Узник Бездны

Внутри дом Винисов оказался таким же светлым и красивым, как и снаружи. Солнце щедро лилось в большие окна, белые кисейные занавески чуть колыхались от легчайшего дуновения ветра, проникающего в открытые форточки. Широкие подоконники были уставлены цветами, которых Тира прежде никогда не видела, а сама гостиная, в которую они вошли, дышала домашним уютом и покоем. Одного взгляда на мебель было достаточно, чтобы понять — её создали те же руки, что творили кружево на окнах. Она была не просто красивой, но и очень чистой, да и вся комната буквально сверкала. Солнце отражалось от начищенной до зеркального блеска посуды и преломлялось в изящных стеклянных вазах, в которых благоухали большие букеты ярких цветов. На светлом деревянном полу лежал мягкий узорчатый ковёр, а большой круглый стол был уже сервирован к обеду. Тира переводила взгляд с одной вещи на другую, вдыхала витающий в воздухе аромат свежей выпечки и специй и невольно улыбалась, начиная понимать, почему Зосиэль и Тревер выросли именно такими. В этом доме просто нельзя стать злым и плохим человеком, особенно если мать смотрит на тебя так, как сейчас смотрела на сыновей Дороти. Она никак не могла на них наглядеться и постоянно касалась то одного, то другого, словно желая убедиться, что это не сон, и они действительно вернулись. — Ну, и чего опять встала? — с доброй насмешкой спросил Орест. — В комнаты их отведи, да вещи помоги разложить. Всё-то тебя учить надо, Дора, — он деланно тяжело вздохнул, но глаза смеялись. — Насмотришься на них ещё, никуда теперь не денутся! — И правда, — покачала головой Дороти, — совсем я что-то… растерялась. Идёмте, дети, — и, продолжая держать Зосиэля на руку, указала на деревянную лестницу с резными перилами, ведущую на второй этаж. — А если тесно вам будет, — это было адресовано уже Тире, — можно в гостевую перебраться. — Не будет, — ответил вместо неё Тревер, — да и потом… я свой дом строить буду, а пока моей комнаты хватит. — И то верно, — одобрительно крякнул Орест, оглаживая усы, — дело-то молодое, а то как жену любить, если за одной стеной брат, а за второй — отец с мамкой? — Орест! — возмущённо воскликнула Дороти. — Да что ж за язык-то у тебя! Чистое помело! Ни стыда, ни совести — что попало при детях городишь! — Дети… — нисколько не стушевался Винис-старший, — в потолок оба упираются, демонюк в капусту крошили, а ты их всё сосунками считаешь. А если ты так по младенцам соскучилась, так скоро будет тебе, кому задницы вытирать, — при этих словах он выразительно подмигнул Тире, и она ощутила, что краснеет. — А чем ещё солдату после войны заниматься? Дом строить, да детей делать. На том весь мир и стоит! — Отец, — заметив неловкость, охватившую Тиру, начал Тревер, — ты впереди лошади-то не беги. Мы приехали только, а ты… — Зрю в корень, а он у вас обоих уже давно вырос, — всё с той же лукавой усмешкой произнёс Орест. — Я дом этот строил, чтоб детишки по нему бегали да смеялись, но выросли вы и тихо стало, а потом и вовсе, — мужчина махнул рукой, — да чего говорить, веди ты их уже наверх, Дора, пока я ещё чего не сболтнул. Тира внимательно слушала этот странно-домашний и совершенно непривычный ей разговор, и понимала, что за грубоватыми шутками Ореста скрывается тоска по тем счастливым временам, когда Зосиэль и Тревер были непоседливыми озорными мальчишками, а этот дом полнился смехом и радостью. А потом ушёл на войну Тревер, а следом и Зосиэль и дом накрыла тишина, непривычная и пугающая. Он стал слишком большим для них двоих, а визиты родни могли оживить его лишь ненадолго. И вот теперь сыновья наконец-то вернулись, а с ними — надежда на то, что вскоре здесь снова будет шумно и весело. Их дети станут бегать по светлым комнатам, проказничать и смеяться на радость бабушке и деду, как и положено в большой и дружной семье. Той, которой у Тиры не было никогда. Отец делал всё, что мог, чтобы она была счастливой, но… в их доме никогда не было так уютно и светло. Привыкшие к оружию мужские руки просто не способны сделать дом таким, как у Дороти