Узник Бездны

— Отец, я хочу поскорее начать строить свой… наш дом, — обратился к Оресту Тревер утром следующего дня, когда они все снова собрались в гостиной на завтрак. — Мне нужен участок, материалы… — И две пары дополнительных рук, — закончил за него Винис-старший, — но если с этим всё просто, когда есть отец и младший брат, то с остальным посложнее будет, — он на мгновение задумался, — и тут не в деньгах дело, а в том, что поблизости свободных участков уже давно нет, а в глушь забиваться не советую. Ты, конечно, наплевать на советы мои можешь с храмовой колокольни, да только — от себя даже в самой глубокой норе не спрячешься. — Я не собираюсь ни от кого прятаться, — процедил Тревер, — я просто хочу построить дом. — А у кого-то купить не хочешь, сынок? — спросила Дороти, заботливо подвигая к нему блюдо со свежими ванильными булочками. — Нет, — после короткого раздумья, ответил он, — это будет… чужой дом, мама, хранящий чужие мечты, слёзы и радости. Не мой. Не наш с Тирой. — Понимаю, — чуть улыбнулся Орест, — сам таким когда-то был… Разве что… слыхал я, что Давен Файлер в Альмас к сыну перебраться собрался, как Магда его к Фаразме отправилась. Сын сюда возвращаться не хочет, столица ему милее, а Давен дом, что для него заложил, так и не закончил. Может, сходим да глянем? Работы там тебе с головой хватит, Давен только стены да крышу сделать успел… — Не знаю, — с сомнением покачал головой Тревер, а потом бросил долгий взгляд на свои искалеченные руки, — может, ты и прав… Тира, а ты почему молчишь? — Так сказать нечего, — пожала плечами она, — в домах я понимаю ещё меньше, чем в шитье, главное, чтобы тебе было там хорошо и уютно. А… посмотреть можно, почему нет? Понравится — купим, нет — не станем. — А вот это правильно, — одобрительно улыбнулся Орест, — толку языками молоть, дома не видя? Давен — мастер хороший, основательный и руки у него золотые, да и строил для сына родного, душу и сердце вложил. — Ладно, — произнёс Тревер, вставая из-за стола, — смотреть так смотреть, да и строитель из меня теперь, — он махнул рукой и пошёл к выходу. — Я в беседке вас подожду, — бросил через плечо, открывая дверь и выходя во двор. — Богиня, — тихо обронила Дороти, провожая его взглядом, — плохо ведь ему, Орест… У него не руки, а сердце болит, он же на дом наш смотрит и хочет таким же свой сделать… — она быстро стёрла набежавшие на глаза слёзы. — Знаю, — тяжело вздохнул Винис-старший, — да только чем тут поможешь-то? Зосиэль вон пытался его вылечить, да крепко, видать, Шелин на Тревера осерчала, раз не вышло. Мне, дураку старому, не про подвиги трепаться надо было, а про то, что война — жернова стальные и любого пережевать могут, переломать так, что места живого не останется. Может, тогда он бы… Да только разве ж словами расскажешь, какая она? Нет таких слов. Да и не с демонами я дрался, не видел того, что ему довелось… Не уберёг, чего уж тут… — Ты-то здесь при чём, отец? — Зосиэль успокаивающе коснулся плеча ссутулившегося за столом Ореста. — Тревер просто… один на один с войной остался, вот и… не выдержал, да я и сам бы… но мне с товарищами повезло, и с командором, — он окинул Тиру тёплым, благодарным взглядом. — Знал бы ты, сколько раз она меня от меня самого и от зла спасала! Особенно там… в Бездне. Это страшное место, отец, уродливое и тёмное, там нет ни солнца, ни света, ни красоты, только боль, страх, ненависть и смерть. В том, что Тревер пал, а я — выстоял, нет ни его вины, ни моей заслуги. А он до сих пор понять этого не может или не хочет, и карает себя, и ненавидит, и стыдится. Я предлагал ему помолиться вместе или хотя бы исповедаться, но… — Не хочет? — с ясно слышимой болью в голосе, спросила Дороти. — Да. То ли стыдно ему так, то ли страшно, что Богиня не услышит и не простит… Не знаю. Говорить со мной об этом Тревер не желает, он просто… — Никогда не был паладином на самом деле, — не смогла больше молчать Тира, — служить добру можно не только спасая невинных, но и карая зло. И нет в этом ни