Не место для бабочек III: Клинок доблести

Минаго постоянно тараторила, сыпала проклятьями, исходила ядом и верещала, но в дверь продолжали стучать, скрестись и просто вламываться демоны и культисты всех мастей. Стонтон уже даже не поднимал головы: и так ясно, какие вести принес очередной визитер. Дурные, пугающие, требующие незамедлительной реакции дрезенского командора. Саму идею пользоваться дверью, имея возможность телепортации, Стонтон считал лицемерной глупостью, подхваченной демонами у голарионцев. Крепкий кофе успел остыть и покрыться противной жирной пленкой. На вкус он всегда горчил, как и все в этом городе, и Стонтон оставил попытки насладиться когда-то любимым напитком. Теперь он предпочитал воду — мутную и затхлую, щедро замешанную на обеззараживающем составе, оставлявшем на языке все тот же горьковатый привкус. Так он, по крайней мере, не усугублялся кофейной горечью. — Зайчонок! — Минаго, отослав очередного просителя, рухнула на соседний стул и уронила голову на тонкие руки, так по-человечески устало сложенные на столе. — Я не могу больше этого выносить. Давай уйдем? Она подняла лицо; Стонтон Вейн увидел на нем надежду. Безглазая лилиту с самого начала штурма порывалась все бросить и сбежать подальше, но Стонтон и сейчас, и ранее стоял на своем: — Мы останемся здесь до конца, дорогая, — он устало вздохнул и отложил пожелтевшее письмо, потянувшись к следующему за ним в стопке. — Не ты ли говорила, что крестоносцам никогда не взять город? Минаго не нашлась, что ответить, и вскоре посвятила все свое внимание ворвавшемуся в зал совета грязному дретчу, сообщившему о безвременной кончине нескольких великанов, заправлявших катапультами. Стонтон сдавленно выругался и вернулся к документам. Бумаги, которые удалось найти в уцелевших дрезенских архивах, содержали имена, названия и цифры, которые больше не имели значения. Он перебирал письма, списки и приказы, кончиками пальцев бережно касаясь собственного прошлого прошлого. Там у Стонтона Вейна были Бог, друзья и судьба. Светлая, героическая, яркая жизнь. — Так остановите их! — выкрикнула Минаго. — Как они вообще попали в средний город? Я же отдала приказ закрыть ворота! — Они не пользовались воротами, они в-в-вошли через дыру в стене… — дретч дернулся всем телом, когда Минаго взвыла, вскидывая длинные когти для удара. — Клянусь, я не при чем! Я не-кх-х-хр… Искривленные многими переломами пальцы вцепились в шею, бесплодно пытаясь зажать рану, оставленную когтями лилиту. К умирающему уроду тут же подлетели две суккубы, исполнявшие у Минаго роль личной стражи. Фалрисса и Келемирис — Стонтон давно запомнил их имена. Но никогда своим знанием не пользовался — подруги Минаго смотрели на него с нескрываемым презрением и явно не горели желанием завязать разговор. Не очень-то и хотелось, если на то пошло — меланхолично наблюдая, как две демоницы вытаскивают из кабинета подергивающееся тело дретча, Стонтон осознал, что окончательно разочаровался в беседах. А ведь любил когда-то потрещать с сослуживцами за чаркой эля в «Полумере» — и тогда болтовня совсем не казалась ему пустой тратой времени. Он вернулся к документу: здесь был приказ о представлении к награде нескольких офицеров, руководивших наступлением на один из демонических фортов. Следом за высокопоставленными орденоносцами были списком перечислены с их слов вояки помельче — те, чьими руками ковалась та победа. Рядовой Вейн тогда получил повышение и даже небольшой отряд в личное командование — их лица часто являлись Стонтону в кошмарах. Изуродованные. Искаженные ужасом. «Зайчонок, пойдем со мной,» — среди хаоса хрупкая полуэльфийка тянет ему изящную ручку, но Стонтон уже знает, что скрывается за невинным взглядом ясных глаз. Он взмахивает глефой, утробно рычит — и просыпается. И так почти каждую ночь. А рядом, поглаживая напряженное плечо Стонтона, вольготно развалилась она. Причина его падения. Или… только повод? Был ли у него выбор на самом деле, или сам он был выбран без права на отказ?.. — Зайчоно-о-ок, — Минаго устало садится на стол, потом и вовсе заваливается на него спиной — безглазое лицо оказывается напротив Стонтона, заслоняя собой старый приказ. — Я так устала… — Я тоже, дорогая, — он принимает ее поцелуй, вцепляется пальцами в шелковистые белокурые пряди, позволяя им скользить между пальцами. Поцелуи лилиту всегда жестки, почти