Застывшее время

Он смотрел на неё изумлёнными глазами и не понимал. – Как же ты решилась сбежать со мной? Наверное, я всё-таки тебе нравлюсь, пусть ты и не желаешь признавать этого. – Да мне жаль стало тебя, глупого. Я увидела в твоих глазах отчаяние, и мне стало ясно, что ты моей смерти просто не переживёшь. Мне-то самой было всё равно, жить или умирать. Но жалость никогда не перейдёт в любовь. Такова природа вещей. Я ухожу. – Куда ты пойдёшь? – говорил он, едва касаясь пальцами её чёрных волос. – Не знаю. Куда глаза глядят. Туда, где светит солнце, лишь бы не оставаться здесь с тобой. Пора прекратить этот самообман. – И ты вот так просто возьмёшь и уйдёшь после всего, что было между нами? – А что было? Это было не со мной. – Не доводи до абсурда. Ты прекрасно помнишь, как мы были единым целым. Мы и есть единое целое. Ты не можешь этого отрицать. – Никаких «мы» не существует. Есть только я и ты по отдельности. Что ты мне предлагаешь: стереть границы личности и стать пылью? – Нет, я тебе предлагаю союз двух независимых личностей, основанный на уважении и любви. – Если ты так называешь то, что между нами происходит, то я точно ухожу. Прямо сейчас. – Останься, я прошу тебя. Идти одной опасно. Кто тебя защитит в дороге? – Опасности меня не пугают. Ты прекрасно знаешь, что я не дорожу жизнью. Я и так лишилась всего, что у меня было. Мне больше нечего терять. – Я точно так же лишился всего, что имел, но я нашёл тебя, и ты стала смыслом моей жизни. Обрести тебя, чтобы потом потерять? Да лучше погибнуть! – Я завидую тебе. Ты счастливее меня – у тебя хотя бы есть смысл жизни, а у меня никакого смысла нет и, видимо, никогда не будет. – Счастливее? Да о чём ты? – Мне кажется, у меня нет души. Ты так хотел прикоснуться к моей душе, а её просто нет. – Ну тогда это я тебе завидую. Я предпочёл бы, чтобы у меня её не было вовсе, чем так ревновать. Признайся, ты всё время его представляешь себе на моём месте? – Нет. Вы слишком разные. Но ты знал, на что шёл. Ты получил то, что хотел. А теперь отпусти меня. – Я просто шёл за своими чувствами. – Да если бы я целиком и полностью шла за своими чувствами, я бы разрушила чужую семью. – Это не принесло бы тебе счастья. Он бы вечно метался между двумя женщинами, и однажды вы бы просто вцепились друг другу в волосы, а он беспомощно взирал бы на это со стороны и лепетал бы: «Что вы делаете, девочки, ну остановитесь, пожалуйста…». – Я бы не опустилась до такого недостойного поведения. – А Леди Ровена точно кинулась бы на тебя! – Боюсь, в таком случае она бы оказалась на полу. Никогда не нападай на целителя: он знает, где твои самые болезненные точки. – Айвенго никогда не будет принадлежать тебе полностью. Я же только твой. Навсегда. Она внезапно ощутила прилив нежности к Бриану, который так самозабвенно её любил. Самый подходящий момент признаться ему в любви, но нельзя: ведь это неправда, а он тут же почувствует фальшь. Но если она скажет, что он ей абсолютно безразличен, он только рассмеётся, ибо это было совсем не так. Врать было бесполезно: они видели друг друга насквозь. Ничего она не будет говорить, она же уходить собиралась. Да, пора уйти и больше не мучить ни себя, ни его. Ребекка вспомнила, как Бриан просил её бежать с ним, а она отказалась. И тогда он посмотрел на неё, как приговорённый к смерти, и сказал: «Прощай!». Отвернулся и пошёл. И было что-то в его походке и во всём его облике, что говорило: завтра он точно умрёт. Могла ли она это допустить? – Постой! Я согласна. – Едем немедленно! – воскликнул он. Лицо его тут же просветлело, а черты разгладились. И тогда они быстро собрали вещи и отправились в путь. Он вывел девушку из замка какими-то потайными ходами. Удивительно, что там они нигде не столкнулись с охраной. Снаружи их поджидали два всадника и ещё один конь. Они помчались во весь опор, но их никто и не преследовал. Ехали долго: через поле, через лес. У леса Бриан отпустил тех двоих и дал им денег, напомнив им о необходимости хранить молчание и пригрозив жестокой расправой, в случае если они нарушат обещание. Позднее он остановил коня у небольшого дома в самой чаще леса. Если бы он не сказал Ребекке, что вот, мол, они приехали, она бы и не заметила, что там есть дом. Рыцарь помог девушке сойти с лошади, и они зашли внутрь. – Здесь какое-то иное измерение, – сказала Ребекка, переступив порог и осмотревшись по сторонам. – Никогда об этом раньше не задумывался, но это означает одно: здесь невозможное становится возможным. – Что ты хочешь этим сказать? – спросила девушка. Вместо объяснений он обнял её так властно, будто бы она давно уже принадлежала ему. Он целовал Ребекку, и она не сопротивлялась – ведь этого и следовало ожидать, раз она поехала с ним. Сама мысль о том, чтобы отдаться Бриану де Буагильберу, была ей ненавистна, но, прислушавшись к себе, она осознала, что теперь сама этого хочет. И была в ужасе от себя самой. Всё, что она могла сказать, было: «Зачем ты щекочешь меня своими усами?» Рыцарь в ответ попросил подождать его немного и удалился в другую комнату, через некоторое время вернувшись уже без усов и бороды и слегка помолодевшим. И тут же сказал ей: «Ну что ты стоишь – поцелуй меня!» И в этот поцелуй Ребекка вложила всю ненависть, на которую была способна, как будто хотела его укусить. Только, кажется, он был этим доволен и ответил ей таким же страстным поцелуем. И сказал ей: – Надо же, какая ты горячая! – Ненавижу! – прошептала она и сорвала с него тунику. – Ненавидь меня так почаще, мне нравится! – воскликнул рыцарь, обнимая её. И тут Ребекка обнаружила, что его красивое мускулистое тело покрыто глубокими шрамами, и вся её ненависть исчезла, а вместе с ней и весь запал. Бриан увидел, что она пристально разглядывает его шрамы и небрежно заметил: – Старые боевые ранения. Не обращай внимания. Я о них вообще не думаю, особенно сейчас, – и хотел было её раздеть, но девушка дрожащим нервным голосом сказала: – Не надо, я сама. – Как хочешь, только тебе будет приятнее, если это сделаю я. – Будь по-твоему, – ответила она еле слышно, опустив глаза.       