ВЕДЬМА

— Дань! Дин! Дон! Дань! Звенел всегда ее колокольчик на его имени. — Дань! Дань! Дин-дин! Дон-дон! Дань-дань! — Эй, отомри! Щелкнули длинные пальцы с кольцом у его глаз. Не его кольцом. Но и не чужим. Просто кольцо. Просто женщина. Просто жизнь. Просто жизнь коротаем. Чтоб побыстрее. — Подвезешь? Белая Белка стояла на стоянке. Он не спросил. — Мне надо! Надо, значит подвезу. — Тебе куда? Они уже выходили на Третье Кольцо. Развилка. Направо пойдешь — коня потеряешь, налево пойдешь — жизнь потеряешь, прямо пойдешь — жив будешь, да себя позабудешь. Направо — к себе. Налево — к ней. Прямо — кирпич. Он собрал флеш — коня потерял, жизнь потерял, себя позабыл. И кирпич на голову. — Едем. Индифферентно сказала она. — Я скажу, где мне остановить. Направо. Жертвуем конем. Так правильно. Конь — самая горькая потеря. Но не последняя капля горя. Будь самой горькой из моих потерь, Но только не последней каплей горя. Въезжали во двор. — Стоп. Приехали. Двор, который видел его разбитые коленки. Надписи мелом на гаражах — мелкого брали поиграть в казаки-разбойники. А зимой папа заливал каток и Даня был главная звезда, среди всех у кого разъезжались ноги на льду. — У тебя был вкусный чай. Угости меня чаем? И если скорбь дано мне превозмочь Не наноси удара из засады. — Этери. Тот чай был выпит. До дна. И если скорбь дано мне превозмочь. Дано. Превозмог. Дано: Этери Даня + - Короткое замыкание? Это было очень короткое замыкание. Но замкнуло надолго. — У меня с собой. Чай. — У тебя пыль лежит. — Я вижу. Прихожу домой — пыль лежит, дай и я, думаю, полежу. Ложусь. Закрываю глаза. Утро. На работу. В Хрустальном пыли нету. — В Хрустальном жизнь. Там пыли не может быть. Вскипел чайник. Щелкнул. На кухне пыли не было. Но и жизни тоже. Холодильник отключен. Занавески сняты. — Почему твоя девушка не наведет здесь уют? — Потому, что здесь территория любви и семьи. Заботы и тепла. Эти стены видели любовь моих родителей. Никаких девушек здесь не будет! Сюда я никого не впущу! Вспылил он. Пыль зашевелилась. — Меня ты впустил. Я же здесь. Не наноси удара из засады. — Ты — другое. Пыль снова улеглась. — Это твой дом. Он был твоим всегда. Ты знаешь. Фррр. И снова поднялась. — Этери! Зачем ты пришла? Мы же работаем! Нормально работаем! Все нормально! Все правильно! Все, как ты хотела! И если скорбь дано мне превозмочь Не наноси удара из засады! Зачем ты пришла? Лежала себе пыль да и лежала бы дальше Он смотрел в набегающую московскую ночь. Последняя ночь в Москве. Дальше Новогорск. Пыли станет еще больше. Когда-нибудь ее станет критически много и она похоронит все под собой. И станет легче. Он надеялся. Она подошла и встала спиной к спине. Крылом к крылу. Как они сплетаясь летели. Тогда. — Дань, я виновата. Чай остывал. Еще миг — и остынет совсем. Ладошка искала руку. — Я думала, что так правильно. Право. Направо пойти — потерять наименьшее. Так люди говорят. Люди говорят, и думают, что они правы. Может для себя они и правы. Потому, что они ходят. А ведь можно летать, а не ходить! И ничего не терять! И никого не слушать! Люди просто не знают, что можно летать. Поэтому и теряют коней. А мы знаем. Мы с тобой знаем. Ты помнишь? Ты же все помнишь! Дань! Мы летали. Ты выцеловывал мне крылья на лопатках и я была твоим ангелом. Твоим Хрустальным ангелом. Your Сrystal angel. Помнишь? Дань. Я… я… поняла, что если я неправа  — надо в этом признаться самой себе. В первую очередь. И тебе. Это так правильно и логично сказать — «я неправа», если ты неправа. Дань. Я неправа. Неправа была в поиске общей правоты. Неправа была, когда тебя прогнала. Тогда. Я думала так будет правильно для всех. И оно стало правильно для всех. Только не для нас. Дань. Я больше никогда тебе об этом не скажу… но мне плохо. Даже не так плохо, как без тебя. Намного хуже, чем было до тебя. И тебе плохо. И тоже хуже, чем было до меня. Я же вижу. Просто я знаю, когда тебе бывает хорошо. Я видела, когда тебе было хорошо. Я это помню. Тогда… Тогда зачем делать так, чтоб было плохо врозь, если может быть хорошо вместе? Дань. Я это говорю не потому, что не гордая. Я гордая. Но есть, кое-что важнее гордости. Важнее, чем потерять