мальчик хочет в тамбов

грустные люди,

мы друг без друга

долго не можем,

больше не будем.

Катя решила не лезть Роме в душу, справедливо полагая, что если он захочет что-то рассказать, то он, конечно, расскажет. И это оказалось верным выбором: где-то ближе к концу новогоднего отпуска Малиновский решился поговорить сам. Он предусмотрительно выбрал момент, когда Славик уедет на тусовку с какими-то своими дружбанами, и пригласил Катю к себе. Нет, изначально он позвал её не для разговоров, а чтобы наконец насладиться обществом друг друга наедине, в своей большой постели, без родственников и друзей… Разговоры были уже после. Их было много с Ромой, о самом разном. Они могли долго философствовать о жизни под бокальчик чего-нибудь крепкого, или даже без бокальчиков, а потом снова заниматься сексом, забывая о сне. И опять говорить. Всё было как-то легко, несложно, естественно. Так и о самом важном в своей жизни событии Малиновский тоже предпочёл говорить легко, естественно и отстранённо, не вылезая из кровати. Правда, повернувшись к Кате спиной. — Мои родители погибли, когда я был подростком. Но об этом ты уже, наверное, догадалась. Просто попали в перестрелку в подъезде. Точнее, мы вместе были. Только я успел зайти в лифт, а они стояли у почтовых ящиков, квитанции вынимали. Они всегда и всё делали вместе. А я держал двери и был злой и голодный, как собака. Помню, как сейчас. Обычно у меня всегда было хорошее настроение, я всё время всех смешил, а тогда, видимо, Луна не в той фазе была. Ма, па, говорю, сколько можно? Ну короче всё, я поехал без вас, вы достали. И вот как только они закрыли ящик и повернулись, раздались выстрелы. И они упали прямо на моих глазах. А я продолжал стоять, как истукан. Двери держал на автомате. Потом, конечно, впал в истерику, бросился к ним — но они умерли мгновенно. А ближе к дверям ещё один мужик лежал — он был очень крупный. Это потом я узнал, что именно из-за него всё произошло. Разборки местных группировок. Его пристрелили, когда он заходил в подъезд, а маму с папой — за компанию. И от этого ещё обиднее. То ли чтобы свидетелей лишних не было, то ли просто так. Думаю, для таких людей неважно — одним больше, одним меньше. Ещё хуже осознавать, что это всё — страшная случайность. Если бы они были сами замешаны в каких-то грязных делах, ещё можно было бы смириться, но из-за того, что они просто оказались не в то время и не в том месте... Это очень тупо. Но как-то так. Для кого-то — разрушенная жизнь, а для кого-то — всего лишь пара лишних патронов. И меня бы пристрелили, если бы я в лифте не стоял. И это были ещё даже не девяностые, а конец восьмидесятых. У меня теперь чуть приступ не начинается, когда я слышу, как в СССР было прекрасно, и как эти бляди развалили чудесную страну. Развалили что? Или все эти криминальные группировки волшебным образом появились сразу после девяносто первого? Только родителей у меня не стало тогда, в прекрасной стране, несмотря на все фильмы о лихих девяностых. Все эти твари, откуда они взялись — с пустого места? Извини. Занесло. Короче, я с ними не успел даже попрощаться. Вот как в кино бывает? Герой моноложит три часа, все от него уже устали, и когда он, наконец, подыхает, зрители вздыхают с облегчением. Но жизнь — не кино. У меня не было возможности улыбнуться им напоследок. У них не было возможности сказать какое-то напутственное слово. Стрелок был очень хорошим. И последнее, что они видели перед собой — недовольное лицо нервного подростка. Очень впечатляюще. Для кого-то — пара лишних выстрелов, а для кого-то — чувство вины на всю жизнь. Ну а дальше ты знаешь, мы со Славой обсуждали. Тётя, сестра мамы, забрала его к себе, потому что он был от нормального мужа, а я пошёл на хрен, потому что моего настоящего отца она терпеть не могла. Ну и вообще мы никогда не ладили, я ей в детстве жаб и пауков в коробочках подсовывал. Вот так. Попал в интернат на четыре года, потом получил жильё. Ну как жильё — комнату в коммуналке, спасибо государству и на этом. Это в мае было. Познакомился с соседями, чуть не спился тогда. А ещё у нас в коридоре у окна постоянно сидел дядя Саша. Выносил с собой стул и уносил обратно. Боялся, что украдут. Худой такой, сморщенный, усы больше, чем лицо. И я не знаю, почему, но он как-то иногда заботился обо мне. Говорил: Ромчик, пока ещё есть какие мозги пропивать, поступай в университет. Ты же льготник, чего тупишь? Это уже июнь был. А мне вообще ничего не надо было. Союз развалился, денег и так никому не платят, какие университеты? Но вот чего-то ходил, ходил, и