Потом он говорил, что у него это впервые в жизни случилось по любви. Она не знала, радоваться или печалиться этому – все мысли и эмоции куда-то улетучились. Одно было хорошо: бояться уже точно было нечего. Все опасности были позади. И просто так, чтобы как-то поддержать разговор, Ребекка спросила: – А как же та женщина? Ну, твоя первая любовь? На это Бриан ответил, что так и не познал её, так как она вышла замуж за другого. В его жизни было только две женщины, которых он любил по-настоящему: первой была Аделаида, а Ребекка была второй, но главной и последней. А в те двадцать лет, что между ними прошло, в его жизни было много всякой грязи и мерзости, о которой рыцарю и самому было вспоминать стыдно и противно. Усталые любовники тихо уснули вместе. Утром Ребекка проснулась в объятьях порочного рыцаря и поняла, что это был не сон. И потянулись дни, похожие один на другой. В этом доме даже слуг не было, ведь слуги могли предать, так что наши беглецы жили как небогатая супружеская пара: готовили и убирали вместе, помогали друг другу умываться, питались скромно, тщательно распределяя запасы. Они скрывались от всего внешнего мира. Бриан изредка выбирался на реку за водой ночью и днём в лес – охотиться, тщательно замаскированный, а Ребекку никуда не выпускал – боялся, что сбежит или, хуже, что её кто-нибудь похитит. А она иногда просилась: «Пойдём целебные травки собирать. А то у меня вся походная аптечка в том проклятом замке сгорела». И рыцарь обещал, что пойдут, но не сейчас. Чувство, что опасность где-то рядом, не покидало его. В общем и целом, во всём они проявляли аскетизм, кроме любовных утех. Страсть штука заразительная – часть своей необузданной страсти Бриан передал своей возлюбленной, да только вот то, что Ребекка к нему испытывала, она не могла назвать любовью. Ну и ладно, пусть плоть наслаждается, а душа остаётся холодной и свободной. А может, всё-таки нет никакой души? Но она гнала от себя эту крамольную мысль, которую раньше, до грехопадения, без колебаний назвала бы богохульством. И всё же, что ей дело до этого несчастного? Зачем вместо долгой и мучительной смерти на костре она выбрала ещё более долгое духовное саморазрушение? Ради чего? Очевидно, что он был на грани, что он дошёл до такого предела, что, став свидетелем её смерти, либо сразу же умер бы на месте от переживаний, либо вонзил бы себе кинжал в сердце. И какие тут, к чёрту, амбиции мирового масштаба? Ну и что? Не всё ли ей равно? Видимо, нет. Она ощущала к нему какой-то смутный интерес. Как в одной душе могли уживаться жестокость и ранимость, высокомерие и самоотверженность? Вот эту противоречивую душу хотелось изучить. Подозрения и ревность Бриана были небеспочвенны. Ребекка и вправду пыталась представить себе на его месте того, другого – молодого, светловолосого, которого когда-то лечила от ран. Пыталась, но не могла. Почему? Видимо, не было ему места рядом с ней. Тот, другой, не полюбил, не понял и не оценил её. В душе осталась обида. Даже не за то, что он предпочёл другую, а за то, что он заснул под её восторженные речи о своём народе. Впрочем, это было вполне объяснимо: он был ранен и слаб, он нуждался в отдыхе. Но почему он заснул именно в тот момент, когда она заговорила о сокровенном? Кажется, любовь прошла, как будто её и не было. Осталось только уязвлённое самолюбие. Больше всего её поражало то, что она даже не могла толком вспомнить лица того раненого юноши – его черты словно стёрлись из её памяти. Вместо них всё чаще приходили в голову другие черты – смуглое лицо, суровый и одновременно пылкий взгляд, от которого никуда невозможно было скрыться. Иногда её высокий, темноволосый спутник казался ей невероятно умным и проницательным человеком с широкими взглядами. Беседовать с ним никогда не было скучно, и они много говорили, часами говорили на самые разные темы. Как-то раз во время одной из таких бесед, сидя у него на коленях, она решилась сказать ему то же самое, что когда-то сказала Уилфреду, – то сокровенное. Просто захотелось проверить, как он отреагирует. Не заснёт, конечно. Скорее просто посмеётся над ней. Но она уже заранее была готова к такой реакции и поэтому сообщила ему спокойно и без лишнего пафоса: – Знаешь, если бы у моего народа была своя страна и ей грозила бы опасность, я пошла бы защищать родину с оружием в руках и проливать за неё кровь! В ответ вместо смеха Ребекка услышала вопрос: – А каким оружием ты владеешь? – Научилась бы, если бы возникла необходимость! – А знаешь, жёны викингов тоже сражались наравне с мужьями! И я, конечно, могу тебя научить, тем более, что это пригодится в жизни, да только на войну тебя я всё же не пустил бы. Ты просто не представляешь себе, как она меняет людей. Даже если человек вернулся живым и неискалеченным, душа его никогда не будет прежней. Я живой пример. Однажды она заявила: – Быть с тобой для меня – саморазрушение! – Са-мо-раз-ру-ше-ни-е, – произнёс он нараспев, – слово-то громкое какое! Ребекка, ты не знаешь, о чём ты говоришь. Хочешь, я объясню тебе, что такое настоящее саморазрушение? Ребекка уже приготовилась слушать историю его греховной жизни. – Любить Айвенго и пытаться его завоевать – вот это и есть саморазрушение! У тебя было бы слишком много соперников. У него, помимо этой голубоглазой куклы, ещё и король Ричард, и христианская церковь, и