Винис, да и сама Тира так и не научилась толком готовить, предпочитая кухонной возне охоту и тренировки, а уж о шитье, вязании и прочих женских премудростях и говорить нечего. Между тем они поднялись по лестнице следом за Дороти и Тира увидела коридор, украшенный картинами, написанными такой знакомой рукой, и пять дверей — по две с каждой стороны и одна напротив входа. И если Зосиэль легко шагал рядом с матерью, то Тревер замер на пороге, словно налетев на невидимую стену. Его пальцы, сжимавшие руку Тиры, крупно задрожали, а губ сорвалось: — Сколько же лет… и всё… так же… И словно в подтверждение его слов, Дороти широко распахнула первую дверь справа и обернулась к ним: — А вот и твоя комната, сынок. Тут по-старому всё, как ушёл ты войну, ничего я не трогала, прибиралась только. Думала, вернёшься, и сам решишь, что менять, а мы уж с отцом… Но Тревер, казалось, не слышал ни единого её слова, он отпустил руку Тиры и быстро вошёл в свою комнату. Она последовала за ним, но дальше порога не пошла, понимая — сейчас ему очень нужно побыть здесь одному. Хотя бы несколько минут, но одному. Вобрать взглядом знакомые с детства стены, коснуться пальцами стола, шкафа, полок с книгами, стойки с оружием и провести рукой по постели, на которой в последний раз спал так давно. А потом он сел на кровать, бросил на Тиру совершенно больной и потерянный взгляд и закрыл лицо руками. Краем глаза она заметила, как Дороти рванулась к сыну, но Зосиэль мягко удержал мать на месте, склонился к её уху и что-то горячо зашептал. Мысленно поблагодарив жреца за столь своевременное вмешательство, Тира скользнула в комнату и бесшумно закрыла за собой дверь. Тревер услышал её шаги, его плечи вздрогнули, а из груди вырвался сдавленный стон, почти всхлип, а следом слова — неразборчивые и глухие: — Столько лет… боги… всё это… точно так же… и даже… — он отнял руки от лица и бросил взгляд на мечи, стоявшие на стойке, — даже это… — словно вспомнив что-то, он резко встал и распахнул шкаф. Оттуда вырвался запах свежих трав, чистой одежды, аккуратно лежавшей на полках, и едва уловимый аромат древесной стружки. Мгновение спустя, Тира поняла, откуда именно он исходил — с самой нижней полки Тревер вытащил небольшой ящик, в котором лежали когда-то сделанные им деревянные фигурки: игрушки, статуэтки, оружие, удивительно похожее на настоящие… Дрожащими пальцами он вытащил одну из них — паладина в доспехах с символом Шелин на груди: — Я помню… как вырезал его… себя… — голос сломался, а фигурка выскользнула из рук и упала на ковёр. — Я так хотел спасти весь мир… уничтожить зло раз и навсегда, а в итоге оно… уничтожило меня, — процедил яростно и гневно и наступил на фигурку ногой, ломая её и превращая в деревянное крошево. — К демонам всё это, — он пнул несчастный ящик, — не хочу больше видеть. Никогда. И это — тоже, — он стремительно развернулся к оружейной стойке и сильным резким толчком повалил её пол. — Я сказал, что больше никогда не возьму оружие в руки! Тира шагнула к нему, взяла дрожащие искалеченные руки в свои, сильно сжала и сказала негромко и твёрдо, глядя ему в глаза: — Я знаю. Наша война закончилась, а миру мечи не нужны, — с этими словами Тира отпустила его руки, вытащила из ножен оба своих кинжала и бросила рядом со стойкой. — Клинками тесто не замесишь… — добавила, чуть улыбнувшись, и увидела, как дрогнули его губы в попытке ответить улыбкой, но сил на неё не хватило, а мгновение спустя он притянул Тиру к себе, обнял крепко и сильно: — Ты не должна… — Нет, но я так хочу. Не только ты устал от войны… но… может, всё же оставим игрушки? — Ладно, — после очень долгой паузы, ответил Тревер, неохотно разжимая объятия, — новых мне уже не сделать, а… — Детям нужно чем-то играть, — закончила она за него, видя, что произнести это он почему-то не решается. — Да. И… давай уберём этот хлам и разложим вещи, Зосиэль не сможет отвлекать мать вечно, а ей не стоит это видеть, — он тряхнул головой, окончательно беря себя в руки, наклонился и поставил ящик с уцелевшими игрушками обратно в шкаф.

