте, то просто сломается. Она замечает его не сразу. Черные, словно безлунная ночь, волосы с непослушной серебристой прядкой; доспехи темного матового цвета с золотыми вставками, плотно облегающие стройную фигуру, не стесняющие движения, а сейчас разорванные практически в клочья; плащ, сотканный самой тьмой и широкие, невероятной красоты крылья, тянущиеся за ним шлейфом. Танатос. Он чувствует ее присутствие, за столько лет, веков, научился уже распознавать ее по шороху шагов, едва уловимому запаху лесной свежести и мороза, по силе ее магии, которая настолько велика, что всегда окружает силуэт богини невидимым куполом. Она так сильно измождена и, видимо, слишком серьезно ранена, что он не удерживается и чуть подается вперед, готовый в любой момент подхватить, позволить опереться. Я никогда не дам тебе упасть. Она замечает его движение и скептически приподнимает бровь, словно говоря, что нашлет на него самое мерзкое проклятие, если он кинется над ней хлопотать. Он лишь устало усмехается, но в глазах загорается огонек восхищения. Упрямая. Гордая. Невероятная. Его. Она становится с ним рядом, быстро оглядывая его с головы до ног, замечая рану на ноге, окровавленные запястья, травму на голове, из-за которой волосы слиплись от крови. Он неосознанно тянется рукой к неестественной прямой и напряженной спине, и она понимает, что, скорее всего, правое крыло вывихнуто. - Твое крыло, - шепчет она, едва разлепляя пересохшие и потрескавшиеся губы. Она тянется рукой, но останавливается, едва коснувшись кончиками пальцев угольно-черных перьев, и ловит его взгляд, безмолвно спрашивая разрешение. Крылья – самая важная, самая сильная и одновременно самая уязвимая часть его существа. Прикосновение к ним без спроса приравнивается все равно что к физическому насилию. Но он лишь прикрывает глаза, слегка кивая головой. Я доверяю тебе. Только тебе. Она в благоговейном жесте проводит рукой по поверхности крыла, нащупывая поврежденное место. Ей приходится сделать глубокий вдох, призывая все жалкие крохи своей магической силой. Металлический привкус во рту становится гораздо сильнее, отчего начинается тошнота и головокружение, но плевать. Сейчас это не важно. Ничего не важно, кроме тебя. На ладони загорается золотистое свечение, а с кончиков пальцев срываются огненного цвета всполохи, обволакивая поврежденное крыло, исцеляя раны, вправляя сломанную кость, останавливая кровь, забирая боль. Она чувствует, как его тело бьет дрожь, как он наклоняется чуть ниже, опуская голову ей на плечо, рукой аккуратно обвивая талию, опаляя шею горячим дыханием. Она ощущает, как все запасы энергии полностью опустошаются, отчего ноги подкашиваются, а взор заволакивает туманная пелена. Упасть ей не дают только его руки, обвитые вокруг талии в собственническом жесте. Она прислоняется лбом к его груди, облегченно выдыхая, чувствуя, как холод металлических пластин доспехов остужают бьющееся в лихорадке тело. - Зачем? Только себя погубишь. Невозможная, - прерывисто шепчет он, губами касаясь раненной шеи, сцеловывая капли крови. Она зажмуривает глаза, не позволяя слезам скатиться по щекам, в кровь прокусывая губы, сдерживая отчаянный крик, но задушенный всхлип все равно срывается, и она чувствует, как его хватка на талии становится сильнее. Не отпускай меня, ведь только в твоих объятиях я чувствую себя живой.***
Эдриан просыпается посреди ночи, сразу же неосознанно проводя ладонью по соседней стороне кровати, и заметно напрягается, когда касается остывшей простыни и смятой подушки. Сердце сжимается от тревоги, и он сразу же поднимается, накидывая на плечи рубашку, ибо на улице с каждым днем становится все прохладнее. Он находит ее, сидящей за столиком на балконе, судорожно сжимающей руками плечи, словно пытаясь успокоиться, унять дрожь. Эдриан качает головой, когда понимает, что она вышла в ночную прохладу в одной майке и коротких шортах, и прихватывает теплое покрывало. Он выходит на балкон, закрывая за собой стеклянные двери. Андреа не оборачивается, ничего не говорит, но Эдриан замечает, как она слегка расслабляется, когда слышит щелчок закрываемой двери и тихий шум шагов. В груди растекается такое приятное тепло от осознания, что ей достаточно его присутствия, чтобы хоть немного успокоиться. Эдриан набрасывает на плечи девушки покрывало, оставляя поцелуй на ее макушке и садясь рядом. Он бросает встревоженный взгляд в сторону Андреа, замечая растрепанные ото сна темные волосы, которые обычно она либо стягивает в высокий хвост, либо позволяет рассыпаться по спине крупными кудрями, синяки под глазами, с каждым днем становящиеся все больше, заостренные от недосыпания и усталости скулы и слегка дрожащие от постоянного напряжения руки. Эдриан от злости на самого себя, на собственное бессилие, на неспособность помочь единственному родному человеку сжимает кулаки так сильно, что белеют костяшки пальцев. Он пытается делать все: ревностно следит за тем, чтобы она питалась три раза в день, ложилась спать вечером, а