стыда, ни греха! Знаешь, почему он в Орден Гвоздя ушёл? Потому что там своим был, ты слышал, что о нём говорили, да и добра Тревер сделал столько, что оно давно перевесило тот его проступок. Только вот Шелин этого почему-то не видит… — Ну а сама ты какому богу молишься, командор? — прищурившись, спросил Орест. — Отец Горума почитал, а я… — она на мгновение задумалась, — свои кинжалы и соратников, что в самую Бездну со мной спустились и Язву закрыть помогли. Подношений ни на чей алтарь я не носила и носить не буду, потому что… боги далеко слишком и дела до нас им особого нет до тех пор, пока совсем не припечёт. Наверно, не это вы хотели услышать, но ложь ведь до правды стоит, а правда в этом и есть. Неправильный вышел из меня Ангел, Иомедай не такого, наверное, хотела, но что поделать, — Тира криво усмехнулась, — я ни дел, ни слов своих не стыжусь, и Фаразме тоже самое скажу, как время моё придёт. — Эвона как, — протянул Винис-старший, внимательно глядя на неё, — понимаю теперь, что Тревер в тебе нашёл, и почему шли за тобой в самое пекло и возвращались с победой. Отец твой свой огонь тебе передал, вот и горит он в твоей душе, как маяк, к себе манит, тьму разгоняет, да греет тех, кто озяб совсем и обессилел. И если кто и может Тревера из болота поганого, в котором по шею увяз, вытащить, так это ты. А мы поможем, насколько сил да разумения хватит, и прямо сейчас и начнём, — он встал из-за стола, — к Давену я вас отведу, а вы, — обратился к жене и Зосиэлю одновременно, — тут останетесь, нечего всем кагалом тащиться! Ты ж, Дора, как собираться начнёшь, так к вечеру закончишь, а время не ждёт. Дороти хотела возразить, но не решилась под пристальным и многозначительным взглядом мужа, а жрец негромко обронил: — А я и вовсе в храм собирался… — Вот и правильно! А то неровен час отойдёт наш Верн к Фаразме, кто ж службы-то править будет? — не дожидаясь ответа, Орест повернулся к Тире: — Иди-ка ты к нему, а я рубаху сменю, да пойдём. Тира кивнула и поспешила к выходу, надеясь, что за это время с Тревером ничего плохого не случилось, и невольно думая о том, а стоило ли рассказывать его родителям о своих непростых отношениях с богами. Но что сделано, то сделано, пусть знают, кого пустили в свой дом и собираются принять в семью. В любом случае, жить ей не с ними, а с Тревером, который сидел сейчас в беседке и рассеянно водил рукой по вырезанным им самим деревянным кружевам. Он повернул голову, услышав её шаги, и спросил, невесело усмехаясь: — Все кости мне перемыли? — Не-а, — покачала головой Тира, садясь на деревянную скамью рядом с ним, — только половину. Остальное на ужин оставили. — Даже так? Тоже верно… О чём же ещё говорить, как не о моих… геройских деяниях? Жаль, барда под рукой нет, чтоб песню поучительную сложил, — он цедил слова, глядя прямо перед собой и сильно стиснув пальцами резной поручень. — О падшем паладине Тревере Винисе — позоре семьи, упрямом осле и полном кретине. Хорошая вышла бы песня… Может, сами напишем, а? — он резко обернулся к ней, ободрал колюче-непроницаемым взглядом. — Нет, — обнимая его за плечи, ответила Тира, — бард из меня, как из Вольжифа храбрец, да и разве можно в песнях врать, а в твоей из правды ни слова. — Разве? — Тревер отвёл взгляд и уставился на лотосы, над которыми деловито жужжали пчёлы. — Ты это отцу скажи, который героя ждал, а вернулся я… Мать что… она всегда сирых да убогих жалела, нищим подавала и бродяг на ночлег пускала, да только мне не жалость её нужна, понимаешь? — он снова резко развернулся к Тире, схватил за плечи. — Меня взгляд её этот… и слёзы… на части режут, она ведь гордиться мной должна, а не жалеть, как пса шелудивого, которому пня из таверны дали и лапы перебили! Я потому и уйти отсюда хочу, чтоб пореже их всех видеть… Мать, отца, брата… Всех, кроме тебя. Я… долго думал и понял, тебя не жалость со мной держит… с тем, кого жалко, ты в постель не ляжешь, иначе с монгрелом бы сошлась. Ты во мне то видишь, что и я сам когда-то, но теперь