мальчик хочет в тамбов

В каждом времени свои порядки, свои герои Пишут пьесы, стихи или речитативы. Те же истины, сомнения, заблуждения и роли, И желание всё то же — просто быть счастливыми. Ну а после на смартфоне нажмёшь Единственную кнопку, И любовь твоя полетит От Москвы до Нью-Йорка.

Что-то в Андрее неуловимо изменилось. Они снова были в «Лиссабоне». Жданов хмурился и комкал салфетку, совсем не обращая внимания на еду и изредка прикладываясь к выпивке. У Кати тоже не было настроения объедаться. Она смотрела на Андрея, который был так близко, практически на ладони, и ощущала трепет. Трепет изголодавшегося человека. Хотелось протянуть руку и погладить Жданова по тёмным волосам, осторожно провести пальцем по гладко выбритой щеке, очертить линию густых бровей… Но было что-то ещё. Что-то, что вмешивалось в прежнее Катино мироздание и как будто бы отделяло её от Андрея прозрачной, но очень крепкой, неразбиваемой стеной. Он был рядом и одновременно с этим очень, очень далеко. — Как дела на производстве? — спросила Пушкарёва, чтобы что-то спросить. — Работы невпроворот, — пожал плечами Андрей, — но всё, что я хотел сказать, я уже сказал на Совете. Сейчас я хотел бы поговорить о другом. — Тогда говорите, — попросила Катя, ощущая, как новое платье внезапно стало тесным. Перестало хватать свежего воздуха. Душно было то ли в самом помещении, то ли эту духоту она сама себе надумала. Несмотря на то, что за окнами была снежная буря, хотелось покинуть мир уютных стен и очутиться в самом её эпицентре. — Говорите хоть что-нибудь, Андрей… Палыч. Потому что, — она сделала нервный глоток воды, — мы в машине молчали всю дорогу, и сейчас молчим. Мы же не для этого сюда приехали? Вы хотели сказать что-то. Или рассказать. — Да, — спешно покивал Жданов, скользя по Кате виноватым взглядом, — да, простите меня. Надеюсь, я вас не задерживаю? — Не задерживаете, у меня на сегодня больше нет планов, — успокоила его Пушкарёва и слегка приподняла уголок губ. — Просто значение постулата «молчание — золото» явно преувеличено. Иногда бывает. Был бы рядом Малиновский — он бы сказал, что золото — это любое слово, сказанное с умом; то есть любое слово, сказанное самим Романом Малиновским. А Катя бы ему ответила, что любое его слово — можно относить в пункт сдачи металлолома. И начался бы бессмысленный, глупый, совершенно пустой трёп. И в нём бы не было места никакому вязкому молчанию. Андрей явно переменился со вчерашнего дня. Вчера он был преисполнен новым собой и верой в свои новые свершения. Да и сегодня днём он был во вполне бодром расположении духа. А теперь — как будто узнал или увидел что-то, что заставило его сидеть так, будто он проглотил огромный кол. «Или этот кол вошёл в него через другое место», — прозвучал в голове неуместно весёлый, но очень хорошо знакомый голос, и Катя с большим усилием подавила смешок. Наверное, она начала сходить с ума. — Вы совершенно правы, — улыбнулся Андрей, вновь приглядываясь к Кате. — Выглядите очень загадочно. Ну ещё бы. — Скорее чувствую себя утомлённой, — поделилась Пушкарёва, — никакой загадочности. Знаете, этот новый имидж, соответствие должности президента… Это платье, — она показала на себя, — меня заставила купить Юлиана. Оно, конечно, красивое, но у меня чувство, будто я сейчас задохнусь. Наверное, мне стоит пожертвовать сегодняшним ужином, чтобы оно не порвалось прямо на мне. — Зато теперь вы меня понимаете, — с шутливой ехидностью отозвался Жданов, — каково это, не вылезать из костюма. Я так привык, что иногда даже по воскресеньям по инерции впихивался туда. Потом, правда, соображал, что что-то не то, и необязательно расхаживать по дому в пиджаке. Наконец обстановку получилось разрядить — оба тихо рассмеялись и чокнулись стаканами. — За президентство. — За новую расстановку сил. — Ещё не пожалели о своём решении? — спросила Катя. — Если что, на нашем этаже вас все и всегда ждут. Андрей твёрдо помотал головой, отметая любую возможность сожалений. — Нет, Кать. Да, вам, наверное, кажется, что