пустошь

      Икарис, Икарис, Икарис — многовековое могущество, заключённое в броню чересчур амбициозного (и глупого) мальчишки. За семь тысяч лет его юношеский максимализм не просто не выветрился, а достиг абсолюта. Дразнить его такого — до смешного сурового и одновременно наивного — было одно удовольствие.              Тене в радость провоцировать сильнейшего из Вечных — ненавязчиво, как ударом тока между позвонками, до заманчивой щекотки в солнечном сплетении. Ей нравится проверять его прочность до непозволительной глупости. Тена кружит вокруг него, смотрит взглядом хищницы, до напряжения в чужих мышцах играет отточенным наклоном головы, изящным изгибом плеча и возбуждённым покачиванием бёдер.              После битвы с тварями адреналин бурлит в сосудах, кружит голову и толкает на необдуманные решения. Тена выпад делает резко и хлёстко — Икарису не хватает доли секунды, чтобы заметить, и целой, чтобы предотвратить. Хмурится, поджимает губы, кожу на костяшках натягивая до предела. И как всегда отпускает её безнаказанной с чужой территории. Тена победно улыбается, смотря свысока, с каких-то чересчур недостижимо заоблачных, и уходит, после себя оставляя лишь пустошь.              Икарис до примитивного собачьего верен высшему замыслу своего Бога. У Тены один покровитель — Война; и эта преданность не измеряется ни в каких мнимых величинах.              Икарис думает, что будь курс их миссии на Земле полярен, перед Теной бы все опустились на колени. Он не уверен, что стал бы исключением.              Её глаза горят огнём вселенной не хуже его привычно голубых в ярости, когда она бросает в него очередную издёвку, точно своим мерцающим клинком в ребро колет. Так легко и естественно, будто ощущение невесомости после сальто с хребта монстра ещё держится на кончиках пальцев. Но вопреки — вздрагивают оба. Икарис её не понимает, теряется, знает, что может приказывать ей, но не знает — как.              Пир в Вавилоне шумный, славящий жизнь, напитавшуюся кровью девиантнутых тварей и победой Вечных. Тена среди людей до чуждого величия откровенна, смотрит снисходительно-холодно и кривит губы в улыбке на оклик:              — Выпьешь со мной?              Не вопрос, не предложение, не заигрывание и не констатация факта. Икарис просто не успевает разобраться с интонацией до того, как слова вырываются наружу и теперь, чтобы добавить им хоть какой-то вес, тянет навстречу руку.              Тена на провокацию не может и не хочет отвечать ничем, кроме другой провокации:              — Нет.       Икарис корпус разворачивает к ней, обгоняя, переграждая дорогу, вставая на пути. Руку всё ещё тянет, ладонь касается чужого живота, пальцы ощущают жар, и сильнейший из Вечных сглатывает, не зная, откуда в нём проснулась такая смелость. Тена лишь на мгновение в приятном удивлении устремляет взгляд в место столкновения, а после — снова на его лицо. В блаженном игнорировании вздёргивает бровь на его слова:              — Одна ты бить девиантов не пойдёшь, нам надо защищать…              Парирует с привычной отточенностью фраз, делая полшага вперёд с расчётом, что мальчишка отступит.              Вопреки её ожиданиям, ладонь под грудью прижимается теснее:              — Я на Земле не для того, чтобы прятаться за стеной.              Икарис смотрит на неё с незнакомой сталью, без намёка на шутку или веселье. С нажимом цедит сквозь зубы, упираясь всей пятернёй в её напряжённый живот:              — Мы должны доверять замыслу Аришема для этой планеты.              Тена одним лишь бесстыжим взглядом его перекручивает и сжигает, скользя от нахмуренных бровей к глазам, острым скулам и плотно сжатым губам. Хмыкает, принимая правила, подаётся вперёд, не чувствуя сопротивления. Тянется к уху, вжимаясь в звенящее от напряжения тело, языком влажно касается мочки, сталкивая за край самообладания и шипя:              — Прочь с дороги, мальчишка…              Икарис замирает, а потом расходится жаркой дрожью, смотря затуманено, мрачно. Его ладонь на животе Тены скользит сначала немного вниз, а потом, опомнившись, поднимается до нагрудной брони в возбуждённом ознобе.              Он дышит тяжело ей в волосы, по ощущениям, теряясь на век, взаправду же касаясь Тены едва ли минуту.              Она разворачивается вместе с ним и кончиками пальцев в грудь толкает обратно в атмосферу беззаботности пирующих, сама же оказываясь в шаге от выхода из храма. Тактически выверенный трюк с усыплением бдительности и смаком победы — Икарис снова повёлся на это как несмышлёный ребёнок.              Будто последний шанс, хватает за хвост возможность удержать её, зовёт потеряно, ещё только возвращаясь к самому себе, всё ещё чувствуя, как праведным огнём горят уши:              — Тена…              Она оборачивается с улыбкой, с неочевидным и слишком путающим мысли подтекстом, из-за чего Икарису кажется, что её имя он тоже произнёс с двойным дном и теперь в ответ бить нужно всеми козырями сразу.              