Седрик, и Англия. Ты, конечно, без труда соблазнила бы его – ведь перед тобой невозможно устоять! Только рано или поздно о вашей связи бы узнали, и это был бы такой скандал, такой позор – это бы тебя раздавило, уничтожило! – Неужели ты считаешь меня настолько слабой? – Нет, – сказал он, положив свою большую смуглую руку ей на плечо, – но иногда обстоятельства сильнее человека, и тогда ему нужно искать другой путь. Путь, который я тебе предлагаю, проще и надёжнее. Знаешь, чего тебе не хватает? – Чего же? – удивлённо спросила она. – Здорового эгоизма. Иначе ты бы поняла, что со мной тебе будет лучше, чем с ним. Ну послушай, я ведь весь мир к чертям послал ради тебя! Он бы так не смог. Не потому что он хуже, а потому что его слишком многое держит там, где он есть, и он никогда не сможет от этого отказаться. – Да быть с каждым из вас для меня одинаковое проклятье, – пробормотала Ребекка. – Что? – спросил Бриан, нахмурив брови. – Самое время собирать тысячелистник. Эта трава творит чудеса. – Нет, ещё не время. Нас ищут – мне чутьё подсказывает. Он смотрел на вещи поверх барьеров, находил сходства там, где их никто не видел. Она же предпочитала находить различия. Её холодный аналитический ум всё разъединял. Бриан спорил с ней и своими аргументами заново собирал всё воедино. Но вот ещё одна её скептическая реплика – и все его теоретические построения разрушены. Ребекка любила побеждать в этих спорах. Но это не всегда ей удавалось – уж больно умён был её соперник. Иногда, напротив, он выглядел в её глазах ужасно глупым и недальновидным, слишком импульсивным и непоследовательным. Ну вот как можно было привезти её в это осиное гнездо, полное религиозных фанатиков, к которым он, между прочим, не относился, ибо сие противоречит здравому смыслу? Неужели, если она так была ему нужна, нельзя было сразу приехать сюда, не подвергая опасности её жизнь и свою репутацию? Ведь если бы не этот легкомысленный поступок, всех этих негативных последствий можно было бы избежать. В конечном итоге, именно Бриан и был причиной всех её несчастий. Пусть поневоле. Пусть и дважды её спас – благими намерениями, как говорится… И вот эта мысль и стала последней каплей. Она снова сказала, тихо, спокойно и отчётливо: «Я ухожу. Прощай». И увидела в своём сознании картину «Возвращение блудной дочери». Как примет её отец? И примет ли вообще? Или скажет: «Ты мне больше не дочь!»? Но идти надо было. И только она собиралась осуществить своё намерение – чёрной кошкой выскользнуть в никуда, в неизвестность, – как услышала за спиной знакомый голос. – Не уходи, сестра по духу! Почему-то эта фраза её остановила. Связь между ними была слишком сильна, её невозможно было оборвать. Ему не нужно было удерживать её силой – он вполне мог удержать её словом и взглядом. И всё-таки, в чём суть любви? В том, чтобы отпустить навсегда и забыть, или в том, чтобы крепко держать и никогда не отпускать? Ну она в своё время любила и отпустила, и ничего же не осталось – выжженная пустыня. А этот, упрямый, ни за что не отпустит. А раз так, то это новая возможность для философского спора. Ничего не оставалось, как только принять этот вызов. Она обернулась. Тёмные глаза встретились. – Что ты сказал? Посмотрел на неё насмешливо и говорит: – А ты знаешь, что ты уже полчаса пытаешься уйти и не уходишь? Отсюда вывод: ты не хочешь от меня уходить. Ты просто в игры со мной играешь, впрочем, как всегда. – Это не игры. То, что мы делаем, неправильно. Это нужно прекратить. Но почему-то сложно. – Почему неправильно? Это не убийство и не воровство. А сложно, потому что мы друг другу подходим. И зачем разрушать то, что прекрасно и естественно? – И в чём же, по-твоему, состоит наше духовное родство? Ты точно знаешь, что я придерживаюсь совершенно иных взглядов. – В том, что у каждого из нас сильная и гордая душа. В том, что каждый из нас предпочёл бы смерть позору. Неужели ты не видишь, как мы похожи? – И однако же, вместо того чтобы умереть достойно, сохранив верность своим принципам, и тем самым отстоять свою точку зрения, мы оба потеряли честь. И теперь мы изгои и не заслуживаем ничего, кроме позора и презрения. – Как ты безжалостна! Но в этом есть своё очарование. Видишь ли, вмешалась любовь. А раз так, то какой смысл быть врагами? Зачем умирать, когда можно любить друг друга и жить вместе долго и счастливо? Ради любви можно всё потерять, и даже честь. Именно ради неё и стоит жить в принципе. – Любовь? Да о какой любви ты говоришь? Да это похоть! – Ну лично я в своих чувствах уверен, а ты, видимо, ещё нет. А ещё я вижу, ты отделяешь духовное от плотского, и в этом ты ужасно не права. Человек един, и его нельзя делить на тело и душу. Любишь человека – люби его всего. – А ты разве сам не отделяешь духовное от плотского? Только не ври! Он опустил глаза, вспоминая самые постыдные моменты в своём прошлом, и снова поднял взгляд. И сказал с тяжёлым вздохом: – Раньше отделял, пока тебя не встретил. А сейчас не могу. Ты вернула мне целостность! Спасибо. – Кто бы мне мою целостность вернул. – Я же и верну. Когда ты наконец меня полюбишь. – Твои надежды напрасны. Тебе придётся ждать вечно. – Я готов. Пока я для тебя всего лишь лекарство от несчастной любви, – сказал Бриан с грустной иронией. – Но в будущем я сумею стать для тебя чем-то большим. – Попробуй, – усмехнулась Ребекка. – Только вот я не разделяю твоей жажды власти над всем миром. Иногда мне кажется, у тебя мания величия. Мне это чуждо. – Просто в твоей жизни власть и величие проявляются в другом. Я наношу раны, а ты от них спасаешь. Я убиваю – ты воскрешаешь из мёртвых. – Вот воскрешать из мёртвых мне точно не дано! Только еретику вроде тебя могла прийти в голову мысль