Уже поздняя ночь, но вовсю горят масляные лампы, заставляя искусные тени плясать на стенах, обклеенных бумагой. Вокруг — сплошь листы с расчётами, чертежи и куча книг. Альфонс не спит уже которую ночь — он отчаянно пытается найти несостыковку, ошибку, закравшуюся в одно из множества вычислений. У молодого человека красные глаза с тёмными кругами под ними — бессонница даёт о себе знать; и он, как одержимый, не может найти себе покоя, пока не найдёт своё упущение. Его проект должен был быть идеальным, но теперь, когда Хайдерих знает, что упустил что-то в расчётах, придётся всё переделать. Иначе одна роковая ошибка может стоить жизни людям. Конечно, ничто никогда не получается с первого раза, но этот проект — дело жизни Альфонса, и он не сможет успокоиться, пока не доведёт всё до совершенства. Ведь если хочешь, чтобы люди тебя запомнили, придётся постараться? Когда ставишь перед собой цель, то нужно стремиться к ней, идти вперёд, как бы тяжело ни было.
Альфонс устало вздыхает и роняет голову на стол, и из-за резкого движения несколько листов под потоком воздуха вздымаются вверх и медленно опускаются на пол в хаотичном порядке. Их придётся потом перебирать, чтобы не запутаться. Чтобы не допустить ещё одну ошибку. Хайдерих знает: ему осталось недолго; именно поэтому он старается изо всех сил. Его болезнь прогрессирует и приносит ещё больше боли, а время идёт, и его осталось мало. Лишь бы успеть закончить проект, в который Альфонс вкладывает не только свою душу, а всего себя, переставая даже заботиться о таких, казалось бы, пускай и неверно, для него мелочах — еда и сон. Лучше поспать на несколько часов меньше, но просчитать ещё раз, сделать ещё несколько проекций на чертежах, встретиться с другими конструкторами, более опытными, и получить их одобрение… Как же много ещё осталось сделать, а времени на это совсем не хватает.
Альфонс боится. Боится не смерти, ведь он знает, что она неизбежна. Его страх — не оставить после себя ничего в этом мире, что могло бы напомнить о нём. Что могло бы навсегда оставить в памяти людей частичку его души. Ведь если тебя помнят, то ни это ли означает, что ты когда-то действительно жил? Не просто существовал, бродя по земле кем-то безымянным, а был именно человеком с именем, который смог за свою жалкую короткую жизнь добиться успеха, прийти к своей цели?
Несмотря на то, что в голове от недосыпа стоит шум, Альфонс проваливается в сон. Короткий, но глубокий, что его не смог разбудить даже грохот из спальни, в которой уже несколько дней пластом в кровати валяется Эдвард. Элрика охватила лихорадка, и хотя местный врач выписал ему необходимые лекарства, они не помогают. Его постоянно трясёт, словно в ознобе, у него практически не спадающий жар и судороги. Галлюцинации странные, не дающие покоя, Эдвард даже посреди дня может закричать от того, что ему привиделось. И лишь в редкие моменты осознания, когда его температура возвращается к нормальной, а суставы перестают болеть от адской ломоты и получается даже встать на ноги и пройтись по комнате, пускай и с опорой в виде Альфонса, Эдвард признаётся, что ничего не помнит. И что из его памяти будто бы вырезали кусок.
Альфонсу становится ещё хуже от этого, ведь он видит состояние товарища и осознаёт, что ничем не может ему помочь. Более того, страшно оставлять Элрика одного, ведь Хайдерих постоянно посещает профессоров, собрания, и никто не знает, когда опять может стать Эдварду хуже и что тот решит учудить под приступом жара и возникающими из-за этого галлюцинациями. Эдвард говорит, что с ним всё в порядке, что просто приболел. Однако, Альфонс видит, в каком он состоянии, и ему тоже становится плохо.
Эдвард падает с кровати и роняет, намертво вцепившись пальцами, за собой табурет, на котором стояла маленькая железная миска с холодной водой и тряпкой. Ею Альфонс обтирал лицо Элрика, когда у того поднималась температура. Всё тело сводит, боль настолько велика, что хочется вцепиться во что-то зубами. Но это состояние похоже на сон — Эдвард видит пейзажи деревень и городов, непохожих на Мюнхен, далёких, но таких знакомых; слышит множество голосов, которые зовут его, но не может различить, кто это. Перед его глазами мелькают картинки с людьми, которых он знает. Кажется, что знает. А ещё там, в его сне, кровь. Очень много крови и криков, мольбы, отчаяния. Сквозь сон Эдвард чувствует, что его кто-то касается, он вырывается изо всех сил, ведь он чувствует: если не вырвется, то его схватят и затащат. Обратно. Но куда?