жестоки, но Минаго и правда любит его. Как умеет — так и любит. Но не может рассчитывать на взаимность — Стонтон не демон, и не может любить так же. А любви дворфа демоница не заслужила, никогда не заслужит. Она обвивает руками его шею, сладострастно стонет, когда он встает и наклоняется, прижимая ее к бумагам, в которых записана жизнь какого-то другого Стонтона. Бесполезного болвана на службе лицемерной королевы, которой закон и долг давно заменили сознание и милосердие. — Да отпустите же меня!.. Госпожа! Госпожа, командор в городе! Минаго теряет всякую нежность и податливость, ужом покидая объятия того, кому клялась в любви. В этом отличие демонов от голарионцев — любовь всегда будет уступать ненависти. Даже самая сильная — даже самой мелочной и мимолетной. Лилиту бросается к порогу, где ее ручные суккубы держат маленькую хафлингшу, Нуру Дендивар. Стонтон хочет вернуться на стул, но в присутствии Нуры почему-то не может себе этого позволить. Девчонка тараторит, что командор, вопреки донесениям, не осталась в форте, который скоро должны смести диверсионные отряды. Мерисиэль пришла, и с ней вся честная компания: хохотушка Сиила, граф Арендей, подземный идеалист и странная магичка, оказавшаяся, по словам разведки, чистокровной кицуне. Теперь еще Арушалай, суккуба-отступница, которую Минаго пару дней… иди недель?.. назад заперла в городской тюрьме. Они где-то в городе, но где — неизвестно, потому что оставленная Нурой порт-ловушка почему-то не сработала. Стонтон подавляет нервный смех и закашливается — Нура замолкает, вскидывая на него гневный взгляд. — Она сожрет твои кишки, дворф! Что здесь смешного? — Не смей говорить с ним так! — пищит Минаго, отвешивая Нуре вескую пощечину. Девчонка падает, зажимая кровоточащую грязную щеку, но не издает ни звука. Огромные голубые глаза дрожат гневными слезами, но она молчит. Жалко ее. Потрепала ее жизнь — как и самого Стонтона. Да хранят Боги ее душу… неуместная мысль заставляет оскалиться жесткой улыбкой. Стонтон поворачивается спиной к диверсантке и почти не слушает ее дурацкого предложения с фальшивым Клинком доблести. Минаго послушает, отдаст распоряжения… или не отдаст. Или просто вскроет Нуре глотку прямо в этом зале, как какому-нибудь дретчу. Все одно… все они уже мертвецы. Возмущенно вопящую Нуру куда-то утаскивают, зато приносят ужин: молчаливая культистка ставит перед дрезенским командором тарелку с ошметками курятины и тушеными овощами, заменяет кружку на такую же со свежим, но снова отвратительным кофе. Визитеры заходят все реже, Минаго мечется между дверью, балконом и командорским столом, причитает, заламывает руки — и вопит, до визга, до рыка… От этого стучит в ушах. Безумно хочется спать. Стонтон молча покидает зал совета, чтобы вернуться в спальню, где наконец-то можно насладиться тишиной. Перина мягкая, белье безукоризненно свежее и едва ощутимо пахнет душистыми травами. Особый приказ Минаго — эта комната должна быть максимально голарионской. Как и кузница Йорана… о брате Стонтон старается не думать. Хочет проведать его, поговорить, как раньше, но не может явиться ему на глаза. Йоран будет смотреть на него со всепрощающим сочувствием, а от этого на душе становится гадко. Пусть обидится и свалит из цитадели обратно в Кенабрес — ни один крестоносец в здравом уме не станет ссориться с лучшим кузнецом Мендева. Даже если его брат — Стонтон Вейн. Беспокойный сон обходится без сновидений, и с пробуждением дрезенского командора снова одолевает скука. Он просыпается от воплей крестоносцев у самых стен цитадели: напыщенный увалень Дарразанд сыплет угрозами, грохочет огненной плетью. Запах паленой плоти забивает ноздри. Стонтон возвращается в зал собрания, где застает Минаго совсем одну. Она бросается к нему, трясет за плечи: — Милый, давай уйдем! Прошу тебя, давай уйдем, пока не поздно… Он протягивает руку, дотрагивается до ее лица. Кожа лилиту нежна, демоница льнет к его пальцам, неосознанно подставляя ласке уродливое клеймо там, где у голаринских женщин обычно глаза. Знак Бафомета шершавый и горячий наощупь. Стонтон отдергивает руку и идет к столу. — Они могут войти в цитадель? — Нет, милый. Дверь завалило, никто не сможет попасть внутрь. Им потребуется несколько дней, чтобы… — Значит, найдут другой путь, — бормочет Стонтон. Минаго не продолжает. Под балконом громко славят командора Мерисиэль. Стонтон