О Жизни и Смерти

Единственное, что я отчетливо помнила до потери памяти — то, как мама засыпала меня богословскими поговорками, которые должны были научить меня ведомой только ей мудрости. Она была набожным человеком, и все невзгоды, происходившие в жизни, переносила достойно. «Пути Господни неисповедимы», — эту фразу я слышала от нее чаще всего. Ее силу принимать собственную судьбу я считала слабостью. Годы спустя смысл всех маминых слов наконец нагнал меня. Ну а пока, я предвкушала наступления нового дня, желая проявить себя и испытать свои способности. Уже завтра я попрощаюсь с теми, с кем сидела на лекциях, проходила практику, а иногда даже делила обед. Было ли мне грустно? Не очень, ведь из всех сверстников я общалась разве что с Сорой и Юки. И все же, жаль раставаться с теми, кто наполнял мои будни. Одни, конечно, продолжат дело Учителя, оставшись работать в больнице, а вот другие отправятся по распределению в отдаленные уголки страны. — Nervös? — спросил Учитель, погруженный в содержимое многочисленных папок, стоящих ровной стопкой на его рабочем столе в гостиной. — Ein bisschen, — ответила я, поправляя перед зеркалом униформу. Из спальни вышел Ясуко со взъерошенными после сна волосами. По угрюмому выражению лица было ясно, что эту ночь он спал неспокойно. — А ты почему еще не на занятиях? — пригрозил ему Учитель, а затем укоризненно обратился ко мне: — Разбаловала его. — А я-то что? — я развела руками. — Это прежде всего ваш сын. И вообще, я уже ухожу. — Накинув плащ на плечи, я вышла на улицу. За прошедший год многие стали узнавать меня на улице, ведь я почти все время находилась рядом с Учителем. «Ваша преемница?» — спросил как-то не помню уже кто. Хотел подшутить. Я не любила подобные разговоры. Молодой девушке сложно что-либо противопоставить многолетнему опыту лучшего врача деревни. Но почему-то для остальных это не было столь очевидным. «Если сочту нужным на благо деревни» — ответил тогда Учитель. Больше подобных колкостей в свой адрес я не слышала. По крайней мере, открыто. В центре Амегакуре находилось большое глубокое озеро, образовавшееся из-за нескончаемо проливных дождей. Поперек него проходил длинный мост, соединявший восточный и западный берега. Среди восточных гор скрывались небольшие поселения. Почти у входа в деревню, в западной части моста, находился пропускной пункт. От озера Амегакуре в виде прямых лучей расходились в северном, западном и южном направлениях длинные-предлинные улицы, пересекавшиеся с другими по дуге, из-за чего получался рисунок в виде эдакого раскрытого веера. Обитаемыми районами деревни считались северная и южная части. Западная часть считалась престижной еще со времён правления Ханзо Саламандры — бывшего лидера Амегакуре. Здесь обычно проживали главы деревни, их семьи, родственники, советники и приближённые. Резиденция Пейна находилась чуть дальше к западу, почти на окраине. Я говорю об этом уверенно, поскольку бывала там не раз. А вот для большинства жителей точное расположение места обитания лидера Амегакуре до сих пор оставалось загадкой. Но так как часть западного района в глуби деревни была ограждена высоким забором с надписью Вход воспрещен, поговаривали, что там, скорее всего, и находится Равнина высокого неба — пристанище нашего Бога. Едва ли в деревне нашелся бы желающий проверить, какая участь ждала ступившего на священную территорию. Дорога привела меня к больнице — небольшому пятиэтажному зданию. В Амегакуре строились не только высокие башни. Вся деревня стояла на сваях, вколоченных в ил на дне озера. В некоторых местах грунт был особенно неустойчивым, и сооружать там монументальные постройки было бы небезопасно. — Добрый день, — поздоровалась я со старшей медсестрой с регистратуры. — Будут какие-то поручения? Женщина посмотрела на меня сначала