— Нет! — Элрик подскакивает с пола, но его колени подкашиваются, и он падает. Дышит слишком часто, глубоко, но каждый вдох тягучей болью отзывается в груди. А потом молодой человек замирает, даже дышать сначала перестаёт, но когда с его губ срывается очередной тяжкий вздох, он медленно встаёт на ноги, опираясь на кровать. Боль медленно отступает, и если бы не периодическая резь в области виска, то он бы мог сказать, что находится в полном порядке. Только сильно горит лицо и тело. Эдвард морщится и садится на кровати, смотрит на свои руки, поочерёдно сжимая: пальцы настоящей и пальцы протеза. А затем задаётся простым вопросом: — Как я потерял её… Во время бомбёжки? Не помню…
И теряет сознание.
Для Альфонса утро наступает внезапно. Он просто поднял голову и едва смог открыть слипающиеся глаза. По-хорошему не помешало бы умыться, но вместо этого он только через силу поднимается со стула, машинально подбирает упавшие на пол свои бумаги и кладёт их на стол, к остальным, и медленно, будто бы боясь разбудить Эдварда скрипом старых половиц, идёт к нему в спальню. Спросонья он и не замечает упавший на пол табурет, только задевает ногой пустую миску из-под воды и останавливается. Шуметь не хочется, нужно быть тише и осторожнее. Хайдерих садится на кровать к Элрику и поджимает губы: сквозь не зашторенное окно проникают первые лучи встающего солнца, и видно, что Эдвард весь сжался, лёжа на боку, лицом к стене; он прижимает к груди руки, будто бы молясь или же борясь с болью в сердце, и ноги подтянул к груди. Одеяла на нём не было, и только потом Альфонс замечает, что оно, скомканное, лежит у Эдварда под головой вместо подушки, которую тот, видимо опять в приступе своей странной агонии, откинул к противоположной стене в комнате, к окну. Альфонс мягко смахивает растрёпанные светлые пряди волос Элрика с его лица и видит, что тот кусал себе губы — они в засохшей корочке, а на подбородке виднеются тёмно-алые следы. Хайдерих выдыхает, но затем ошарашено замирает на месте: его тёплая ладонь коснулась ледяных щёк товарища, затем — руки. И первая мысль была о том, что Эдвард не смог справиться со своей лихарадкой.
Не пережил.
Эта мысль острым ножом сильно резанула сознание, отрезвляя. Сердце забилось слишком быстро, и Альфонс начал судорожно соображать, что же делать в такой ситуации. Он испугался, что единственный действительно близкий человек оставил его. Одного. Он почувствовал, что рядом смерть. Хайдерих не боялся умереть, но вот если это не он, а кто-то, кто ему дорог…
Пока пальцы машинально не нащупывают пульсирующую жилку на шее. Живой. И сразу так захотелось ударить Эдварда за то, что посмел так напугать, хоть он по сути и не был виноват в своём состоянии; и обнять его, потому что первая мысль, столь пугающая, оказалась не верной, и это состояние облегчения, которое испытывает Альфонс, придало ему сил.
— Напугал…
Альфонс шумно выдыхает, и от его дыхания колыхнулись распущенные волосы Эдварда. Хайдерих покачал головой, мысленно ругая товарища за эту «проделку», а затем опустил её, касаясь лбом холодного плеча Элрика. Хоть мысль о том, что пришлось бы делать, будь та ужасная догадка о смерти явью, ещё какое-то время занимала мысль молодого учёного, но он постарался как можно скорее отбросить её, абстрагироваться от подобного. Что уж явно не приносит радости.
Небольшой сон не пошёл Альфонсу на пользу, но он не мог позволить себе больше отдыха. Он поднимает с пола подушку Эдварда, кладёт её рядом с ним, а также миску, в которую в скором времени набирает ещё воды. И берёт с собой чистую тряпку. Намочив её водой, он мягко прикладывает её к лицу Эдварда, наблюдая за тем, как несколько капель стекают по светлой коже. Альфонс делал это каждый день, сейчас же в этом нет нужды, ведь у Элрика нет температуры. Но так хочется помочь хоть немного снять его боль.