Цепко удерживает чужой взгляд, ладонью всё ещё чувствуя тепло вселенских битв и жар войн девяти миров. Чуть задирает подбородок и расправляет плечи, чтобы казаться выше и лучше, — Тена, конечно же, от таких милых и наивных попыток улыбается шире — и выпаливает, вкладывая всё уважение и обожание недостижимого:              — Для меня честь сражаться вместе с тобой…              Тена молчит мучительно долго, смакуя послевкусие его слов, его замешательство и крики пирующих вокруг. Проходится взглядом по его фигуре вниз и вверх, удушающим жаром скользя мимо маняще очерченных скул и широко распахнутых в ожидании глаз. Сдержанно кивает, в интонацию же вкладывая смысла на пару уровней больше положенного:              — Взаимно.              Уходит белым туманом, падающей звездой исчезая в людском примитивно-пьяном от угара веселья потоке.              Кажется, так говорил мудрец, живший до всех ныне существующих, или ещё даже не родившийся, и истина его слов непоколебима:       

«все страхи и пламя конца света приходят каждый раз, когда юноша влюбляется в девушку»

             Икарису кажется, что Тена одним этим «взаимно» открыла бездну. И что войну с ней он проиграл задолго до начала.              Икарис свои две тысячи лет, кажется, проходит за два года, стоит ему только увидеть белый всплеск непорочности, который мог бы отправить на тот свет всю Австралию одним лишь взмахом копья. Тена напряжена до звона, до злости, до больного разума, до чего же красива…              Ему почти не стыдно перед Серси. Ни тогда, ни сейчас. Просто на свою личную Войну сложно не смотреть, сложно не идти к ней, сложно не пытаться бороться. Особенно когда в её глазах загорается узнавание и первая за пять сотен лет провокация с губ срывается непринуждённо легко:              — Ты совсем не изменился, мальчишка.              Если бы Икарис не тащил на своих плечах груз веры в высший замысел (их общего в теории, но лишь его собственного на деле) Бога, он бы с радостью принял поклонение Войне.              Тена знает о нём больше, чем ему бы хотелось.              Его незабвенный друг, его непоколебимая часть семьи умеет смеяться. У Икариса кружится голова и вовсе не от пива по вековому рецепту. Пустошь вокруг давит на виски и на одно короткое, но бесконечно приятное мгновение ему кажется, что они здесь вдвоём — когда Тена задерживает на нём свой терпкий взгляд дольше, чем на остальных, и улыбается отголосками собственного смеха.              Икарис верит их создателю гораздо больше, чем себе.              И если это значит, что нужно идти против семьи, — он пойдёт. Напролом, невзирая на чувства и эмоции. Просто его преданность Аришему сильнее преданности самому себе, своей любви и своей Войне.              Если бы мог, Икарис утянул бы последнюю на свою сторону, чтобы бок о бок (рука в руке, бёдра к бёдрам) увидеть смерть солнца для очередной планеты, для глупой Земли, населённой глупыми людьми. Чтобы вместе бесстрашно упиваться осознанием надвигающегося великого будущего, пока несчастные жертвы будут стонать из городских руин.              Тена знает и всегда знала немного больше, чем все они. Её блажь оказалась их спасением, и выиграть эту войну невозможно — Икарису никогда не хватало на это сил. Тена даже в лихорадочной дрожи страха и безумия остаётся сильнее него.              Смрад моря щекочет нос, а вибрации пустоши под ногами только лишний раз напоминают о неизбежном. У Икариса есть верный союзник — но не та, кого бы он хотел сейчас видеть. До бесконечности влюблённая и верная, вечный ребёнок, которому он не способен дать ничего взамен. Икарису даже немного жаль малышку Спрайт. Но всё в очередной раз оказывается выше его сил.              Крыша космолёта, бывшего дома, крошится бесполезным камнем под его весом. Икарису хватает доли секунды, чтобы осознать зыбкую тишину, и целой, чтобы различить Тену, которая с грацией, что у неё переняли кошки, движется в его сторону.              То, что они здесь одни, делает ситуацию в сто раз проще и в тысячу — сложнее.              — Где Друиг?              — Он занят.              Слова тонут в скрежете загорающегося из воздуха оружия, а Война — живая, горячая и неотступная — встаёт напротив него.              Икарис, придушенный собственными по-человечески низменными и по-вселенски необузданными чувствами, зовёт:              — Тена… перестань.              Вместо ответа она ведёт рукой с мечом, закручивая себя по идеальной оси, и играючи целится в него, прекрасно зная, что этот удар Икарис отобьёт.              Он бесстрашно перехватывает лезвие, рассыпая вокруг искры. Смотрит в упор, молясь, чтобы Тена не делала глупостей, потому что он не хочет идти против своей Войны даже во имя высшего замысла их Бога. Предупреждает последний раз, надеясь, что Тена прочитает подтекст:              — Ты не сражалась со мной…              И его Война — его невозможно сильная, до жажды дикая и до одурения жаркая — рокочет громом не хуже самих небес, сжимая крепче рукоять:              — Но всегда хотела.              