думаю, почему бы и нет? Всё равно ещё не определился — хочу зарабатывать честным трудом и жить впроголодь или стать такой же тварью, убившей моих родителей. И поехал в Москву наобум. У меня даже куртки осенней с собой не было, соседи стырили. Но все вступительные скатал, повезло. Ну и то, что я сирота, тоже помогло, да. А там уже началась другая жизнь. Там я познакомился с Андреем. Мы друг друга заметили очень быстро, в первый же день. Тогда же и подружились. И он вывел меня в люди. Мне можно было оставить мучительный выбор. Может, только тогда я почувствовал, что в жизни есть хоть какая-то справедливость. И какими бы ни были наши отношения, я никогда Андрею этого не забуду… А дальше постепенно вылепился тот Роман Малиновский, которого ты знаешь сейчас. Весёлый, смешной, беззаботный. Потому что если я вдруг впадаю в уныние или делаю недовольное лицо, у меня сразу же появляются очень плохие ассоциации. Подсознание, чтоб его. А жизнь, как в гламурном журнале, позволяет забывать, что существуют другие реалии. Гораздо более жёсткие. Вот так. Рассказал тебе всю свою биографию, потому что делить на части это всё не хочется. А рассказать надо — потому что раз мы встречаемся, и ты единственная, кто знаком с моим братом, странно наводить таинственность. Если не я, так Славик рассказал бы — только в таком драматическом запале, что у тебя бы волосы дыбом встали. А я, Кать, не хочу, чтобы ты меня жалела. Слышишь? Я знаю, ты-то точно не будешь лить слёзы и говорить, какой я бедный. Катя? Катя!.. Голос Ромы ни разу за время повествования не дрогнул, а Катя была в таком ужасе от рассказанного, что у неё действительно не было слёз. А вот волосы дыбом, судя по ощущениям, встали. Она, конечно, понимала, что с родителями Романа произошло что-то страшное, раз он так рано остался один — но то, что это произошло таким образом… Здесь, наверное, любые слова оказались бы бесполезны. И Ромка не кокетничал — ему в самом деле было бы тяжелее всего от Катиных бурных эмоций. Поэтому Катя осторожно поцеловала Ромину макушку, пока он сидел, всё так же отвернувшись от неё, а затем села рядом, подперев его спину своей. Плечом к плечу — так будет правильно. На тумбочке горел жёлтый ночник-шарик, который Катя недавно купила и собственноручно поставила здесь. Глупая, милая шалость, озвученная притворно стервозным голосом — а ты что, думал, я не начну обставлять твою квартиру по своему вкусу?.. Пушкарёва смотрела на этот ночник, почти не моргая, чтобы окончательно не провалиться в ту страшную картину, что нарисовал ей Малиновский. Нельзя, нельзя поддаваться. — Всё в порядке, Ром, — тихо ответила Катя. — Я тут, рядом. Если ты не плачешь, то я тоже не буду. Спасибо, что рассказал. Посидим просто так? — Посидим, — выдохнул Рома. — Я знаю, любой бы психолог сказал, что нужно пореветь, отпустить… Но у меня не получается. И тем более страшно видеть чью-то реакцию на это. Уж лучше пусть остаются в блаженном неведении. — Надеюсь, тебе стало легче от того, что ты просто это рассказал. Это уже много. — Наверное, стало. Я не очень люблю препарировать свои эмоции. За восемнадцать лет я научился подавлять воспоминания. Сводить их к минимуму. Но сейчас вроде проговорил — и понял, что такой ужас меня уже не одолевает. Память всё смягчает. Так что тебе спасибо… За это понимание. — Я рада, если так. Ты можешь рассказать всё, что посчитаешь нужным. А хочешь, просто помолчим. — Нет, — усмехнулся Рома, и Катя почувствовала его слабую улыбку в полумраке, — молчать не надо. Лучше поговори со мной. О чём угодно. — Хорошо, — осторожно кивнула Катя, усиленно думая, о чём тут можно говорить. — Хочешь, я тебе расскажу про мудака-однокурсника? С твоей историей это, конечно, не сравнится… Но раз уж у нас такой вечер, то, наверное, его и в самом деле не стоит делить на две части. Перегрустим разом. — Рассказывай, — Малиновский оживился, — я помню, что ты говорила про что-то такое… Стараясь абстрагироваться от чужого кошмара, который Рома так не хотел проживать заново, Катя начала вспоминать свои университетские будни. Рассказывала в деталях: как познакомились с Денисом, как он ей понравился, и как она думала, что понравилась ему тоже. Как встречались, как расстались… — Оказалось, что он на меня поспорил. Поспорил на деньги, кто переспит с самой некрасивой на курсе. Деньги он получил и смылся в закат. Коля потом меня долго выхаживал, а отец позаботился, чтобы Дениса отчислили. Мне было всё равно — так плохо, что не до мести. И недавно, когда вспоминала, тоже плохело. А сейчас — проговорила, и