Глаза открываются медленно, и в них ничего. Пустота. Бессмысленный взгляд, направленный в никуда. Сердце сжимается медленно, больно. Альфонс зовёт товарища по имени, но в ответ тот только поджимает искусанные губы и выдыхает, шумно, тяжёло, как будто бы ему невозможно дышать. И тогда Альфонс убирает тряпку и кладёт обе ладони на лицо Эдварда, мягко повернув его голову на себя, настойчиво заглядывая ему в глаза, чтобы обратить на себя внимание.
— Как ты себя чувствуешь?
Ответа нет. Но в этот момент Эдвард уже всё понимает. Он и хочет ответить, но его мысли, которые не дают покоя, мешают сосредоточиться на чём-то другом. Он чувствует, что что-то упустил. Что-то, что можно было схватить, вытянув руку. Что можно было прижать к себе и ощутить тепло? Никак не разобраться, не хватает мелких деталей. Деталей?
Воспоминаний?
Эдвард порывисто садится на кровати и, обхватив Альфонса обеими руками за плечи, прижимает к себе. Настолько крепко, что Хайдериху эта хватка кажется стальной. Прижимает к себе и не отпускает, только тяжело дышит в макушку, зарывшись носом в волосы Альфонса.
— Я тебе когда-нибудь говорил, — голос слабый-слабый, едва слышный, но в тишине, стоящей в комнате, без труда удаётся разобрать слова, — что ты на кого-то похож?
Альфонс бесчисленное количество раз слышал от Эдварда это. О другом мире, который до безумства похож на этот; о младшем брате точь-в-точь Альфонс, и о безумных приключениях, где были и горести, и радости. Наверное, он знает уже каждую историю наизусть, каждое слово, произнесённое Эдвардом за тот срок, сколько они уже вместе. Именно поэтому Хайдерих кивает в знак согласия и пытается отстраниться, но ему не дают, только сильнее притягивают к себе.
— Мы знакомы от силы несколько месяцев, — продолжает Эдвард. — Но такое ощущение, будто я знаю тебя всю свою жизнь.
— Ты говорил мне, что я похож на твоего брата, — отвечает Альфонс и всё же мягко высвобождается от крепкой хватки. Он ловит взгляд Элрика, замечает, как тот начинает хмуриться и морщится. — Ты чего?
— Я не мог такое сказать. У меня нет брата.
Эти слова остро резанули слух, и Альфонс от неожиданности отпрянул. Что могло такого случиться, что человек, так упорно доказывающий свои слова, вдруг решил от них отказаться? Это насторожило. Хоть рассказы Эдварда и были по большей части для Альфонса лишь забавными сказками, небылицами, но его поражала точность деталей, о которых рассказывал товарищ, поражала его вера во всё сказанное, что Хайдерих даже на секунду задумывался: а может оно действительно всё и есть на самом деле?
— Эд…
— Но, — Эдвард обрывает резко, не давая даже закончить, — такое ощущение, что я должен о тебе заботиться. Ты опять всю ночь не спал?
Взгляд у него строгий, осуждающий, Альфонс только нервно пожимает плечами. Во-первых, его действительно насторожили слова Элрика; во-вторых, тут вроде бы именно он сейчас об Эдварде заботится, а не наоборот. Стало немного не по себе.
— Ты мне как-то рассказывал про химер… Что это два существа, которых объединили в одно?
— Что за глупости ты говоришь? Спать нужно больше, а то мало ли, что в голову взбредёт.
Альфонс задумывается. С одной стороны, его радует, что помешательство Эдварда на другом мире пропало, потому что, услышь это кто-нибудь ещё, то молодого человека в раз сочли бы за безумца; с другой же, это действительно настораживает: не может же просто в раз человек, во что-то действительно верящий, начать отрицать свои слова. Эдвард говорил, что его дом там, за некими Вратами, и там его ждёт брат. Альфонс видел, каким живым блеском наполнялись глаза Элрика, стоило ему об этом заговорить. Это была… мечта? Как и оставить свой след в памяти людей.
— А твой дом? Ты мне говорил…
— Ал, хватит! У меня от твоих допросов голова раскалывается! — Эдвард запустил пальцы в свои волосы и стиснул пряди, отворачиваясь от Хайдериха. — Мой дом здесь!
Альфонс оставляет Эдварда наедине с самим собой, но непонятная тревога окутывает его. Потеря памяти из-за высокой температуры? Действие лекарства, которое выписал врач? Или… Элрику просто надоело выдумывать? Почему-то именно сейчас слова Эдварда начали вспоминаться. И желание поверить в них оказалось велико. Это как-то неправильно?
