All My Love

      Слава смотрит на часы — до начала шоу и его выступления осталось всего ничего, и он набирается терпения. Ему так хочется посмотреть на потрясающую композицию вокруг себя и послушать, как это звучит со стороны, как чувствуют зрители и что творилось с ним. Но Макаров себя обманывать не любил, поэтому дал волю мыслям двигаться по течению и позволил себе признать, что душа требует снова погрузиться в то состояние, в котором он пребывал во время исполнения — полное погружение в звук и отрешение от реальности, растворение в чувствах и воспоминаниях. Слава добавил бы только больше светлых моментов, приправив лишь щепоткой горести, сосредоточившись на более важном — людях, которым он ещё успеет сказать, которым поддержка и эти самые слова нужны и важны. Он давно включил телевизор и услышал оттуда своё имя. Сердце, бьющееся на экране позади него, в разы медленнее Славиного сердцебиения сейчас: в руках телефон с открытыми контактами, среди которых выделялся один, отмеченный звёздочкой как избранный. Макаров нажимает на кнопку вызова, ещё раз зачем-то прочитав про себя номер, и ждёт ответа. Он знает: прямо сейчас Аня готовится к концерту, на котором он не может быть просто потому, что не успеет туда добраться из своей гримёрной, да и кто его туда отпустит? Свой последний перерыв перед окончанием съёмочного дня Слава использует с умом — Аня должна услышать кое-что важное, перед тем как выйдет на сцену через считанные минуты. Он слишком много размышлял над этим, терзая себя за то, что ещё до сих пор ничего не сказал вслух. Слава давно убедился в своих чувствах, столько раз следовал им, и о таком ни в коем случае нельзя лгать, поэтому ему было важно быть уверенным в том, что должно прозвучать из его уст.       — Привет, Славик, — доносится из динамика, и мужчина встаёт с дивана, подходя ближе к столу. — Ты не дома ещё? Как твои съёмки?       — Привет, привет. Да всё хорошо у меня, последний перерыв, потом подводки доснять и всё, можно будет домой двигать, — он слышит, как Плетнёва просит кого-то найти плётку и ухмыляется, вспоминая, как этот реквизит иногда может быть использован против него. Или отнюдь не против, потому что Слава ни разу не возразил. — Как ты там? Волнуешься?       — Да не то чтобы… — Аня осеклась, будто не сразу понимая, что отвечает не журналистам и не кому-то из команды, чтоб не дай бог не посеять это зерно неуверенности и в танцорах. — Конечно, страшно. Не знаю, почему, не ТВ-проект же. Сам знаешь, лёгкий мандраж и всё такое — норма для артиста, но меня прямо колотит. У тебя такое бывает же? Чтобы прям… настолько страшно, что ты даже представить боишься, как выйдешь?       Слава неторопливо ходил по комнате кругами, тоскливо улыбаясь и про себя тоскливо вздыхая, — он представлял, как мог бы сейчас быть там, обнимать её, держать за руку, оставляя поцелуи, успокаивать и дарить ту самую уверенность, которая у неё испаряется именно перед выходом на сцену. Касания решают и говорят очень много, но Макаров знал, как могут действовать слова — такая сила в них скрыта, и иногда ему искренне жаль, что многие люди так часто распоряжаются ими бездумно, бросая на ветер. Но они с Аней — приверженцы мнения, что человека определяют его поступки, и они каждый раз доказывали друг другу действиями, насколько ценят все те моменты, проведённые рядом, и друг друга.       — Анечка. Анюта, — начал Слава, сам не замечая, как остановился, — люди пришли к тебе на концерт не просто так, они тебя любят и хотят услышать, увидеть и разделить с тобой этот момент. Твоя энергия даже через экран телефона потом сносит крышу, никого ты равнодушным не оставишь. От тебя подзаряжаешься так, что горы сразу кажутся по колено. Ну, конкретно чтоб так — это, наверное, только у меня, потому что я ближе всех. Я так хочу сейчас быть рядом с тобой и делить всё, что с тобой происходит, на двоих. Забрал бы всё твоё волнение до последней капли, чтобы ты не посмела усомниться, что у тебя получается вообще всё. Слышишь, Анют? Мне всё чаще кажется, что ты и правда посланница неведомых миров, — Макаров улыбался той тёплой улыбкой, которая предназначалась только человеку, занимающему особое место в его сердце.       Слава не понял, почему всё то, что он обычно только думает, оставляя себе на уровне мыслей, сейчас прозвучало ровно так, как в его голове. Аня для него уже как кислород иногда — без неё жизнь уже как-то и не представляется совсем. Он знает, как она им дорожит и боится потерять, поэтому хранит их секрет очень трепетно и бережно, не раскрывая совсем ничего. Слава нередко тоже хочет наплевать на установленные ими же запреты, касаться так, чтобы руками донести до неё всё, что у него в мыслях, потому что словами можно сказать всё, на самом деле, и это иногда отбирает у них всю важность и их бесценный вес. Сейчас у него нет возможности даже посмотреть на неё — он, конечно, знает, в чём она собирается выйти на сцену, но ему хочется большего, и Ане в данный момент это даже необходимо.       — Спасибо, спасибо тебе большое, — тихо произносит певица, и Слава понимает, что она улыбается, но со слезами на глазах, — не тот эффект, что он ожидал, но теперь она абсолютно точно отвлеклась от волнения. — Как мне теперь выступать-то? Я очень хочу к тебе. Слав, я не знаю, как ты это сделал, но теперь я ни о чём больше не могу думать.       — Ну вот, ты уже улыбаешься, — отвечает мужчина, плюя на запрет трогать причёску и взъерошивая волосы. — Я не знаю, сможет ли это когда-нибудь заменить хотя бы один поцелуй, но я попробую. Аня Плетнёва, я так благодарен тебе за то, что ты просто есть в моей жизни. Что мы друг у друга есть. Ты… ты как путеводная звезда, только я могу тебя коснуться и быть рядом, когда тебе нужен. Закрой глаза и представь себе, что я тоже там и говорю тебе это оттуда, — мужчина чувствовал, что он сейчас где-то очень далеко отсюда, не контролирует себя и то, что говорит, — это словно делает за него кто-то более уверенный внутри него; сердце тоже умеет мыслить и объяснять свои импульсы, и Слава только что озвучил, наконец, то самое важное, что оно просит ни за что не скрывать.       — Я люблю тебя, Слав, — тут же выдаёт Аня и добавляет слегка стихшим голосом: — Мне сейчас уже просто не хватит времени, чтобы сказать тебе всё, что я должна была давно и что ты заслуживаешь услышать. Знаешь, это… это даже лучше — всё достанется тебе вживую.       Аня замолкает. Оба слушают посторонние звуки, ритм своих сердец в ушах и мысли, кричащие всё и сразу. Слава вспоминает те невысказанные нужным людям когда-то слова, и его сердце делает кульбит, сжимаясь и ударяя под дых, — эту ошибку он больше не повторит никогда. Он честно не ожидал, что Аня сделает этот шаг первой — звонок запланировал только Слава, не сговариваясь с ней. Но ему не надо было видеть её, чтобы знать, как она это чувствует. В конце концов, какой же смысл от слов, если за ними ничего не стоит? Аня в каждое слово, в каждую букву вложила частичку их, и у Макарова сердце снова в горле — не даёт ему дышать полной грудью, и он кое-как возвращает его на место.       — Хочу, чтобы ты знала, как сильно я люблю тебя, — Слава чувствовал, как голос зажался, дрогнул, но это не отняло у интонации полной уверенности в сказанном. — Я звонил сказать тебе, что люблю.       Пути назад уже нет и не будет. Макаров чувствует невероятное облегчения и радость избавления от недосказанности — так давно хотел произнести вслух, донося до самого дорогого сердцу слушателя.       — Я… — она осеклась, и мужчина услышал крики зрителей, ожидающих её выхода. — Славочка, позвоню тебе после концерта. Давай будем делать это почаще, м? Пожалуйста.       — Погоди, не отключайся. Кое-что ещё.       — Что такое?       Он слышит неподдельный интерес в её словах и сильную долю беспокойства. Слава набирает воздух и молится, чтобы голос не отказался сейчас звучать как надо в силу захлёстывающих эмоций.       — Woah, my love. My darling, I've hungered for your touch. A long, lonely time... And time goes by so slowly, and time can do so much... Are you still mine? — он замолкает, и Аня понимает, как легко, оказывается, повредить даже такой макияж неожиданными слезами.       Слава перенёсся к Ане в гримёрку — стоит только прикрыть глаза и дать волю воображению. Он едва ли не перестал дышать, когда услышал, что она поёт с ним в унисон, и единственное, чего он хотел — ощутить её касание, чтобы оно вернуло его в реальность. Он буквально чувствует вкус её губ, но этот фантомный поцелуй тает, словно первый снег, и Макаров всё же открывает глаза, разочарованно отмечая всю ту же стену той же самой своей гримёрки. Это мгновение — словно вне времени: ведущий не заметил, как минуты плавно приближали его к возвращению на сцену.       — Ты единственный человек, которого я никогда не попрошу замолчать. Вот ты точно не из этого мира, — Аня просит у кого-то ещё пять секунд и возвращается: — Удачи, мой мальчик.       — Я буду повторять за тобой все быстрые движения. И три раза просить меня не надо, Ань, я тебе сразу отвечу. Лети, моя ты птица счастья, — Слава отключился и легонько бросил телефон на диван, запуская руки в волосы и снова забывая, что причёска тут очень важна.       Он чувствует, что сильно вспотел, хотя гримёрка не была жаркой ни на секунду. Слава снял пиджак и приступил в экстренной реанимации причёски, попутно переваривая произошедшее и понимая, что эта потрясающая песня, выбранная им в похожем состоянии эйфории, сотворила с ним не просто что-то на уровне эмоций — он сделал, наверное, самую правильную вещь за последнее время.