***

— Это вино я сделал в тот год, когда проводил на войну старшего сына, — начал Орест Винис, торжественно встав со своего места за столом и держа в руке серебряный кубок, полный хмельного бордового напитка, — и сказал, что открою его, когда ты вернёшься, — он бросил пристальный взгляд на Тревера, напряжённо сидевшего рядом с Тирой. — Я знал, что этот день обязательно настанет и даже когда не было известий и писем, не терял надежды. Шелин благословила меня двумя сыновьями и сохранит обоих, так я говорил, правда, Дора? — обратился к жене, и она молча кивнула. — И вот оба мои оболтуса здесь, да ещё и цельного командора у королевы Голфри умыкнули, — он лукаво усмехнулся в густые усы. — И самое время попробовать, удалось ли вино, а красивые речи пусть жрецы говорят, уж что-то, а болтать они мастера! — он поднёс кубок к губам и осушил его до дна, со стуком поставил на стол и окинул всех торжествующим взглядом: — Ну? Каково? — Вкусное, Орест, — светло улыбнулась Дороти, едва пригубившая свой кубок и тут же оставившая. — Хорошее, отец, — присоединился к ней Зосиэль, сделавший пару небольших глотков, — очень. — И правда… — Тревер держал свой кубок в руке, глядя мимо него, а вторая его рука, лежавшая на колене, сжалась в кулак, но это увидела только Тира. — Хо-ро-шее, — протянул и выплеснул вино в рот. — Такое только героям пить, да? — спросил, глядя в отцовские глаза пугающе-тёмным взглядом. — Ни к коем разе, — не меняясь в лице и совершенно спокойно ответил Винис-старший, — мелко берёшь. Это вино крестоносцев, закрывших проклятую Язву и спасших наш мир от тварей, которым нет места под солнцем. Ваше вино. Твоё, Зосиэля и командора, хоть ей я больше не налью, — он деланно нахмурился, глядя на Тиру, — под стол упадёт, а тебе наверх её тащить? — А это мы ещё посмотрим, — ответила вместо Тревера она и храбро опустошила свой кубок, надеясь, что оно окажется не слишком крепким. — Ты смотри-ка… — покачал головой Орест, окидывая её оценивающе-весёлым взглядом, — боевая, глядишь, и поверю, что и правда командор. Вот как внука подаришь, так сразу и поверю, — добавил, и Тира отвернулась и уткнулась лбом в плечо Тревера, а тот накрыл её руку своей и ободряюще сжал её пальцы. — Отец, ты опять? — спросил, глядя в полные смеха родные глаза. — Снова, — совершенно серьёзно ответил Орест, — в твои годы у нас уже Зоська был, малевать, правда, ещё не умел, но зато орал — всей округе на зависть. Мне тогда из дома сбежать хотелось, о тишине мечтал, как о благе великом, дурак старый. Ничего её хуже нет, вот и спасайте старика, а то неровен час… — Будет тебе, Орест, — Дороти мягко коснулась его плеча, — всему своё время, не наседай на детей, а то сбегут и глазом моргнуть не успеешь. А вы не слушайте его, — обратилась к сыновьям и Тире, — и кушайте, стынет же всё! Некоторое время за столом царила тишина, нарушаемая только стуком столовых приборов, но ничего удивительного в этом не было, поскольку блюда были невероятно вкусными. Подобное Тира пробовала всего несколько раз в жизни: на памятном дне рождения Дейрана, праздновании взятия Дрезена и прощальном ужине, но там еду готовил целый отряд поваров, а здесь — одна-единственная женщина с добрыми волшебными руками. Но, несмотря на увлечённость едой, она заметила, как Тревер несколько раз подливал себе вина, а когда кувшин опустел, бросил на отца вопросительный взгляд. Тира невольно нахмурилась — захмелевший Тревер контролировал себя гораздо хуже, чем обычно, и любое неосторожное слово могло спровоцировать очередной взрыв. Понимал это и Зосиэль, попытавшийся отодвинуть кувшин подальше от брата, но потерпевший сокрушительное поражение. Первой нарушила молчание Дороти, обратившись к жрецу: — Зосиэль, ты помнишь настоятеля Верна? — Конечно, мама, — тут же откликнулся тот. — Он… — Слава Богине, жив, но сдал сильно, с весны твердит, что дождётся тебя и — на покой. Тяжело ему, хоть и храбрится. Всё на картины твои смотрит, вспоминает, как вы вместе в храме служили. А как я ему сказала, что вернёшься скоро, так обрадовался! Ты… навести его поскорее, хорошо? — добавила умоляюще. — Обязательно. Я и сам хотел наш Храм ком… Тире показать, такой красоты она ещё не видела, а Тревер… — Верну то, что когда-то взял, — мрачно закончил за него тот, — и чем больше не имею права владеть. Правда, не знаю, не поразит ли меня божий гнев прямо на пороге, — добавил, кривя губы и с вызовом глядя на родителей и брата. — Ну, давайте, спросите уже как я посмел оскорбить богиню и лишиться сил? Почему надел чёрные доспехи и как оказался на самом дне Бездны? И не делайте вид, что не думали об этом с тех пор, как получили моё письмо! — он сжал кулак и грохнул им по столу. — Тревер, сынок, не надо, — попыталась успокоить его Дороти, но он сделать этого не дал: — Что не надо, мама? Правды? Согласен. О таком за праздничным столом не говорят и родне рассказывать не станут! — вены на шее Тревера вздулись, а ноздри расширились, в глазах сверкнула прекрасно знакомая Тире ярость, заставляя её внутренне подобраться в ожидании худшего. — Думаете, я не вижу, как вы слова подбираете? Как смотрите на меня? Не оправдал ожиданий? Опозорил семью? Прогневил Шелин? Да! Демоны, побери! Тысячу раз да! — теперь он уже кричал, а в голосе злость и ненависть смешались с болью. — Так скажите мне это в глаза! — он замолчал, тяжело дыша, и уставившись на отца тяжёлым взглядом. — Ну?! — И скажу, — сурово и строго начал Орест, — напортачил я, видать всё же, с вином, раз оно так тебе в голову ударило. Мелешь, чего попало! Орёшь, как голодный медведь! Мать бы пожалел, раз на жену тебе плевать! — Тира невольно бросила взгляд на Дороти, и увидела слёзы, текущие по её щекам, дрожащую руку, прижатую к губам, и страх, смешанный с острой материнской жалостью, в глазах, устремлённых на Тревера. — Никто тебя ни в чём винить не собирался. Зачем, если ты сам себя осудил? Справедливо или нет — не мне решать, да только… Врага самого страшного ты с собой притащил, и враг этот — ты сам! — весомо и жёстко продолжил Винис-старший. — Помнишь, что я тебе говорил, когда провожал? «Уходя на войну, оставь своё сердце дома», так у этой поговорки продолжение есть — «А вернувшись — забрать не забудь!» Воевать без сердца можно, а вот в мире жить — нет! Вот и решай, сынок, что тебе нужно: война или мир, только скорей решай, но помни: я