Эдвард дышит шумно, закрыв глаза, но спустя лишь несколько мгновений он поднимается на ноги и, пошатываясь, подходит к окну. Распахивает створки настежь и поднимает глаза к ясному чистому небу. Голова опять раскалывается будто, а сердце в груди отбивает тревожный ритм. Что же он мог упустить?
***
Где-то там, за Вратами, в Аместрисе, протягивает к небу руку Альфонс Элрик, даже не задумываясь о том, зачем. Он упорно пытается найти способ вернуть брата домой. И здесь, в Мюнхене, далеко-далеко от своей родины, протягивает руку к небу Эдвард. Как будто бы ему кто-то говорит так делать, шепчет, в голове. И голос этот до боли знакомый, тихий и нежный: «Брат»…
***
— Бред, бред, бред! — Эдвард одёргивает руку, как будто бы обжегшись, хватается за голову и падает на колени. Ему больно. Его память практически опустела. Остались лишь смазанные, неясные образы. Кого-то, кто так сильно похож на Альфонса, и девушки с гаечным ключом в руке. Он пытается выкинуть их из головы, забыть, стереть, потому что они приносят боль. Он уже не помнит, кто это, как они выглядят в действительности. Не помнит имена. Но образы, эти чёртовы образы не дают ему заснуть.
Так больно и страшно — осознавать, что ты остался один. И что никого нет рядом. Никто не поможет, никто не поддержит. Не для кого жить. Эдвард видит в Хайдерихе… человека, которому нужно помочь. Эдвард чувствует его боль, но не знает, почему. Альфонсу становится хуже с каждым днём, именно поэтому…
— Я готов вернуться к работе, — бледный, ещё не восстановившийся после своей неизвестной лихорадки Элрик начинает копаться в бумагах Альфонса. А Хайдерих только и может, что смотреть, удивляясь такому порыву. И хочется сказать о том, что, мол, сначала привести себя в порядок нужно и оправиться, восстановиться, но вместо этого, стоило открыть только рот, как Альфонс заходится кашлем.
Его лёгкие жжёт, словно прожигает дыры каждый раз, когда начинается кашель. Ужасное чувство, словно его сердце тоже выйдет вместе с кровью. Каждый раз крови всё больше, и каждый раз дышать — невозможно. Альфонс в миг забывает обо всём, когда видит тёмную кровь на своих ладонях. Ещё одно напоминание о том, что времени осталось у него совсем не много. Больно делать хоть один вздох, но от этой болезни нет лекарства. И помочь ему не сможет даже чудо.
Эдвард не может на это смотреть. Он чувствует себя… в ответе за Альфонса. И хотя ему самому плохо, но он должен быть рядом. Так велят ему его ощущения. Наверное, не зря они однажды встретили здесь друг друга.
Потеряв что-то одно, обретаешь другое взамен? Эдвард морщится, он не знает, почему эта фраза всплыла в его голове. Не знает, откуда. Но он смотрит на Альфонса и понимает, что готов отдать ему всё, лишь бы он был… Или не ему? Другому?
А Альфонс неожиданно вспоминает: Эдвард говорил про Врата и что через них нельзя просто так пройти. Может, он действительно прошёл и попал сюда? А теперь платит тем, что у него забирают самое дорогое — воспоминания. Память о родном доме и о самом близком человеке — младшем брате? И о той девушке, которая, быть может, до сих пор ждёт его возвращения. Если это не сказки, вероятно, так оно и есть? Хорошая теория, вот только ненаучная, недоказанная. И проверить её нельзя — ведь о существовании другого мира знает лишь Эдвард. Вернее, знал?
Кровь стекает по ладоням медленно. Альфонс чувствует, как в нём замирает жизнь.
— Своей работой… ты разрушаешь себя, Ал.
— А что разрушает тебя?
***
Альфонс из Аместриса кидается в объятия к Уинри, и красный плащ, плащ его брата, развивается на ветру. Рокбелл обнимает младшего Элрика, прижимает его к себе, а в глазах её застывают слёзы.
— Столько времени потрачено, а у меня ни одной зацепки, как вернуть брата!
— У тебя всё получится, Ал. Я верю.
— Я… я обязательно найду способ!
— Я буду ждать. Вас обоих. Столько, сколько потребуется.