наделить меня таким свойством. Но предотвратить смерть, по крайней мере, двух людей, если, конечно, не считать меня, мне удалось. – Тебе это зачтётся, можешь быть уверена. Он внезапно очень хитро посмотрел на неё и улыбнулся. – Хочешь я перейду в иудаизм? – Что? Шутить изволите, сэр рыцарь? Вот этого она от него точно не ожидала. – Я не шучу. Я знаю тебя больше, чем ты думаешь. Ты ни за что не перейдёшь в христианство – тебя об этом просить бесполезно. – Даже не пытайся! Но послушай. Переход в другую религию – это серьёзный шаг. Его нельзя совершать под воздействием минутного порыва. Надеюсь, ты это понимаешь? – Ну так я давно уже всё тщательно обдумал. Я не на пустом месте это решение принял – я потратил годы на изучение и сравнение этих двух религий. И сделал вывод: принципиальных различий между ними не существует! – Ты тут отчасти прав: источник у них один. Только вот почему, зная всё это, ты так непочтительно обращался с моим отцом? Чтобы хорошо выглядеть в глазах общества, полного предрассудков? Как можно быть таким лицемерным? – Да, Ребекка, так и есть! Не хотел, чтобы все вокруг считали меня еретиком, поэтому так и поступал вопреки здравому смыслу. И ненавидел себя за это. Согласен, это отвратительно. Не смотри на меня так. Я никогда тебя не отпущу – тебе со мной всю жизнь жить, так что сделай меня лучше, если можешь. Кто, если не ты?        – Почему я должна тратить свою жизнь на это? – Ты никому ничего не должна. Тебе не нужно что-то делать для этого специально – достаточно просто присутствовать в моей жизни. И да, я окончательно решился: я приму иудаизм. Чтобы принять это решение, мне нужен был импульс, и таким импульсом стала ты. – Но зачем тебе это? – Я хочу сочетаться с тобой законным браком. – Но… ты же сам был против этого. – Я тогда и я сейчас – это разные люди. Кроме того, тогда мне было нельзя, а сейчас кто мне запретит? – И чего же от тебя ожидать через несколько лет, если ты всё время меняешься? – спросила она со скептической гримасой на лице. – А вот выйдешь за меня замуж, и узнаешь, – сказал он, и на его лице снова появилась эта хитрая улыбочка. – А согласие отца? Он ни за что на свете не выдаст меня замуж за такого злодея, как ты! И никогда не простит свою беспутную дочь, – добавила она грустно. – Простит, ещё как простит. И согласие на наш брак даст. Ведь так будет лучше для всех – и для меня, и для тебя, и даже для него. Ну и если у нас будут дети, то и для них тоже. – Да он видеть тебя не пожелает! На порог не пустит. И меня, скорее всего, тоже. И, между прочим, будет прав. – Можешь не сомневаться: увидев тебя, он будет на седьмом небе от счастья. Вспомни возвращение блудного сына! А насчёт меня не беспокойся: у меня есть дар убеждения. Я просто спокойно поговорю с ним. И когда он увидит мою безграничную любовь и преданность, а главное – моё искреннее намерение принять вашу веру, – уверяю тебя, он смягчится. Особенно если ты подтвердишь своё согласие. – А я вообще-то не давала своего согласия на этот брак. – Можно подумать, у тебя есть выбор. Жестоко? Цинично? А выбора и в самом деле не было. Ребекка снова посмотрела в глаза Бриану и сказала тихо и строго: – Я принимаю твоё предложение. Но любви не обещаю. Это уже от меня не зависит. – Ничего удивительного в этом нет. Ты, возможно, от своей первой любви, будем откровенны, неудачной и безнадёжной, не оправилась полностью. Ты ведь знаешь, у меня между первой и второй любовью прошло целых двадцать лет. Целых двадцать лет, прежде чем я снова смог почувствовать то же самое… С удвоенной силой! – Да через двадцать лет ты состаришься, – сказала она с усмешкой, прикасаясь к тонким морщинкам в уголках его глаз. – Через двадцать лет я, возможно, уже умру. Но перед смертью мне будет радостно осознавать, что я любим. – Ну, допустим. А спорим, тебе тогда и умирать не захочется? – Ты права, – сказал он, взяв её за руку, – не захочется. Вот возьму и не состарюсь, вот возьму и не умру, – он рассмеялся, да так заразительно, что и она не удержалась от смеха, – а ты уже понадеялась через двадцать лет стать весёлой вдовой и завести молодого любовника? Да он не сможет со мной соперничать! – сказал рыцарь самодовольно и дерзко. Иногда очень хотелось влепить ему пощёчину, но слишком уж было смешно, – невозможно было злиться. И всё-таки она сказала – весело, смеясь, как раз, когда он начал целовать её тонкие аристократические пальцы: – Слушай, мне иногда хочется тебя убить. – За что? – спросил он, сжимая эту руку. – Неужели за то, что тебе хорошо со мной? За то, что я научился читать твои мысли и угадывать твои желания? Ты же не умеешь притворяться, Ребекка! Ребекка напустила на себя задумчивый, философский вид. – Что есть тело? Иллюзия. Ощущения? Ощущения суть обман. – Моя дорогая последовательница Платона! Ты не находишь, что у него странная философия, не применимая к жизни? В ней нет места человеку. А ещё он не любил поэтов. Посему предпочитаю Аристотеля. У него всё правильно. – Может быть. Но не было бы Платона, не было бы и Аристотеля. Это так же верно, как и то, что моя религия древнее твоей и, можно сказать, породила её. – Не стану с этим спорить, но я не могу понять, как ты, целительница, можешь предпочитать этого сумасшедшего идеалиста его более разумному и талантливому ученику. Это же не соответствует твоим истинным взглядам! Ты не можешь отрицать тело, так же, как ты не можешь отрицать ценность человеческой жизни, иначе стала бы ты её спасать? Меня так впечатлила твоя речь в суде, что я помню её почти наизусть – ты как раз говорила о том, что лечение людей и спасение их жизней не является преступлением и, уж тем более, колдовством. Ты же не Лука де Бомануар, чёрт возьми! Вот для