этот дом не для войны и слёз строил, и пока я жив, их здесь не будет! — Вот как? — приподнял бровь Тревер, резко встал, с грохотом отодвигая стул: — Значит, я построю свой! — он развернулся и быстро пошёл наверх. Дороти закрыла лицо руками и всхлипнула, Зосиэль бросился к ней, обнял и она уткнулась лицом в грудь сына. Орест покачал головой, глядя вслед Треверу, коснулся дрожащих плеч жены: — Ну, будет, Дора, будет. Отрезвеет и поймёт, чего нагородил, в ногах валяться будет, дурак… Мне не веришь, у командора спроси, она его теперь лучше нас с тобой знает. Правда, командор? — Вы в одном правы, Орест. Этого Тревера вы и правда… совсем не знаете, а того, который в этом доме вырос, больше нет, — тщательно подбирая слова, начала Тира. — Он… не вас, а себя ненавидит и винит во всём. А вина вся в том, что легко быть героем и побеждать зло здесь — среди солнца и виноградников, а там… в крови, грязи и дерьме… — она осеклась, бросила виноватый взгляд на Дороти, но всё же продолжила: — С меча и доспехов кровь смыть легко, а вот с души — нет. Когда мы… освободили Тревера, я спросила, чего он хочет теперь? И он ответил — «Домой». Свет ваших окон помог ему не лишиться рассудка в Бездне и дойти со мной до конца войны. Он рвался сюда каждый день, каждый час, и… боялся испачкать вас своим… позором. — Богиня милосердная, — всхлипнула Дороти, — да разве же можно свою кровинку не любить или винить в чём-то? Дитё родное бросить? У меня и в мыслях такого не было… Я как письмо его получила, всё думала, как встречу, обниму, скажу, как сильно его люблю и как мне жаль, что с ним беда такая случилась, а я отвести не смогла. Он же от боли сейчас кричал, а я не утешила даже… — И хорошо, что так, — сказала Тира, напрасно пытаясь отделаться от мысли, что бросить своего ребёнка очень даже можно, и винить за то, что родился — тоже. — Жалостью тут не поможешь, только хуже станет. Поверьте мне, Дороти, я знаю, о чём говорю. — Так и есть, мама, — вклинился в разговор Зосиэль, — меня Тревер тоже не слышит. Я пытался ему помочь, но… Он сказал — я сам, а ты не лезь. Вот и всё. И будет лучше, если мы просто… оставим его в покое, дадим время вернуться домой душой и сердцем. — Да разве я против, сынок? — начиная вытирать лицо белым платочком, извлечённым из кармана платья, спросила Дороти. — Я же ни слова ему… и отец, а он… — Дурак, — закончил за неё Орест. — Забыл, видать, как я его уму-разуму ремнём учил? Так недолго напомнить! Пылинки с него сдувать, да в зад целовать я не буду! Назвался мужиком — как мужик себя и веди, а не пей в три горла, да скандал на ровном месте учиняй! Вояка хренов! — Орест! — попыталась одёрнуть мужа Дороти, но он осадил её твёрдым и властным взглядом. — Хватит, Дора! Я сказал — в этом доме — никаких войн, и повторять не стану. Так ему и передай, — это Винис-старший адресовал уже Тире. — Иди уж к нему, болезному, пока ещё чего не учудил. С него станется. Видел я, что он со стойкой сделал… — Простите, — склонила голову Тира, поднимаясь на ноги, направляясь к лестнице и понятия не имея с чего начать разговор с Тревером, позволившим внутренним демонам вырваться наружу и превратить семейный ужин в кошмар.