разглядеть не могу, будто мне и глаза Бездна выела, а не только кости сломала и душу отравила. Там… на арене… я ведь не только демонов убивал… но и… — он осёкся, чуть сильнее сжимая пальцами её плечи, — людей… полуэльфов… всех, кого выпускали. Они зверем меня сделали, Тира, который только и мог, что убивать, жрать, спать и трахаться… Ирмангалет так… за самые удачные бои награждал… Суккуб не приводил, знал, что я сдохну, если с ними… а ему заработать на мне хотелось побольше, вот и… Я даже лиц тех рабынь не помню, не то, что имён… Ложь до правды стоит, вот и знай, с кем под венец собралась… Кого ласкаешь и целуешь… Раньше надо было тебе про это, да… Думал — скажу и пошлёшь меня к демонам, но нельзя такое скрывать… — Нельзя, — эхом повторила Тира, на мгновение закрывая глаза и пытаясь отделаться от возникшей перед глазами картины, — я же тебе про Ардана сказала… — Сравнила, — скривился он, — ты любила и замуж за него собиралась, а я… как зверь с ними… кровь после боя кипела и хотелось так, что в глазах темнело, а в башке туман багровый качался… Я демонов за это ненавидел, а сам… Знаешь, чего я больше всего боюсь? — спросил, глядя полными боли глазами. — Накроет меня, как с Арушалай тогда, и я с тобой такое же сделаю… а после этого только в петлю. Такое… нельзя простить. Никому. — Не бойся, — мягко и негромко начала она, понимая, что сейчас Тревер вырвал из души ещё одну, сочащуюся чёрным ядом Бездны занозу, — всё это… делал Лютый. — Он вздрогнул, услышав свою ненавистную кличку, а с губ сорвался глухой стон. — А не ты. Он вышел на бой с Зосиэлем и остался лежать на арене среди дохлых демонов, его убил Тревер Винис, отказавшись сражаться с братом. Зверя больше нет, есть только ты. Настоящий. Мой, — Тира осторожно провела кончиками пальцев по его искажённому мукой лицу, стирая ползущую по щеке слезу и на мгновение коснулась губ. — Ты веришь мне? — Да, — рывком притягивая её себе, прижимая к груди с отчаянной силой, ответил Тревер, — ты не умеешь врать, как и мой брат. — Никак не намилуетесь? — раздавшийся совсем рядом голос Ореста заставил их синхронно повернуть головы и увидеть, что Винис-старший стоит около беседки и, прищурившись, смотрит на них. — Это хорошо, это правильно, чем чаще обниматься будете, тем скорее мы с Дорой внучат увидим. Ну так что, идти-то готовы? — Давно, — Тревер поднялся на ноги и подал руку Тире, и они пошли к воротам за Орестом, быстро устремившимся вперёд.

***

— Завидую я тебе, Орест, — со вздохом говорил Давен Файлер — невысокий, худощавый рыжеволосый мужчина, крепко пожимая руку Виниса-старшего, — оба сына-героя к тебе вернулись, не то, что мой вертопрах… А всё почему? Потому что жена за него думает! — он поучительно поднял вверх указательный палец. — Я ему, дураку, говорил — из наших, карпенденских девок выбирай, а ему столичную подавай! Тревер поморщился, услышав слово «герой», сильнее сжал пальцы Тиры в своих, но не сказал ни слова. Известный болтун Давен — последний, с кем стоит делиться правдой о прошлом. Да и смотрел он вовсе не на соседа, с чьим сыном когда-то играл в войну и лихо рубил крапивные головы деревянным мечом, а на недостроенный дом, который и привёл их сюда. Он был меньше родительского, но обещал стать таким же солнечным и светлым, а двор легко можно превратить в настоящий цветник, как у матери. Крепкие деревянные стены, большие окна, добротно покрытая крыша, светлые, совершенно пустые комнаты. Ничего больше Давен сделать не успел — сначала сын окончательно осел в столице, потом — тяжело заболела жена, и дом так и остался несбывшейся мечтой. Но даже от того, что было возведено, веяло теплом и доброй надеждой на счастье и тихую семейную радость. А разве не это им с Тирой нужно? Новые стены были чистым листом бумаги, на котором они напишут собственную историю, и ни один призрак прошлого не витал под крышей, а пыль, покрывающую светлый деревянный пол, не нарушили ничьи следы. Та самая заготовка, из которой они вместе создадут свой шедевр, даже без помощи