него тело и человеческая жизнь в нём точно не представляют никакой ценности! Смешанные чувства охватили Ребекку. Воспоминания о страшном гроссмейстере Ордена вызвали у неё страх и отвращение. Но, с другой стороны, было приятно осознавать, что её слова оставили в чьей-то душе неизгладимый след. И при этом она понимала, что Бриан был прав и как будто бы даже понимал её мировоззрение лучше, чем она сама. Однако же, не желая на этом заострять внимание, она предпочла просто сменить тему: – Кстати, а что ты намерен делать после того, как примешь иудаизм? На что ты будешь жить? – Как быстро ты от высоких материй перешла к презренному металлу! Для начала мы должны решить, в какой стране мы осуществим задуманное. Здесь, в Англии, мы точно не можем оставаться. Как насчёт Франции? – Нет, поехали лучше в Испанию. У нас там влиятельные родственники. – Решено! Едем в Испанию. Там я первым делом поступлю на военную службу. Это всё, что я могу делать. – Иудей на военной службе? В наше время это редкость. Впрочем, в древние времена это было в порядке вещей. А сейчас среди нас больше учёных, врачей и ростовщиков. – А кто там узнает о моей вере? Я приму её тайно. Ну а на службе пусть все думают, что я атеист, что не так уж и далеко от истины. – Но ведь это же, опять-таки, лицемерие! – Ну и пусть! Чего я точно не собираюсь делать, так это жить за счёт твоего отца, можешь не сомневаться. Ну сама посуди, какой из меня учёный или ростовщик? Ты, конечно, можешь научить меня искусству врачевания, но не слишком ли поздно мне учиться чему-то новому? И вряд ли я там кому-то буду нужен в качестве поэта… О, зачем я это сказал? – В качестве кого? – в её глазах загорелось любопытство. – Так ты стихи пишешь? И ты молчал? Дай почитать, я очень люблю поэзию! И вот впервые за всё время их общения она увидела, как его смуглое лицо заливает румянец. – Ни в коем случае, – отвечал он, – ты ведь раскритикуешь, камня на камне не оставишь. Кстати, ты единственный человек, который знает о том, что я пишу. Я всю жизнь держал это в тайне от всех, даже от самых близких друзей, даже от Аделаиды, которая когда-то была моей Музой. – Но почему? – По двум причинам. Во-первых, чтобы не стать посмешищем. Во-вторых, я сам люблю посмеяться над другими людьми, так что, если бы мои друзья увидели, какие стихи я им посвящаю, они бы обиделись. – Помнишь, как ты сам мне сказал, что у нас не должно быть друг от друга секретов? Так отвечай за свои слова, рыцарь! Обещаю быть объективной. Где ты их прячешь? – Я всё время ношу их с собой. Найди, если сможешь. – Как романтично! Omnia mea mecum porto. – Нечто вроде. И Ребекка принялась его обыскивать. Когда они только познакомились, он был с нею груб, так почему же она должна церемониться с ним сейчас? – Ну прекрати же, разбойница, мне щекотно! – Всё, нашла! Она удобно устроилась на кровати, разложив листы со стихами вокруг себя. Рыцарь не знал, куда деваться от смущения. Она читала с интересом, иногда посмеиваясь. Стихи явно были написаны в разные периоды жизни, и очевидно было, что поэтический стиль прошёл определённую эволюцию. – Ну что ж, – наконец произнесла она, – впечатления неоднозначные, но мне в основном нравится. Вот это весьма неплохо, а это очень весело, но так цинично – это и есть те самые стихи, в которых ты высмеиваешь друзей? Кажется, я даже узнала Альберта Мальвуазена… И Бомануара! Ну это очень смешно – я думаю, они бы лопнули от злости. Вот, так им и надо! И как же ты осмелился и принца Джона, и короля Ричарда назвать маменькиными сынками? А это что? Что за пошлятина, я даже не стала читать дальше! Вот это скучное и банальное какое-то… А это стихотворение, судя по тому, как оно выглядит, совсем новое – вот оно мне понравилось больше всех, так красиво и возвышенно! Честно говоря, я от тебя такого совсем не ожидала… – Так оно же о тебе! – Правда? Вот чего она точно не ожидала, так это того, что однажды станет для кого-то Музой и будет вдохновлять его на стихи. И это, чёрт возьми, не могло не льстить её самолюбию. – Чистая, абсолютная правда! – Знаешь что? Я скорее предпочла бы, чтобы ты был поэтом, чем проливал кровь, свою и чужую. – Так ведь мои стихи далеки от совершенства. Все поэты – нищие бродяги, кроме придворных менестрелей, а такая жизнь не по мне. Если уж и быть поэтом, то только свободным. Лучше уж сочинять тайно, чем кому-то угождать за какие-то жалкие подачки. Если тебе действительно близко то, что я пишу, я буду сочинять только для себя и для тебя. – Ну и пусть. Талант у тебя определённо есть. Я тоже когда-то пыталась сочинять, но была недовольна собой и всё сожгла. Вот так, без сожаления! Видимо, я мыслю не так, как должен мыслить поэт, и не могу выражать свои идеи и чувства в стихах – я просто не могу найти для них нужных слов. Я скорее научный трактат о свойствах целебных трав напишу, чем хорошие стихи. – Напиши. Я уверен: у тебя получится. Знаешь, Ребекка, мне очень горько осознавать, что ты… любишь не меня и ещё… что ты не совсем счастлива со мной… Я же вижу… Ну скажи, что со мной не так?       – Да тут дело не в тебе, а в моём состоянии. Я как будто разучилась и радоваться, и грустить по-настоящему. Меня поглощает Хаос, а мне всё равно… Или даже не Хаос, это громко сказано, – какая-то тупая апатия… И ничего мне не хочется, и как-то досадно от этого. У тебя никогда не было ощущения, что время остановилось? Движения нет. Будущего нет. Бриан немного напрягся, но через некоторое время всё же ответил. – Кажется, я понимаю. У меня тоже когда-то было нечто подобное. Я вернулся с войны и узнал, что любимая женщина вышла за другого – чуть с ума не сошёл. А потом как-то успокоился и впал в полное бездействие. Я как будто разучился что-либо чувствовать. И это состояние длилось неделями, пока меня вдруг не посетила мысль послать всё к чертям и вступить в Орден. – Но ведь это было серьёзной ошибкой! Твоё мировоззрение, твой образ жизни – всё это не сочетается с их доктриной. – Да я это не так давно осознал. Что это было ошибкой. Несоответствие их правил моим взглядам мне с самого начала было очевидно, но возможности, которые передо мной открывались, были уж очень привлекательны… – Это превратило твою жизнь в одну сплошную ложь. – Я знаю. Но какое значение это имеет сейчас? Я ушёл и обратной дороги нет. Послушай, я, кажется, понимаю, чего тебе не хватает. Тебе нужно дело. Я вижу, как ты маешься от тоски. – У меня были мысли посвятить себя служению людям. Лечить больных, помогать бедным. – А кто тебе помешает делать это в Испании? Я точно не помешаю, а отец поможет. И, если так задуматься, чем больше мне придётся воевать, тем больше работы будет у тебя. – Да лучше бы войны вообще не было! Многие люди и так болеют и нуждаются в помощи. Видишь ли, сама идея войны мне отвратительна, если это делается не для защиты своей родной страны, а для завоевания чужих территорий и для навязывания местным жителям чуждых им религиозных взглядов. Без войны, возможно, у таких, как я, было бы меньше работы, но зато всему человечеству явно было бы от этого лучше. – И по крестовым походам прошлась! Камешек в мой огород. В войне действительно нет ничего хорошего. Но мне сложно понять твою любовь к человечеству – этих людишек особо не за что любить. Впрочем, возможно, человечество в каком-то смысле любить проще, чем одного простого смертного вроде меня. Меньше ответственности. – Уж меня-то точно нельзя упрекнуть в безответственности! Когда речь идёт о лечении конкретного пациента, я делаю всё, что в моих силах, чтобы он снова встал на ноги. В этом и проявляется моя любовь к человечеству! – Я и не сомневаюсь. Без твоей поддержки Айвенго бы точно не выжил. Кстати, ты читала мифы Древней Греции? – Зачем? Никогда не интересовалась язычеством. – Я этих античных богов скорее воспринимаю как символы, не более того. Да и это довольно занятное чтение. Вот можешь ли ты догадаться, кто из античных богов был возлюбленным богини любви Афродиты? – Не имею ни малейшего понятия. – Арес, ужасный бог войны. А если мы примем за истину идею, что античные боги суть символы определённых явлений, то получается, что любовь и война суть две стороны одной медали. Тебе никогда это не приходило в голову? – Нет. Это, конечно, интересный взгляд на вещи, но я всё-таки предпочла бы не соединять такие понятия. Для меня очевидно, что мир без войны был бы лучше. Уверяю тебя: когда-нибудь талантливых поэтов будут почитать не меньше, чем великих полководцев. А может, даже больше! И мне проще было бы полюбить тебя, если бы ты был поэтом, а не воином. – А мне почему-то всегда казалось, что ты не хочешь любить меня из принципа. – Ты так говоришь, как будто это от меня зависит! Напротив, хочу! Ведь это означает выйти из любовного треугольника раз и навсегда, как из лабиринта. Тогда в мой мир вернётся гармония. Подошёл и внезапно поцеловал в голову, очень целомудренно, как сестру. – Возьми мою душу, Ребекка, и наведи в ней порядок. И я помогу тебе выйти из лабиринта. Можно я буду с тобой предельно откровенным? – А иначе и нельзя. Ну же, что ты хотел мне поведать? – Я почти с самого начала хотел на тебе жениться. – Не верю. В твоём голосе было столько презрения, когда ты сказал, что ни за что не женишься на еврейке! – А знаешь почему? Я всегда тайно мечтал жениться именно на еврейке и презирал себя за это запретное желание! Еврейки всегда будоражили моё воображение… У меня было несколько совершенно восхитительных, но при этом несерьёзных романов с ними. Когда я тебя встретил, я думал, будет ещё одна такая история, но вышло иначе. Ты слишком сильно меня обожгла! Мне необходимо жениться на тебе – неужели ты не видишь: я хочу покрепче привязать тебя к себе всеми возможными способами! Ведь я панически боюсь тебя потерять. Почему-то у Ребекки снова возникло желание влепить Бриану пощёчину, и в этот раз она еле сдержалась. Она просто молчала, не отрываясь, смотрела ему в глаза. – Я видел в твоих глазах гнев и сейчас вижу. Видел страх, презрение, ненависть, удивление, сочувствие и даже заботу. Видел, как ты закрываешь глаза от удовольствия. Но никогда ты не смотрела на меня так, как ты смотрела на Айвенго. Тогда в твоём взгляде было столько любви и желания, что я бы отдал полжизни за этот взгляд. Я сумею заслужить твою любовь, даже если мне придётся использовать запрещённые приёмы. – Да ты всё время только запрещённые приёмы и используешь, – наконец выдала Ребекка, – но ты не понимаешь простую вещь: любовь невозможно заслужить. Она либо есть, либо её нет. – Невозможное возможно! Ты когда-нибудь убедишься в этом. Вот сейчас ты опять злишься и даже хочешь меня ударить. Гнев тебе к лицу. Давай используем твою энергию в мирных целях. Бриан обнял её за плечи и в этот раз поцеловал в шею, да так, что земля ушла из-под ног. Ну зачем он снова так? Он как будто бы прочитал её мысли и прошептал, снимая с неё платье: «Эти маленькие земные радости – всё, что у нас есть в данный момент. Почему мы должны от них отказываться?» Но она и не думала отказываться – напротив, хотелось плыть по течению. На каждого Фауста, пусть даже самого упрямого, найдётся свой Мефистофель. Когда-нибудь придёт Гёте и напишет об этом. На следующий день было решено ехать к отцу – мириться и договариваться о свадьбе. Перед поездкой Ребекка напомнила Бриану о его обещании позволить ей пойти собирать целебные травы – не только для её, но и для его же собственного блага, ведь кто знает, что