Не забывай меня

      Похороны. Эдвард смотрит прямо перед собой и не слышит ничего: ни музыку, ни шум толпы. Человек, который поверил его словам и помог добиться желаемого, заплатил за это ценой своей жизни. Равноценный обмен? Несправедливо.       — Брат? — Альфонс осторожно берёт старшего за руку, но тот не отзывается. И лишь спустя некоторое время переводит взгляд — абсолютно пустой. Только Альфонсу кажется, что Эдвард не слышит его, потому что чувствует, как тот смотрит — сквозь, в пустоту. — Брат, почему она танцует?       Ноа, так похожая на Розу из их родного мира, забывается в танце. Её движения, хоть и ритмичные, но резкие и рваные. По её щекам текут слёзы, но она танцует. Из-за боли. Прощается. Провожает душу Альфонса в последний путь.       — Традиция. Цыгане верят, что после смерти душа человека уходит в другой мир. В счастливый. Где не будет горести и страданий. — Отвечает кто-то из присутствующих, а Эдвард лишь, шумно втянув воздух носом, крепко сжимает ладонь младшего брата.       В другой мир? Остаётся только верить, что Хайдериху там будет действительно лучше. И там его не будет медленно съедать изнутри болезнь, которую он так упорно пытался скрыть. Только всё равно это осознание не делает легче. У Эдварда ком в горле, он заставляет себя посмотреть на надгробие с именем, опустить взгляд на фотографию, и чуть не задыхается от того, как сильно сжимается в груди сердце. Напоминая о том, что он, Эдвард, всё ещё живой. От человека, ставшего в довольно короткий срок кем-то близким, осталась теперь лишь память. И небольшой, сложенный втрое, обрывок бумаги, который Эдвард так и не решился прочесть сразу, как только нашёл. Потому что он ещё долго не мог забыть вид бездыханного окровавленного тела близкого ему человека. И то выражение лица - как будто бы Альфонс Хайдерих был рад умереть. Он улыбался...       «Эдвард.

      Я не знаю, чем это всё закончится. Я привык полагаться на науку, а то, что рассказывал мне ты, — не поддаётся ни одному логическому объяснению. Твои рассказы о другом мире, который ты называл домом, меня забавляли. Но если бы рассказал это кому-нибудь другому, тебя сочли бы душевнобольным. Не знаю, почему я поверил в это. Поверил человеку с очень богатым воображением. Мне это далось нелегко.       Я помню, как ты вскакивал по ночам и кричал моё имя. Моё, хоть оно и принадлежит другому. Твоему брату. Помню имена, о которых ты твердил в бреду. Может, ты действительно человек из другого мира. Это всё настолько произвело на меня впечатление, что я, учёный, дал слабину и поверил. Поверил в твою мечту о том, что однажды ты вернёшься в свой родной дом.       Знаешь, моя болезнь прогрессирует, и однажды меня не станет. Возможно, очень скоро. Но у меня была цель — сделать что-то, из-за чего меня будут помнить в моём мире. Именно поэтому я решился на это. Если всё действительно получится, то память обо мне останется и в том месте, которое ты зовёшь домом. Потому что там, в другом мире, есть человек, который будет вспоминать обо мне.       Просто не забывай меня, хорошо? Это так ненаучно — то, что я сделаю. Но если ты веришь, то почему бы не поверить и мне? Буду надеяться, что у тебя всё получится, и ты сохранишь воспоминания обо мне. Спасибо за всё.

Твой друг, А.Х.»

      Люди расходятся, а Эдвард так и стоит на месте, сжимая крепко в своей руке ладонь младшего брата. Слабый ветер треплет светлые волосы. Перед глазами проносятся моменты из жизни — первая встреча, разговоры; в памяти он, Альфонс Хайдерих, живой, весёлый. А на самом деле — его больше нет. И никогда уже не будет.       — Он бы хотел, чтобы ты вспоминал о нём, — говорит Ноа, но Эдвард не слышит и её. Ему не даёт покоя, что из-за него умер человек. — Умершие живут в наших сердцах.       Старший Элрик отпускает руку брата и медленно подходит к могиле. Альфонс порывается идти за ним, но Ноа задерживает его, говорит, что Эдварду просто нужно время попрощаться.       Пальцы осторожно касаются фотографии, Эдвард очерчивает силуэт и крепко поджимает губы. Боится прикасаться, как будто обожжётся. Он бы сказал ещё так много, да только если бы Хайдерих был жив. Его убили. За чужую мечту. И сейчас, как на зло, все слова застревают в горле. Это так больно — терять близких людей.       — Я никогда не забуду тебя, — едва выдавливает из себя Эдвард. Его рука застывает в воздухе, пальцы охватывает судорога.       Мертвецу не нужны извинения, и Элрик знает: Альфонс бы их не принял. Потому что в этом нет вины Эдварда. Хайдерих сделал так, как подсказывало его сердце.       Умершие люди продолжают жить в нашей памяти, живут в нашей душе. И пока воспоминания свежи, не запылились где-то в недрах сознания, те, кого рядом уже нет, никогда по-настоящему не умрут. Не уйдут в небытие.       Эдвард медленно опускает голову ниже, закрывает глаза и чувствует, как его плеча касается чья-то ладонь, чувствует, как пальцы сжимают, собирают ткань чёрного траурного пиджака. Он думает, что это брат, и готовится уже уходить. Но когда оборачивается — рядом никого нет, и это ощущение исчезает, испаряется. Только тишина и ветер треплет ласково пряди светлых волос, обдувая тёплым воздухом лицо.       — Никогда не забуду…