и благословения Шелин! — Ну так и Тревер меня не спросил, с кем сходиться, — произнёс между тем Орест, окидывая дом внимательным взглядом, и одобрительно улыбаясь. — Да и не нашего ума это дело, сам-то ты не больно отца спрашивал, когда Магду в дом привёл. — И то верно, — тяжело вздохнул Давен и вернулся от причиняющих нешуточную боль воспоминаний о счастливой юности к дому: — Я уж отчаялся совсем его продать, на свой давно покупатель есть, ждёт не дождётся, когда я к сыну переберусь, а этот… Работы тут непочатый край… — И хорошо, — решительно произнёс Тревер и задал самый главный вопрос: — Сколько? — Да… — махнул рукой хозяин, — за материал разве… торговаться я сроду не умел, у кого хочешь спроси. Я уж бросить его хотел, сил больше нет одному куковать, да жалко… пропадёт ведь… — Это да, — согласно кивнул Орест, — ну так что, сосед? — Да… стены и крыша больше трёх тысяч не стоят, да и то вместе с землёй, — быстро подсчитав что-то в уме, ответил Давен. — мы ж с тобой братья почти, а Дора твоя за Магдой, как за сестрой родной ходила, когда она… — он отвернулся и провёл рукой по заблестевшим от слёз глазам. — Если согласен, завтра бумаги и подпишем. Винис-старший бросил вопросительный взгляд на Тревера и Тиру, те переглянулись и Тревер шагнул к Давену, протягивая руку: — Согласен. — Вот и славно, — скупо улыбнулся тот, — и вот ещё что, как мимо моего дома пойдём, чертежи да рисунки Магдины вам отдам. Мне они теперь ни к чему, сердце только бередить, а вам, может, и сгодятся, а по-своему сделать захотите, так выбросите и делу конец. — Ну зачем же так, — видя, как тяжело даются соседу эти слова, мягко сказал Орест, кладя руку ему на плечо, — Тревер может и забыл, а я помню, кто красоту в домах наших творил, и сколько раз из города к Магде приезжали, чтоб помогла дом или лавку обустроить и украсить, и даже из столицы самой… — Было дело, — кивнул Давен, а его глаза снова предательски заблестели, — её глазами сама Шелин смотрела и рукой водила, из ничего красоту сотворить помогала. И слава богине, что с Магдой этот дар не ушёл, а в сыне нашем живёт, в домах, что она… — он осёкся, вытащил из кармана большой клетчатый платок, вытер лицо и пробурчал: — Совсем расклеился, старый пень, развёл мокроту, ровно баба. Ну, идёмте, что ли? Или ещё чего посмотреть хотите? — это было адресовано уже Треверу. — Там, за домом, брёвна и доски есть, да в сарае кое-что найдётся, денег за это я с вас не возьму, всё равно сгниёт или растащат, если в дело не пустить. Смотреть будешь? — Нет, — отказался Тревер, прекрасно понимая, почему Давену так хочется поскорее отсюда уйти. Здесь всё напоминало о счастливом прошлом, полном надежд и мечтаний, которые не сбылись: умерла жена, уехал сын, остались только голые стены. И ни изменить это, ни исправить уже нельзя, только продать и уехать, надеясь, что кому-то они обязательно принесут то самое счастье. Они немного задержались только у дома Давена, а тот быстро вынес и сунул в руки Треверу несколько свёрнутых в трубку листов плотной бумаги. На сей раз глаза вдовца остались сухими, только чуть дрогнули пальцы и голос, когда прощался, договорившись встретиться завтра утром и пойти к нотариусу заключать сделку. По дороге домой Тревер не произнёс ни слова, думая о чём-то и хмурясь, и уже у самых ворот Орест не выдержал, спросил, глядя в глаза сына: — Ты чего смурной-то такой? Дом разонравился, а как сказать и Давена не обидеть — не знаешь? — Нет, отец, — задумчиво ответил Тревер, — дом хороший… правда… Я просто… думал о том, что рано крест на себе ставлю. Наворотил я в жизни столько, что долго расхлёбывать буду, и таким, как был до войны, никогда не стану, но я, демоны побери, живой, — с яростным вызовом произнёс он, — и должен не памятью жить, а тем, что сейчас есть и завтра будет. Исправить только смерть нельзя, а остальное — можно! И я исправлю! — Правильно, сынок, — тепло улыбнулся Винис-старший, обнимая его за плечи, — толку в дерьме прошлогоднем копаться? Ничего там, кроме