удивленно, а затем с некой долей раздражения, ведь теперь ей придется придумать мне задание, раз уж я пришла. Вообще, я её немного побаивалась — человеком она была строгим. Даже для Учителя у нее было припасено крепкое словцо. — Да вроде младшеньких уже запрягла работой… — задумчиво протянула она. — Можешь проверить старых пациентов. — Я кивнула. — Погоди, принесу твою папку. Она скрылась за соседней стенкой и так же быстро вернулась обратно. — Вот, держи. — Спасибо. Я направилась в сторону ординаторской. Личных пациентов у меня было не так много — у большей части из них основным лечащим врачом был Учитель. Я же следила за их самочувствием и докладывала в случае улучшения или ухудшения здоровья. Иногда, если очень повезет, была ассистентом на операциях. В ординаторской, вальяжно раскинувшись на диване, лежала Юки. Увидев меня, она приняла сидячее положение. — Какие люди! — воскликнула она. — Юки! — поприветствовала я её, улыбнувшись уголками рта. — Что ты здесь делаешь? — Я ведь так до сих пор и не решила, чем хочу заниматься дальше. Подумала, если приду в больницу и посмотрю, как работают другие врачи, смогу сделать правильный выбор. — Правильно, — сказала я, сев за письменный стол спиной к ней. — Пойдешь со мной на обход. Я открыла папку. В ней были собраны истории болезней всех тех пациентов, за которыми я наблюдала последние несколько месяцев. Посмотрим, что тут у нас… — Слушай, Кид, — начала издалека Юки, — давно хотела тебя спросить…Ты меня слушаешь? Я произнесла задумчивое «угу», хотя совсем ее не слушала. — Это, конечно, не мое дело, и я вообще не должна в это лезть. Но ты же знаешь: пока парень сделает первый шаг, уже может быть поздно… Я переворачивала один лист за другим. Людей мне проще всего запоминать по отличительным приметам, больных — по диагнозам. Перелом бедра: пожилая женщина с седыми волосами, собранными в пучок. Любит долгие разговоры, и мне очень неловко ее прерывать, когда нужно идти к другим пациентам. Воспаление легких: мальчик, ровесник Ясуко. Каждый раз показывает мне щель между верхними передними зубами. ПТСР: мужчина со шрамом через все лицо. Немногословен, избегает зрительного контакта. Листы продолжали шелестеть под моими пальцами. Я включилась в монолог Юки на предложении «Сора ведь хороший парень, скажи?». — Конечно, хороший. А почему ты спрашиваешь? — я развернулась к ней лицом. Она вдруг замолчала. За дверью кто-то прошел с каталкой. — Он тебе нравится? — продолжила я. — Мне? Это ты ему нравишься. Я округлила на неё глаза. Юки поняла, что сболтнула лишнего, поэтому отвела взгляд в сторону. Я ничего ей не ответила, возвращаясь к папке на столе. Мой взгляд упал на очередную историю болезни. «Макото Сато, 22 года. Поступила в родильное отделение полгода (6 месяцев) назад. Во время родов возникли осложнения, вследствие чего было сделано кесарево сечение. Операция прошла успешно. Родились двойняшки — мальчик (2300 грамм) и девочка (2200 грамм). Дети здоровые, отклонений нет. Пациентка перенесла операцию хорошо, жалоб нет». Я знала и раньше, что о самочувствии человека нельзя судить только по медицинским показателям. Вроде смотришь — внешне абсолютно здоровый, даже улыбается, румянец на щеках видно. Приходят анализы — тоже все в норме. А внутри будто все внутренности пережевали и выплюнули. Делаешь МРТ — да вот же, все на месте, все органы в порядке, никто ничего не пережевывал. И все равно чувствует себя человек ужасно, и чувствует он это ни сердцем, ни головой, даже понять толком не может, чем именно. «Душой», — подсказала бы мама. Душа Макото болела так долго, что она уже не могла представить, как могло быть по-другому. Её абсолютно не интересовало происходящее вокруг. Она ни с кем не разговаривала и лишь изредка отвечала на вопросы. Даже на своих новорожденных детей