с ними может приключиться в дороге? Походная аптечка – не прихоть, а необходимость. На пути подстерегали опасности, и поэтому поездку нужно было детально обсудить и тщательно подготовить. Рыцарь не знал, где жил Исаак, поэтому Ребекке придётся указывать ему дорогу. В лесу им могли повстречаться либо разбойники, либо тамплиеры, что, пожалуй, могло быть даже хуже. Ведь теперь их обоих могли сжечь на костре – просто за то, что они живые люди из плоти и крови, – а обвинение какое-нибудь бредовое придумать: колдовство, ересь или что-нибудь в этом роде. – Послушай, разбойников я не боюсь, – сказала Ребекка, – я могу отдать им свои драгоценности. Кроме того, одному из них я в своё время оказала одну важную услугу. Надеюсь, он помнит о ней. – Какую же? – Я исцелила его от ран. Только вот норманнов эти разбойники не любят, поэтому разумнее будет в лесу общаться на английском. Ну и лицо тебе желательно спрятать, а то они тебя узнают. – Это уж точно, – заметил Бриан, – вряд ли они дружелюбно встретят рыцаря, оказавшего им такое сопротивление при осаде крепости. – А вот твоих собратьев по Ордену я как-то опасаюсь. – Они мне больше не собратья! Особенно тот, кого я считал когда-то самым близким другом. Когда я попросил его помочь найти для тебя подходящее убежище, он мне отказал. Он так и не понял, что ты значишь для меня. Так что помощь я потом получил от тех, от кого совсем не ожидал. Ко мне подошёл один охранник, который случайно подслушал наш разговор, и предложил использовать его скромное жилище. Он и помог нам организовать побег – помнишь тех двоих? Это был он с товарищем. Этому охраннику, оказывается, подарили роскошный дом – тоже за одну услугу. Кстати, мне всегда было противно наблюдать, как Альберт лебезит перед вышестоящими. – Да-да, помню, ты об этом пишешь в одном из стихотворений! – Кажется, даже смешно получилось. Идея! Мы тебя в мальчика нарядим, так что никто тебя не узнает. Пусть думают, что ты мой юный оруженосец. – А где мы подходящую одежду возьмём? – У меня здесь хранится туника, которую я носил в юности, а тогда я был немного тоньше, чем теперь. И кольчуга нужного размера найдётся. Волосы под капюшон спрячем, а лицо закроем.       – Уж никогда не думала, что мне доведётся когда-либо носить мужскую одежду, но было бы весело попробовать… Бриан в ответ усмехнулся. Они переоделись и тщательно замаскировались. Туника пришлась впору Ребекке, хоть и немного длинновата. Кольчуга тоже подошла, но носить её было непривычно и немного тяжело. Однако даже в таком грубом одеянии молодая женщина была прекрасна и изящна – Бриан не спускал с неё восхищённых глаз. И вот наконец он выполнил своё обещание: они пошли собирать лекарственные травы. Им повезло: у Ребекки был хороший улов: тысячелистник, полынь, толокнянка, пастушья сумка и фиалки в придачу, и это было далеко не всё… Всё это время Бриан напряжённо смотрел вдаль, и ему даже один раз показалось, что где-то там среди деревьев мелькнули знакомые кресты, но нет: кругом не было ни души. Судя по всему, это был удачный день для путешествия. Можно было ехать, ничего не опасаясь. Они взяли с собой только самое необходимое: драгоценности и деньги, которые были надёжно спрятаны, травы и оружие. К сожалению, конь у них был только один, так что на него же они вдвоём и уселись, но им было не привыкать, да и коню тоже. Нет, Ребекка не оглянулась и не обратилась в соляной столп. Но когда-нибудь в будущем она, может быть, будет вспоминать с улыбкой дом, где они с Брианом отбросили в сторону все предрассудки и познали друг друга. Они поехали в Йорк через лес. Погода была прекрасная – прохладная, но солнечная. Начиналась осень. Путь был долгим, но на удивление им не встретились, ни тамплиеры, ни даже разбойники. Как будто высшие силы их охраняли – их, недостойных грешников! Но на душе всё равно было тяжело: предстоял непростой разговор с отцом. Больше всего красавицу беспокоило, пустит ли отец её на порог и примет ли снова после всех испытаний, которые ей пришлось пройти. – Вот наш дом! Остановись здесь. Путники подошли к дому и постучали. Через некоторое время недовольный голос спросил: – Кто вы и что вам нужно? – Откройте! Мы пришли с миром и с доброй вестью! Дверь отворилась. Ребекка откинула капюшон и сняла маску. – Отец! Лицо Исаака тут же засветилось от радости. – Дочь моя! Целая и невредимая! Я-то думал, тебя уже нет в живых, оплакивал тебя, как когда-то жену. И они кинулись друг другу в объятья. – А это кто? – спросил отец. Рыцарь снял маску и почтительно поклонился (что ему было не очень-то свойственно). – Ты! – возмущённо воскликнул Исаак, – ты похитил и совратил мою дочь, ты пытался меня убить, и ты ещё посмел сюда явиться! – Я пришёл просить её руки. Я люблю её. Больше жизни! – Моя дочь не выйдет замуж за христианина. На это Бриан заявил о своём намерении принять иудейскую веру. Этот тяжёлый разговор ещё долго продолжался. Все упрёки отца были справедливы, но вот только иногда хотелось вмешаться и поддержать своего мужчину. Неужели в ней зарождается новое чувство? Или показалось? Нет, не чувство. Со-чувствие. Или даже симпатия. Но только не то, чего он от неё так ждёт. Нет, она не будет вмешиваться в спор – лучше посидит в сторонке. Пусть мужчины всё решат сами без её помощи. И тут вдруг в её памяти отчётливо проступили черты юноши, в которого она когда-то была безответно влюблена. Забыть его совсем не получалось. Интересно, как он там? Должно быть, он уже полностью оправился от ран – в его лечение она вложила всё своё умение и всю душу. Возможно, он уже соединил свою судьбу с той, которую любил с детства. И всё-таки нашу героиню не покидало ощущение, что её прекрасные черты навсегда остались в