гордость. Нет невзгод, а есть одна беда. Твоей любви лишиться навсегда. — Дань. Я тебя люблю. И никогда не переставала любить. Даже когда творила глупости. Его рука превратилась в кулак. Она ее сжала холодную. — Я бы себя никогда не простила, если бы не сделала то, что сделала сейчас. Дверной замок щелкнул. Он еще долго стоял у окна. А потом сел пить еле теплый чай. Но еще не остывший. Слез не было. Горечи не было. Было облегчение. Она сделала все, что могла. Все сама. Сама развалила все в угоду обществу. Сама сделала все, чтобы собрать. Делай, что можешь и будь, что будет. По реакции Дани она ничего не поняла. Реакции не было. Он застыл. Внутри. Давно застыл. И по этому застывшему монументу она и поняла, что натворила. Великое видится со стороны. Пришлось отойти очень далеко, чтоб увидеть насколько они были велики. Пришел период сборов — летний лагерь на выезде. Объединенный одной волей к победе. Ничего не происходило. Как-будто ничего и не происходило тогда в предлетней московской ночи. Нормально работали. «Глейх ставит очередные нудли» — шептались спортсмены. «Где «Ангел»? — вопрошали все? Косторная вернулась, а Ангел не вернулся. Они вернулись домой. В Хрустальный. И все так же ничего не происходило. Пока однажды в ее кабинете из темноты не выступила фигура, которая должна была быть на выходном. Он резко притянул ее к себе. Вдох. А выдох уже был на стоне, когда его губы приземлились на острую лопатку, из которой, казалось, вот-вот прорежется ангельское крыло. My crystal angel. — Слушай, малая, не надо так возбуждаться. Я тебя даже еще не целовал. — Слушай, гусь, по-моему ты себя переоцениваешь. Ничего я не возбуждаюсь. И двинула ему острым локтем по ребрам. — Вот! Теперь я узнаю. Теперь я понимаю, моя Этери вернулась. А то сюсю-мусюсю: люблю-люлю. И в ответ, в месте поцелуя, прикусил вначале нежно, а потом до первой боли. Все, как неправильно для всех. Но все, как им нравилось. — Пошли в кино. Развернул он ее к себе — Зачем? — На свидание. Там темно. Целоваться можно. Этери дотронулась до выключателя в кабинете. — Начинай! *** На ладошке лежала крупная ягода клубники. Еще килограммов 5 лежало в большой миске. Больших, крупных. Таких несвоевременных, таких неправильных в конце лета. Хрустальное общество с визгом налетало. Вкусное разнообразие в их веселой жизни. — Даниил Маркович! Ты настоящий волшебник! Где ты клубнику нашел в конце лета? Да еще и такую вкусную. — А она самая зрелая. Оттого и самая вкусная. Главное ее дождаться. И его губы опустились на ее ладошку туда, где только что лежала алая ягода и остался ароматный след. Поцелуй родился там, где сближались линия жизни с линией сердца и подходила близко линия ума. Теперь все у них будет по-уму. Теперь все у них будет правильно. *** — Ах! И ноги потеряли опору. — Я ужасный серый волк! Я в поросятах знаю толк! Она рассмеялась у него на руках. — Мне хрюкнуть? — Ррррр И укусил ее за бочок. — Решил напроситься к тебе в гости. Можно? — Ну я же тогда напросилась. Значит и тебе можно. Только не в гости. А домой. Это твой дом. Ты знаешь. Душа освобождалась от тяжести. Тело освобождалось от одежды. Потом они ее будут собирать по всей квартире. Как всегда. Как раньше. — Останешься на ночь? Глаза сияли, как ночные звезды. — Нет. — Да. — Нет. — Я тебя уговорю. — Нет. — А так? — А так запрещенный прием. — Мне можно. Губы сменяли руки. Давая волю язычку. Прикусывая там, где запрещено. Всем. Только не им. — Нет… Не останусь на ночь. Я останусь на всю жизнь. Так будет правильно. Это не был вопрос. Это был ответ. Они нашли его. Правильный ответ. Теперь у них все будет правильно. По уму. В начале было слово. И они в этот раз начали со слов. И продолжили словами. Клятвами. Обещаниями. Договорами. Он обтекал по ней. Весь. Затекая негой любви в каждую клеточку тела и души. И опустившись на колени продолжил словом. — Будь моей… Кем? Женой? Сестрой? Другом? Любовницей? Любовью? Музой? Музыкой? Танцем? Полетом? Ангелом? Круэллой? Дейенерис? Королевой песчаной бури? Сатин? Маргаритой? Фаустом? Мефистофелем? Змеей и бабочкой? Принцессой Турандот? — Будь моей Вселенной! И вложив свою голову ей в руки продолжил — И прими мою.