вони да червей, нет, а ошибки… на них учиться надо, а не душу травить и себя ненавидеть. Ты вот с чего-то решил, что опозорил нас с матерью, что стыдимся тебя теперь да жалеем, как ущербного, а нас спросить забыл — так оно или нет. — Зачем, если знаю ответ? — сузил глаза Тревер. — Только ни ты, ни мать, ни брат правды не скажете… — Дать бы тебе по башке, чтоб чего попало не молол! Да боюсь, последние мозги перемешаются, а ты их и так почти все растерял, раз решил, что все тебе врут да жалеют! — глаза Ореста вспыхнули гневным пламенем, и Тира поняла, откуда в его сыновьях этот огонь. — Скажи ещё, что и она, — указал взглядом на Тиру, — из жалости с тобой! А что до правды, скажу, пока мать не слышит. Узнай я, что ты сам к демонам ушёл и под дудку их добровольно плясал — на порог бы не пустил! И никакие Дорины слёзы не помогли бы! И старшего сына у меня больше не было бы, ясно тебе? — Да. Но я ведь… плясал… Там, на арене в Бездне… дрался демонам на потеху… — Не только ты, — мрачно обронила Тира, видя, как сжал Тревер кулаки и как пульсирует на его виске вздувшаяся жила. — Убей или умри, а умереть нельзя, потому что тогда никогда не вырвешься оттуда и не отомстишь! И ошейник… о нём ты отцу рассказал? О том, что он делает и во что превращает? О том, как плавит мозг чужая воля и стирает память и тебя самого? — Нет, — глухо обронил Тревер, опуская голову и шумно выдыхая. — А зря, — Орест чуть сильнее сжал плечо сына, — никогда колдунов не любил… видел, что они творят… Как друг на друга братьев спускают, словно бешеных псов… Один такой целый отряд нам положил, пока жрец наш его не сжёг, а следом и сам… Долго мне бой этот снился, а ещё дольше я себя клял за то, что ничего сделать не смог — под телегой от боли корчился, за башку хватался и выл как волк, казалось — лопнет сейчас черепушка и конец… И как думаешь, виноват я в чём-то или нет? — Нет, — повторил Тревер. — Но… — Никаких «но», осёл ты упрямый! — прорычал Орест, встряхивая сына за плечи. — Упасть любой может, а вот подняться — нет, а ты смог. И войну с командором до конца прошёл, а не сбежал домой, хвост поджав и скуля! Легко судить да пальцем в солдата тыкать, если сам только с коровами и овцами воевал, а вместо меча — метлой и лопатой махал. А тот, кто войну не по книжкам знает, никогда тебя не осудит. Я — знаю и не сужу. Трусом и дезертиром ты не был, с поля не бегал, так чего стыдиться? Плена? Так ты в него не сам пошёл, а значит, и нет никакого позора. — Неужели? А Шелин? Просто так меня сил лишила? — всё ещё не сдавался Тревер. — Этого я не сказал, — нахмурился Винис-старший, — но что ты после этого сделал? Бандитом стал? В мародёры и насильники пошёл? Нет. Демонов бить продолжил и домой с победой вернулся! А почему богиня до сих пор тебя не простила — не ко мне вопрос, а к ней! Вот ей его и задай, как молиться будешь! — Я больше не помню молитв, — горько сорвалось с губ Тревера, — ни одной… Ладно, отец, идём. И… спасибо, что выслушал… — Эх, ты, — Орест привлёк его к себе, крепко обнял и похлопал по спине, — надумал ерунды и носишься с ней, как дурень со ступой! Ты не назад, а вперёд смотри, не вчера пережёвывай, а сегодня живи и про завтра думай. И это не я, это Дора сказала, когда я домой вернулся и ночами спать не мог, и ей не давал. Я тогда… наорал на неё, сказал, что нихрена она, баба, в этом не понимает, а советовать лезет, да только… права она оказалась, а не я. И вот что, сынок, об этом мы с тобой не раз ещё поговорим, вдвоём поговорим, как солдат с солдатом, а не как отец и нашкодивший сын, согласен? — Да, — теперь в голосе Тревера звучали облегчение и благодарность, и Тира невольно улыбнулась. Это было именно то, чего ему не хватало, в чём он отчаянно нуждался, ведь кто, если не отец, способен услышать и понять собственного сына? — Вот и хорошо, а теперь пошли, мать новостями обрадуем, заждалась, небось, уже, того и гляди, искать нас побежит, — добродушно усмехнулся Орест и первым пошёл к дому, до которого оставалось всего ничего.