смотрела отрешенно, будто мыслями уже давно была где-то далеко, а тело почему-то осталось здесь. Единственный раз, когда она дала волю чувствам, случился во время родов. Боль — вот, что делает людей по-настоящему живыми. Учителю пришлось делать продольный надрез ниже пупка, который я потом зашивала. Психическое состояние Макото не улучшалось, и я уговорила Учителя назначить ей медикаментозное лечение. Лекарства специально готовили в больнице. Раз в месяц Макото должна была приходить за ними на регистратуру. Иногда я видела ее издалека, пока ходила между этажами от одного пациента к другому. Как-то раз она даже улыбнулась мне. Казалось, ей становилось лучше. Как же я собой гордилась! К ее истории болезни шел учетный лист, в котором старшая медсестра проставляла дату, когда Макото забирала лекарства. Ячейка за шестой месяц пустовала. Это означало, что последний раз Макото была в больнице больше месяца назад. Странно. Наверное, медсестра просто забыла проставить дату. Сжав листок в руке, я направилась к регистратуре. Юки вышла за мной следом, не понимая причину резкой смены выражения на моем лице. — Простите, когда Макото Сато была здесь в последний раз? — выпалила я медсестре. — Кто-кто? — переспросила она, отпрянув от неожиданности. — Здесь указано, что она не пришла за лекарствами в этом месяце. — Я положила листок перед ней. Женщина надела очки, чтобы получше разглядеть содержимое написанного. — И правда, — задумчиво ответила она, — не доглядела. Но я не помню, чтобы она приходила. Внутри меня будто начала закручиваться пружина. — Набрать её номер? — предложила медсестра. — Да, будьте добры, — ответила я. Женщина позвонила по указанному в истории болезни контактному номеру дважды. Но никто так и не поднял трубку. — Ты может объяснишь, что случилось? — спросила Юки, наблюдая за тем, как я забираю из шкафа плащ, параллельно проговаривая про себя адрес Макото. — Надеюсь, ничего, — ответила я, вручая ей папку с больными. — Осмотришь их за меня. — Куда ты? — Надо проверить пациентку, — бросила я ей напоследок и скрылась за дверью ординаторской. Я выбежала на улицу. Небо было голубым, безоблачным — редкость для Амегакуре. Солнце отбрасывало яркие блики на темные лужи, образовавшиеся после недавнего дождя. Люди шли мимо: одни неспешно прогуливались, другие торопились по своим делам. В деревне своим чередом шла жизнь, в то время как закручивающаяся внутри меня пружина уже трещала от напряжения. Увидев меня на пороге своей квартиры, Макото улыбнулась мне так тепло, так по-доброму, прямо как тогда, когда мы с ней встретились взглядами на первом этаже больницы. — На улице, наверное, холодно. Вы не замерзли? Сейчас такое время года обманчивое. Девушка стояла посреди комнаты. Рукава ее кофты были насквозь мокрыми по локоть. С них на ковер капала вода. Кап-кап. Кап-кап. — Ну что же вы, проходите, пожалуйста… — Девушка сделала пригласительный жест рукой и сама присела на один из стульев, чуть не упав с него. На пол с глухим звуком упала еще пара капель. Кап-кап. Кап-кап. Макото плохо контролировала свои движения. Я сразу подумала на наркотическое или алкогольное опьянение. Нет, скорее, наркотическое. В комнате ничем не пахло. — Макото, как вы себя чувствуете? Вы не отвечали на телефон. Мы звонили вам из больницы. — Как я себя чувствую? — повторила она за мной. — Как я себя чувствую… — спросила она будто у самой себя. В квартире было тихо. Даже слишком. Я слышала жужжание холодильника, скрип половиц, шум воды в трубах, отдаленные звуки улицы за окном и голоса соседей сверху. И все же, в ушах у меня стоял звон от давящей тишины. Где дети? В комнате никого не было, кроме нас. Макото смотрела в одну точку, задумчиво теребя нижнюю губу. Темные короткие волосы спадали ей на лицо. Вид у нее был уставший. Кажется, она