тоже вроде бы уже не так задевает. Было и было. Не стоило быть такой доверчивой. Тем более со многими людьми происходят вещи и пострашнее. Кажется, Рому получилось отвлечь историей своей неудачи, потому что в его голос вернулись эмоции: — Э нет. Знаешь, Пандора, у всех у нас свои беды. Но это не значит, что нужно обесценивать свою беду перед чужой. В конце концов, из-за них мы становимся теми, кто мы есть. Я перестал придавать значение каким-то подлым поступкам. В том числе и своим, потому что вроде как всё поправимо кроме смерти. Ничего плохого, пока ты не убил человека. Он же жив — значит, выкарабкается. А ты уже обожглась и, когда поняла, что мы с Андреем хотим сделать, решила на этот раз играть по своим правилам. А Денис твой — полное мудло. И если бы я его встретил, то зарядил бы ему в рожу, не стесняясь. Хотя я и сам подобного плана мудло. Но чужие промахи — они всегда заметнее. Ты вот сейчас рассказала, а я даже разозлился. — Нет! — оборвала его Катя с жаром. — Рома, нет! Я не для того рассказала, чтобы ты сравнивал Дениса с собой. Это просто самое грустное, что я смогла вспомнить. Ты способен на искренность, а этот — способен не был. С ним бы я не смогла шутить на эту тему, не смогла бы вернуться, не смогла бы скучать… А с тобой — сделала всё это, потому что… Потому что! — Потому что за всем наносным мы, наверное, сразу смогли угадать внутреннюю суть друг друга, — приглушённо ответил Малиновский. Это были такие правдивые слова, что сказать громко их было нельзя. — Да, — согласилась Катя и, наконец, оторвала взгляд от жёлтого ночника-шара, теперь всматриваясь в вихри ослепительно белого снега за окном, которые образовались буквально секунду назад. — Наверное, мы просто два травмированных создания, которые решили отыграть друг на друге свои травмы и почему-то не смогли друг на друга за это обидеться… Я сказала бред, да? Катя не успела заметить как Рома развернулся и обнял её со спины, полностью накрывая своим теплом. — Почему же, — сказал он ей на ухо. — В идеальном сходиться легко. Легко, когда он красивый, а ты умная. Достоинства всегда приятно подмечать. А когда люди сошлись в своей не-идеальности — возможно, это даже любовь. — Любовь? — спросила Катя, не удивляясь. — Пожалуй. Может быть. Тем более, когда один из нас реально умная, а второй — реально красивый. — Затем она развернулась, чтобы быть к Роме лицом: — Знаешь, что я предлагаю? — Что? — спросил Рома, улыбаясь, и глаза его внимательно, трепетно следили за ней. Катя потянулась, чтобы оставить пару лёгких и очень нежных поцелуев на Роминых щеках, а затем вновь прижалась к нему всем телом, обнимая изо всех сил. — Давай всегда-всегда беречь друг друга. — Давай, — согласился Рома, с готовностью обнимая Катю в ответ. — Я буду беречь тебя от конкурентов «Зималетто» и от всяких тварей типа Дениса. И от слишком больших ящиков, чтобы Пандора в них не потерялась. — А я тебя — от поползновений Милко. И от фальшивых детей. И от чувства вины. Рома, ты ни в чём не виноват. Ты всех заставляешь смеяться, и родителей, я уверена, тоже заставлял. И здесь Рома, наверное, чуть сдался, потому что в его тихом голосе послышалась надломленность: — Может, если бы я в тот день был таким же, как обычно, они бы были живы. Что-то сложилось бы по-другому, понимаешь? Я бы не торопился так домой, мы бы пришли позже. А если бы я не спрятался в лифте, возможно, я смог бы прикрыть кого-нибудь из них. От такого тона Кате стало больно, потому что, несмотря на сказанное, она знала — чувство вины просто так не исчезает. Особенно если оно сидит в человеке так давно. Его не растворишь парой ласковых слов. Его не изгонишь даже самыми чуткими объятиями. Проще изгнать из своего сердца застарелую, больную любовь, чем вину. Ведь напуганный, потерянный подросток внутри взрослого, состоявшегося человека иногда может иметь очень сильный и громкий голос. Катя была готова кусаться и драться — чтобы эта вина, шипя обиженной ящерицей, отползала подальше. — Всё складывается так, как должно, — шепнула она Роме на ухо, медленно поглаживая его по волосам. — Ром, никто не может предугадать будущее. Если бы ты знал, ты бы сделал всё, чтобы их спасти. И этого достаточно. Рома ничего не ответил, лишь теснее прижимая к себе Катю. Наверное, он и сам неоднократно говорил себе эти слова. Но Пушкарёва откуда-то знала, что вдвоём будет гораздо легче. Обязательно будет. На улице продолжала бушевать и остервенело биться в стёкла вьюга — будто бы напрашиваясь на чай и ночлег. Но в квартире Романа Малиновского ей точно было не место.