сплевывет на ковер у стола. Плевок смешивается с кровью в бурой луже, остро пахнущей серой. Хочется жрать. Но еду никто уже не принесет — все наверняка толкутся внизу, охраняя заваленную дверь. Или разбежались, забились во все щели, со страху перебив культистов — демоны… глупо ждать от них лояльности. Стонтон оборачивается к Минаго — ее плечи вздрагивают от очередного выкрика внизу. — Уходи, — шепчет Вейн, усаживаясь за стол. — Уходи, Минаго. — Я не оставлю тебя ей, зайчонок, — шепчет лилиту. Но Стонтон слышит: «Я ей не уступлю». Уступит и оставит: и Стонтона, и Дрезен. Все решено — могут ли смертный и демоница спорить с избранницей богов? Мерисиэль жива и в авангарде крестоносцев, несмотря ни на что. Ее, наверное, вовсе нельзя ни убить, ни хотя бы остановить. Но понимает ли она, что уже стала заложницей своего статуса, что стоит оступиться — и лучшие друзья плюнут в спину, а добрая королева, вознесшая ее так высоко, сбросит свою ставленницу в саму Бездну и покроет проклятием ее имя? Или поступит еще более подло и жестоко — помилует, поставив чистить ночные горшки уже новых избранных на несколько десятков, а то и сотен лет. Эльфы, к сожалению, тоже живут очень долго. — Где Нура? — почти без интереса спрашивает Стонтон. — Мертва, — лилиту бросается к нему, тянет в обжигающе-голодные объятия, которые давно не приносят ни тепла, ни облегчения. — Никто не смеет так говорить с тобой, зайчонок. Что же, так даже лучше. Лучше смерть, чем милосердный плен крестоносной королевы. Стонтон хочет спросить, как погибла Нура, но молчит — так ли это важно? Мертва — и ладно. В зал больше никто не заходит. В коридоре топчется дозор — пара минотавров, писклявый бабау, тройка тупых дретчей… отбросы. Суккубы ушли и не вернулись — о них Стонтон тоже не спрашивает, все ясно и без слов. Когда под утро по цитадели прокатывается волна знакомой величественной силы, Вейн приветствует ее как старого друга, улыбкой. Фаразма вот-вот распахнёт ему объятия. — Котеночек, уходим! Она вот-вот ворвется сюда, — причитает Минаго. — У меня есть план, мы выберемся… — И козломордый сожрет тебя вместе с платьицем, — ворчит Стонтон. — Нет уж. Город наш, разве не ты… — Госпожа! Она захватила клинок доблести! На пороге снова Нура — невредимая, но перепачканная кровью и гноем с ног до головы. Кажется, она посетила выгребную яму в подвалах; значит, командор прошла через катакомбы и встретила Йорана. Братик точно не пропустил ее мимо себя, а значит, уже мертв. В душе Стонтона что-то вздрогнуло, заледенело до боли и погасло — возможно, теперь в нем наконец-то мертво абсолютно все голарионское. — Она убила твоего брата, Вейн. Я видела тело, ручная паладинка командора зарубила Йорана его же мечом! Что же, значит, умер Йоран достойно. Стонтон кивает и отворачивается, мерно шагает к балкону, смотрит вниз. Там беснуется латным морем крестоносная сила, шныряет по внутренней площади, тянет походные шатры и жжет погребальные костры. Пахнет дымом и падалью; Стонтон тянет ноздрями вонь и гарь, чувствуя, что это последние минуты его затянувшейся жизни. — За командора!.. — разносится уже в коридоре, прямо за дверью. — Ты клялась, что она купится на фальшивку! — шипит Минаго. — Она должна была сдохнуть! — Ей помогали! Кицуне поймала глабрезу, он раскидал твоих демонов одним заклинанием! — Какой еще глабрезу?! — Которого должны были призвать ценой моей жизни, «госпожа», — злобно шипит Нура. Так вот, какая участь была ей уготована… — И это еще не все. Ей помогла одна из пленниц, они звали ее Яниэль… Удар сердца и тишина. Стонтон смотрит в лицо лилиту и пытается понять, слышал ли он то, что слышал. Несколько секунд удивленного молчания. — Там не могло быть Яниэль! Ее вообще нет в цитадели! — пищит наконец Минаго. — Ты лжешь мне, маленькая дрянь… Нура отступает к столу, а лилиту уже бормочет под нос заклинание, от которого полурослица обуглится заживо, отчаянно возопит и заткнется, наконец-то издохнув. Стонтону ее уже не жаль — со смертью Йорана он окончательно забыл, что такое жалость. Когда дверь наконец открывается, с грохотом, резко и смело, как ни от одного демона, Стонтон улыбается. — Наконец-то… Фаразма заждалась. Стонтон вскидывает глефу, ловя удар меча, выкованного его братом. Ему кажется, что он даже видит на зеркальной поверхности клинка кровь Йорана. «Не вышло из меня толку, братик… прости, если сможешь…»