забыла про мой вопрос. — Макото, — позвала я настойчивее, — я пришла осмотреть ваших детей. Позвольте мне на них взглянуть. Она встрепенулась, вспомнив про мое присутствие. Пошатываясь, она направилась в другую комнату. Я прошла за ней вглубь квартиры. В соседней комнате располагалась детская. Окна были зашторены, стоял спёртый воздух. Макото склонилась над одной из кроваток, а в следующую секунду меня словно ударили по голове чем-то тяжёлым. Ноги стали вмиг ватными, мне хотелось обо что-нибудь опереться. Макото достала полугодовалого ребёнка из кроватки. С его одежды обильно стекала вода, будто с неотжатой половой тряпки. Мне не нужно было подходить ближе, чтобы понять — он мертв. Макото развернулась ко мне, прижимая к груди ребёнка, больше похожего на куклу: его голова неестественно свисала в сторону, руки и ноги болтались по швам. Она подошла вплотную и передала ребенка — холодное распухшее тельце опустилось мне на руки. Ткань моего белого халата пропиталась водой, отчего на груди и животе проступили тёмные пятна. Я смотрела перед собой, где секунду назад стояла Макото. Не могла заставить себя опустить взгляд. Поодаль стояла вторая кроватка. Я с трудом переставляла вмиг отяжелевшие ноги. Едва заглянув туда, я отвернулась. Нет, их было не спасти. Оба мертвы. Мне всегда казалось, что я смирилась со смертью. Точнее, с тем, что человек смертен. В анатомическом театре Учитель показывал нам, как нужно производить вскрытие. Он делал это так легко и непринуждённо, будто нет ничего проще. В его умелых руках нож порхал над телом, отчего кожа будто сама отлетала от органов. Мертвых я не боялась. Так почему я не могла посмотреть на младенца, которого всё ещё крепко прижимала к себе? Из забвения меня вырвали стоны боли — Макото лежала на полу, схватившись за живот. Её тошнило. Я положила ребёнка обратно в кроватку и присела перед девушкой на коленях. Она всё ещё была в сознании. Я оглянулась вокруг. На столе были разбросаны полупустые пузырьки из-под лекарств — тех самых, которые Учитель предписал принимать в течение шести месяцев. Которые я так долго выпрашивала, а он все отнекивался. Может, уже тогда понимал, чем всё закончится. Я подскочила к телефону, стала набирать номер больницы. Счет шёл на минуты. — Не надо, — прохрипела Макото, — не губи… Не губить? До сих пор не понимаю, почему без колебаний повесила трубку. Может меня убедил звучавший в ее голосе страх — жизни, а не смерти. Чего она боялась настолько, что выбрала небытие для себя и своих детей? Или же кого? Макото лежала на полу лицом к потолку, захлёбываясь собственной рвотой. Какое-то время её тело билось в предсмертной агонии. Вскоре всё было кончено. Тело девушки обмякло, её глаза превратились в две стекляшки. Я посмотрела на часы, висевшие на стене. Время смерти — 14:47. Я приподняла нижний край кофты девушки. Красивый всё же шов получился. Остаток дня я запомнила смутно. Перед глазами плыл поток знакомых и незнакомых лиц: соседи Макото («Такая хорошая девушка, спокойная, с детьми всегда гуляла»), в ужасе прятавшие лицо в ладонях; следователи («Так значит, муж её погиб около года назад, и родных у неё не было?»), опрашивавшие всех присутствующих; санитары («Хватай за ноги, я — за руки»), которые вынесли её тело из квартиры. Совсем скоро в набитую людьми маленькую квартиру прибыл Учитель. Всё же Макото Сато числилась по документам его пациенткой. Он пытался расспросить меня обо всём, но я будто находилась под толстым слоем воды и не слышала ничего вокруг себя. Следователи очень быстро закрыли дело за отсутствием состава преступления. А что если бы людей судили после самоубийства? Вот, нарушили статью такую-то, платите штраф, идите на исправительные работы или отправляйтесь в тюрьму отбывать срок. «Это называется Страшным Судом», — сказала бы мама.