его памяти. Кто знает, может, совсем уж безответной любви не существует? Говорят, одни любят, а другие позволяют себя любить. Ребекка уже испытала и то, и другое с двумя разными мужчинами. Но неужели нельзя было всё соединить? И почему воспоминания об Айвенго были для неё так болезненны? Кажется, она всё ещё его любит… Впрочем, в этом есть и хорошее: значит, её душа на месте и никуда не пропадала, раз она не разучилась чувствовать боль. Только вот зачем её чувствовать? Неужели это неотъемлемая составляющая любви? Или просто с ней самой что-то не так? Может, ей и вправду не хватает здорового эгоизма? Она пыталась проанализировать своё чувство, разложить его на атомы, чтобы проще было его победить. И всё-таки, за что она полюбила Айвенго? За то, что он молод и красив? Но молодых и красивых много. За то, что он был идеалом рыцарства и образцом благородства? Это прекрасно, но что это даёт лично ей? Она вспомнила момент, когда он впервые пришёл в себя после ранения. Он смотрел на неё восхищённым взглядом, от которого у неё возникла иллюзия, что между ними возможна взаимная любовь. Но стоило ей сказать, что она еврейка, как этот взгляд погас, и это причинило ей боль. Видимо, всё дело было именно в этой боли, возникшей от утраченной иллюзии. Но самое ужасное было то, что иллюзия была разрушена не полностью. Всегда оставалась какая-то глупая надежда, что Айвенго когда-нибудь снова посмотрит на неё тем восхищённым взглядом, с которого началось их общение. И тут её размышления были прерваны отцом, который спросил: – Скажи мне, только честно, ты сама-то готова стать женой вот этого рыцаря? – Да, конечно, папа. Как только он примет нашу веру, – рассеянно ответила она. – Что ж, дети мои, – обратился Исаак к ним обоим, – садитесь за стол. Это ещё не обручение, сами знаете почему. Просто скоро в дорогу, и нужно подкрепить силы. Кстати, этот дом больше мне не принадлежит. Новый хозяин скрывается от тамплиеров так же, как и вы. Он даже от вас спрятаться решил. – Меня боится, наверное, – ухмыльнулся рыцарь. Ребекка, Бриан и Исаак сидели за одним столом. Почти семья. В это сложно было поверить. Был предложен тост за Испанию. Никогда ещё еда не казалось такой вкусной! Все они отвыкли от роскошных пиров – слишком многое им пришлось пережить за последнее время. Ребекка сильно похудела (как, впрочем, и Бриан), её черты обострились, стали более утончёнными и выделились высокие скулы, в сочетании с которыми её демонически чувственные губы казались ещё привлекательнее. Бриан слегка задел её ногу под столом, и они обменялись многозначительными взглядами. Да, долго ещё им теперь придётся сдерживать свои страстные порывы. В этот раз у каждого путника была своя лошадь. Их лица были закрыты. Ребекка по-прежнему ехала в обличии оруженосца. Всё-таки ещё необходимо было скрываться от коварных тамплиеров, да и не менее коварный принц Джон мог своих людей подослать, ведь на сэра Бриана де Буагильбера он был зол. Добрались до порта в Плимуте без происшествий. Ещё чуть-чуть, и прощай, Англия! Попутного ветра кораблю! Кого-то провожали в порту… Этих троих не провожал никто. Но на мгновение Ребекке померещились знакомые глаза среди людей, которые прощались с друзьями и близкими, уплывающими в Испанию. Он, конечно, не узнает её в мужской одежде, уже ставшей привычной, но всё же ей пришлось сделать усилие над собой, чтобы скрыть волнение. Бриан как будто снова прочитал её мысли – и как это только ему удаётся? Он сказал ей спокойно и сурово: «Не ищи его в толпе. Его там нет. Думала, он придёт тебя провожать? Ему это не нужно». В ответ молчание. Но она и не должна была говорить, чтобы не выдать себя голосом. Ну чего ещё ей не хватает? Какие ей ещё нужны доказательства любви? Как она может даже в его одежде думать о другом? Ладно, к этому разговору они ещё вернутся. А пока… В голове звучат какие-то слова, складываясь в строчки. Что-то о тёмном ангеле, похитившем душу. Надо будет записать их при первой же возможности. Он снова был прав. Любовный треугольник нужно было разрушить. Просто усилием воли. Пусть их отныне будет только двое – так будет лучше для всех. Ребекка мысленно прощалась с Англией навсегда, прощалась с Уилфредом и совершенно искренне желала ему счастья с Леди Ровеной. И больше всего ей хотелось поскорей уже забыться в объятьях будущего мужа, чтобы стереть из памяти последние воспоминания о первой любви. Во время морского путешествия Ребекка часами могла стоять на палубе и созерцать море, облака, гордых чаек, игру солнечного света на морских волнах. Ничто не тревожило её, она обратилось в чистое созерцание. Душа была где-то там, в волнах. Она играла с солнечным светом. Нет, вернее, она сама и была этим солнечным светом. Исаак отдыхал в каюте – он тяжело переносил эту поездку, но дочь вовремя напоила его настойкой валерианы, чтобы избежать острого проявления морской болезни. Иногда к ней подходил Бриан и молча обнимал её, вдыхая аромат её волос, впитавших в себя морскую свежесть, и любуясь морем вместе с ней. Между ними установилось молчаливое взаимопонимание. Оба были на пороге новой жизни. Испания встретила путников великолепной солнечной осенью, поражающей небывалым сочетанием ярких красок. Воспоминания о светловолосом юноше Ребекку больше не беспокоили. На смену им пришла жажда кипучей деятельности. Хотелось открывать больницы и аптеки, лечить и спасать всех, кто обратится за помощью. И да, написать трактат о свойстве целебных трав на благо будущих поколений. Просто чтобы быть собой и соответствовать себе. А ещё в душе теплилась надежда. Нет, не на счастье и не на любовь, а просто хотя бы на обретение почвы под ногами. И не только. На нечто большее – на обретение смысла.