Лезвие в его ладони стрекочет и опаляет пламенем конца света, Тена делает выпад — не будь Икарис Вечным, давно бы пал перед ней (на колени — добровольно и хоть сейчас), но ему хватает удачи и ловкости увернуться. Пока его сознание обрабатывает это двойственное «всегда хотела», Тена бьёт его коленом в пах, не стесняясь играть грязно.              Икарис отлетает к противоположной стене и нарочно мажет лазерами — ярость из его глаз льётся мощным потоком аккурат в скрещённые клинки. Они здесь определённо надолго.              Их движения механичны, один бьёт — другой парирует. Смена ролей. Всё заново. Удар. Блок. Времени не хватает даже на провокацию, невинную шалость, чтобы выиграть драгоценные несколько секунд.              В какой-то момент Тена упускает (нарочно ли?) его выпад и сбитая с толку блокирует следующий как попало: лазер бьёт в край щита, заставляя накрениться, почти ослепнуть и открыть бок. Икарис пользуется этим, обрушивая связку отточенных ударов и разрушая сплетение голограмы.              Стоит щиту исчезнуть, а Тене на непростительную четверть мгновения растеряться, как Икарис — злой, распалённый и возбуждённый — кидается в её сторону голодным взмыленным зверем. Хватает за запястья и тянет за собой вверх и вперёд.              Звук удара чужой спины о камень отрезвляет. Стрекотание исчезающей алебарды оставляет реальность без завесы и повода искать себе оправдания.              Его личная Война сейчас прижата к стене за ранимо открытые запястья, висит в воздухе лишь благодаря его хватке, смотрит нисколько не прикрытым запалом битвы и ненавистью взглядом, голо и голодно, в упор и внутрь. У Икариса в лёгких догорает, кажется, весь кислород мира.              Тена близко. Так близко, что можно сойти с ума. Её губы — её невозможно манящие, до всех земных проклятий желанные — губы обнажают ровный ряд зубов в торжествующем оскале.              Маски сброшены.              Икарис забывает о долге, о предназначении, о том, что всего минуту назад на кону стояла победа и смерть одного из них, Икарис забывает обо всём. Заворожённый, ведомый, заранее проигравший ей во всех сражениях, склоняется ниже, ощущая тепло и чужое дыхание. Мешает их частые, возбуждённые чередой ударов, вздохи, дрожит всеми земными грозами от ощущения и осознания кожи чужих запястий под своими ладонями. Чувствует, как этот глупый и такой свойственный лишь людям тремор взрезает ему позвоночник хребтами одичавших молодых гор; как в отражении глаз напротив плещется океанами собственное поклонение и чуть-чуть — присвоение, и чуть-чуть — подчинение; и всё это вскипает лавой в венах, бурлит тёмно-вишнёвой и ярко-алой кровью, стучит в висках, хочет и зовёт, и просит, и позволяет, и…              Тена вновь приятно удивлена. Не пытается вырваться, не сопротивляется, лишь осязает чужую близость, такую хмурую, суровую, слепую и наивную. Семь тысяч лет, боги… Назло и вопреки позволяет ему и себе — безумная, бедовая, он же тебе расплавит сейчас всю голову! — немыслимую смелость, невиданную щедрость и неслыханную наглость, когда размыкает рот и шипит едва ли не в чужую глотку:              — Глупый мальчишка…              Икарису, как и до всего хорошего, не хватает половины сообразительности и времени, чтобы ответить не то что достойно, а хотя бы просто.              Энергия золотыми нитями оплетает Тену, забирает в общий поток оставшихся Вечных, забирает у Икариса, бессовестно вырывая из цепких рук и сладкого момента почти-поцелуя.              И его личная Война снова бесконечно далёкая, словно и не было этих секунд слабости и храбрости, когда казалось, что можно всё. Словно драконий жар её тела, словно её гулкое, подобное вольчему вою, дыхание не останутся с ним до самой смерти и даже после неё. Словно в этот миг Икарис не ощущал себя Королём если не всего Вестероса, то хотя бы всего Севера.              И в конце Икарис, побеждённый и сломленный, лишённый веры в высший замысел своего Бога и в себя самого, принимает участь проигравшего не только в личной, но и во всей войне. И для него это смерть всего, что видимо и что незримо, а для остальных (и даже для Тены) — не конец, но начало того, что осталось исправить. Того, что не сможет исправить он. Это чувствуется болью.              Свет солнца впереди манящий, обещающий обманчивую безопасность и покой длинною в вечность. Обжигаемый его жаром, Икарис думает, что, наверное, Землю действительно стоило спасать, что у Вечных теперь надёжный лидер, что будь у него шанс — самолично приговорённый к смертной казни; судья, палач и осуждёный — он бы не медлил ни в битве с Теной, ни пять тысяч лет назад. Глупый мальчишка.              И в момент столкновения с пылающей пустошью светила, Икарис понимает, что все провокации, все издёвки, все недосказанности и непонимания, искрящие между ним и Теной догорающим тысячелетним костром…              …всё того стоило в этом бою.