***

Тревер лежал на постели обутым, закинув руки за голову и глядя в потолок невидящим взглядом. Он повернул голову, только когда Тира села на край кровати, и спросил совсем не то, что она ожидала услышать: — Вина захватила? — Нет, — коротко ответила она. — А зря, — криво усмехнулся Тревер, — я выпил слишком мало, чтобы завтра ничего этого не вспомнить. Они ждали меня столько лет, а я… вернулся и превратил праздник в дерьмо… Довёл мать до слёз, наорал на отца, хорошо, хоть посуду не побил… — А хотелось? — Очень, — скрипнул зубами он, — а знаешь, что удержало? Тира вопросительно приподняла брови, ожидая ответа, и он последовал — негромкий и полный печали: — Фарфоровая сахарница… Отец привёз её из Альмаса, когда меня ещё не было… И сколько я себя помню, она стояла у нас на столе… — он сглотнул, нашарил её руку и крепко сжал, — если бы я… перевернул стол, она бы… Боги, как же смешно это звучит… Я разбил сердце собственной матери, опозорил отца, но пожалел глупую фарфоровую сахарницу… — Не только её, — мягко произнесла Тира, — слова… можно забыть и простить, даже очень ядовитые и поганые, а вот разбитую вдребезги память — нет. Отец… подарил её матери не просто так, верно? — Да. Тогда… он узнал, что скоро их станет трое… — на мгновение улыбка Тревера стала совсем мальчишеской и светлой, но тут же исчезла, — поехал на ярмарку в Альмас, накупил матери подарков и эту сахарницу. А что подарил тебе за всё это время я? Я даже не смог закончить ту статуэтку, с которой всё у нас и… Когда я… выставил тебя из-за зелья — швырнул её в дверь. Она… треснула, но вместо того, чтобы склеить, я её… выбросил. — Вот как… — обронила Тира, впервые услышав о судьбе статуэтки, таинственным образом исчезнувшей из комнаты Тревера после их самой первой ссоры. Спросить, куда она делась, Тира так и не решилась, боясь причинить ему боль, а потом и вовсе забыла о ней. — Да. Я не только больше не могу творить красоту, но и уничтожаю всё, к чему прикасаюсь… — процедил он, рывком садясь на постели. — Свою жизнь, тебя, брата, мать, отца… Неужели я так долго был в Бездне, что она стала частью меня? Превратила в демона, способного только крушить, ломать, ненавидеть и убивать? — Будь это действительно так, меня бы здесь не было, — глядя ему в глаза, ответила Тира, проводя пальцами по его щеке, — демоны не могут любить. Не умеют. — А я разве могу? — он сокрушённо покачал головой. — Я даже ни разу не сказал тебе, что… люблю. — Сказал, — чуть улыбнулась она. — Когда? — удивлённо приподнял бровь Тревер, накрывая её пальцы своими. — Только что — губами, а до этого — сердцем. Я… ошибаюсь? — Нет, командор… Тира, — он потянулся к её губам, поцеловал с отчаянной нежностью, которой прежде не было, а потом опустился на постель и притянул её к себе: — Я попрошу Зосиэля поженить нас. Не в храме. Туда я пока… — И не надо. Я не шелинитка, да и какая разница — где? — пожала плечами она, прижимаясь к Треверу теснее и невольно улыбаясь. — А завтра я… извинюсь перед мамой и отцом, — добавил он решительно и твёрдо, — надеюсь, они поймут и… смогут меня простить. За всё. — Даже не сомневайся. Они очень любят тебя… вас обоих… я видела это в их глазах, слышала в голосе… Вам повезло с ними… очень… — Знаю. И пить я тоже больше не стану. Не хочу по пьяни сломать то, что потом нельзя будет склеить. А теперь давай спать. Сегодня… было слишком много всего и сразу. — Хорошо, только зелье тебе принесу, — Тира шевельнулась, собираясь встать, но Тревер сделать этого не дал. — Нет. Хватит. Я сказал, что буду пить его, пока не вернусь домой, помнишь? — Ты… — начала она, прекрасно помня, что речь шла совсем о другом, и он обещал пить зелье до тех пор, пока последний внутренний демон не испустит дух, но увидела его взгляд и прикусила язык: — Да. Пусть будет так, но обещай — если кошмары вернутся… — Не вернутся. Здесь о войне мне не напомнит ничто, — заверил её Тревер, а потом сел и начал снимать сапоги, а следом — стаскивать рубашку. Тира последовала его примеру и вскоре они забрались под мягкое и тёплое одеяло, чтобы вскоре уснуть на чистой, пахнущей свежими травами постели.