не под утро, не позволяет ей засиживаться за учебниками, ибо «Любовь моя, во всем университете нет человека, который отдавал бы учебе больше, чем ты. Ты все знаешь и ко всему готова, перестань добивать саму себя». Но этого недостаточно. Никогда недостаточно. Ночью, на смену изматывающим парам и постоянным сменам на работе, приходят кошмары, от которых Андреа с криком подрывается на кровати, задыхаясь от слез и страха, сковывающего все тело. Сначала такие сны были не часты, не отнимали так много сил, но вскоре они стали постоянны, отчего Андреа боится засыпать, просиживая всю ночь в гостиной на диване, бездумно перелистывая телевизионные каналы. Эдриан всегда остается рядом с ней, присаживаясь рядом. Она кладет голову ему на колени, устало прикрывая глаза, и Эдриан наклоняется, осыпая ее лицо горячими сухими поцелуями, сцеловывая горькие слезы. - Устала. Я так устала, - шепчет беззвучно Андреа, тянется за рукой Эдриана, слепо тычется губами куда-то в центр ладони, ведя дорожку коротких поцелуев к запястью. Эдриан прикрывает глаза, чувствуя волну нескончаемой нежности к девушке, лежащей на его коленях, так судорожно цепляющейся за него, словно он – единственное, что держит ее в этом мире. Будь его воля, он бы забрал Андреа и увез из этого города, туда, где она смогла бы вздохнуть свободно, не чувствуя на себе постоянного груза ответственности, чужих ожиданий, требований стать той, кем она не является. Эдриан злится на самого себя и весь мир, в отчаянии разбивая зеркало в ванной. Он смотрит на окровавленную руку, но не чувствует боли, потому что гнев вытесняет все остальные эмоции. Эдриан испытывает такую сильную тревогу, заставляющую его чуть ли не каждые полчаса проверять, как себя чувствует Андреа, держа ее запястья бережно, но сильно, считывая мерные удары сердца. Андреа раздражается от такой гиперопеки, ибо привыкла к самостоятельности, но ничего не говорит, понимая, что Эдриану так же тяжело. И он чувствует, что любить сильнее человека просто невозможно. - Ты, наверное, устал уже от моих проблем, да? – тихо произносит Андреа, вырывая Эдриана из тяжелого вороха мыслей. Парень чувствует, как в груди поднимается обжигающая волна ярости. Я ради тебя в ад спущусь. Тебе стоит только слово сказать. - Я сделаю вид, что ничего не слышал, - чуть ли не рыча, произносит Эдриан, обхватывая привычно запястье Андреа, чувствуя лихорадочный стук сердца. - Эти сны, Эдриан, они…, - начинает Андреа, судорожно сглатывая, и Эдриан понимает, о чем она. Сны Андреа – обжигающе-леденая тьма, вопли боли и ярости, руины разрушенных зданий, горячая кровь, обагряющая руки, смерть, голодным коршуном витающая повсюду. Сны Андреа имеют острые когти, разрывающие плоть до кости, ядовитые клыки, вспарывающие последние остатки ясного разума, издают утробный рык, заставляющий судорожно от страха сжимать глаза, задыхаясь от паники и безысходности. Эдриан протягивает ладонь, мягко, но настойчиво тянет на себя Андреа, прикрывая глаза от удовольствия, когда она садится к нему на колени, удобно устраиваясь на его бедрах, прислоняясь к широкой груди, зарываясь холодным носом в шею, вдыхая запах терпкого парфюма, который она же сама ему и подарила на день рождения. Эдриан одну руку кладет ей на поясницу, притягивая еще ближе к себе, хотя, казалось бы, куда ближе, а другую устраивает на талии, иногда поднимаясь на спину, проводя по ней ладонью, успокаивая. Андреа не сдерживает довольный вздох, когда голоса в голове взрываются яростным воплем, а потом замолкают. Монстры из ее кошмаров панически боятся Эдриана, отступают только, когда он рядом, когда так сильно, по-собственически прижимает к себе. Эдриан оставляет горячие поцелуи на лбу, спускается к виску, ведет ниже к щеке, останавливаясь напротив искусанных губ. Он слышит, как у Андреа сбивается дыхание. Она прикрывает глаза и слепо тянется к нему, всегда только к нему. Эдриан с тихим стоном сокращает ничтожное расстояние между ними, целует уверенно, размеренно, властно, перемещая ладони на ее шею, обхватывая лицо, бережно баюкая ее в своих объятиях. Он отрывается от нее с трудом, нехотя, с улыбкой замечая, как она бессознательно тянется вперед, открывая глаза, чуть недовольно хмурясь. Эдриан жадным взглядом впитывает каждую черточку любимого лица, вплавливая родные черты на подкорке сознания, чувствуя почти физическую боль от ломающей ребра, разрывающей внутренности волны любви к девушке, сидящей на его коленях. - Ты со мной. Ты в моих руках. Здесь спокойно, безопасно, правильно. И так будет всегда, - тихо, но уверенно произносит Эдриан, так, словно непреложную клятву приносит перед всеми богами, сейчас наблюдающими за ними. Андреа часто-часто кивает, расслабляясь. Верит. Она себе самой не доверяет, а ему верит. Она прислоняется к его груди еще ближе, вслушиваясь в биение его сердца, успокаиваясь, почти засыпая. Эдриан пальцами зарывается в ее волосы и тихо шепчет на ухо. – Позволь тебе рассказать легенду о Боге Смерти, влюбившемся в саму Ночь.