это решение слишком поспешное. И я знаю, что даю много поводов, чтобы про меня можно было так подумать. — Его лицо скривилось в понимающей ухмылке; Жданов в это время смотрел на какую-то отвлечённую точку в пространстве позади Кати. — Да я и сам бы так про себя подумал. Катя не стала ничего спрашивать; было видно, что Жданов теперь готов говорить сам. И слава богу, что он перестал молчать. — Сначала я был очень обижен. И на Романа, и на вас. Чего только не передумал. Ну, помните? Я сам наговорил ерунды, подозревал в чём-то… Глупо. Я знаю, что это было глупо. И после того, как вы на меня накричали, во мне как будто что-то, — Андрей задумался о более точной формулировке, — разорвалось с огромной силой. Я смог посмотреть на себя со стороны. Хотя, — он кисло улыбнулся, — это оказалось не самым приятным занятием. Смотреть на себя со стороны. Так что выход был самый простой — пить так, чтобы лица своего не помнить. Дня три я прекрасно справлялся. А потом мне уже стало так физически хреново, что пришлось лежать, трезветь и вновь всё обдумывать. Потому что если бы я глотнул ещё хоть каплю, я бы выплюнул все органы. — Мужчина издал несколько коротких, хриплых смешков, прочищая горло. — Знаете, это в итоге оказалось не так страшно, как я думал. Я боялся признаваться в этом даже самому себе, но, — покачал он головой, — оказалось, что я испытываю облегчение. После этих слов Жданов на какое-то время замолчал. Взгляд его, однако, просветлел. Как будто в тёмно-карих глазах растопили молочный, а не горький шоколад. Такого Андрея — более мягкого и спокойного, — было видеть особо непривычно. — Облегчение? — с непониманием спросила Катя. — Да, — удовлетворённо улыбнулся Андрей, — облегчение. Я протрезвел и понял, что на мне больше не висит никакое бремя. Кончилось враньё. И это ужасное враньё вам, враньё родителям, враньё всем остальным. Я так боялся, что правда откроется, а в итоге — пшик. Как будто, — махнул он рукой, — коту хвост отрубили. Больно, но он и дальше сможет бегать спокойно. Хвост — не самый важный орган у кота. — Жданов рассмеялся: — Простите, Катя, я вас своей ахинеей, наверное, убиваю. — Нет, — горячо возразила Катя, — всё хорошо. Поверьте, ахинеи я в своей жизни наслушалась. — Я рад, что вы сидите здесь и слушаете меня. Думаю, мне нужно было с кем-то поделиться. — Иронично, что этим человеком оказалась я? — приподняла бровь Пушкарёва с улыбкой. — Чего только не происходит в жизни, да? — хмыкнул Андрей. — Но я должен сказать вам спасибо. Вы всегда знали, что делаете. В конце концов, не произошло ничего непоправимого… Долгий монолог продолжился: — …Президентом не стал Воропаев. Меня не отстранили от дел компании. Всё почти так же, как и было — вы и так решали многие вопросы. Возможно, у меня ещё будет шанс триумфально вернуться. Сейчас я взял необходимую передышку. Знаете, я только сейчас понял, насколько устал. Я так сильно боялся подвести отца, запороть дело всей его жизни, — Андрей неосознанно скривился, — что забыл вообще обо всём. Мне так хотелось бежать, бежать, — его голос повысился, — зачем-то и куда-то бежать. Доказывать, что я достоин. То есть — не достоин, а достойнее. Это даже хуже. Я так хотел достичь каких-то высот, что совсем перестал понимать, настоящее это желание или нет. Горю ли я успехом «Зималетто» или собственным успехом в глазах других. Нет, — едва заметно передёрнул он плечами, — я понимаю, что успех родной компании мне, безусловно, дорог. Но важны причины. Они могут быть самые разные. Всегда нужно искать причины. Андрей снова уставился куда-то вдаль, всё глубже уходя в дебри своих собственных размышлений: — Вся причина в том, что я хотел заслужить похвалы. Чтобы родители смотрели с гордостью, чтобы Кира, наконец, поняла, как много всего я делаю, и перестала меня пилить. Я был уверен, что ей это будет важно. Она увидит, как я стараюсь, и поймёт, что меня нужно беречь, чёрт возьми, а не третировать. Но вряд ли, — усмехнулся он, — ей было важно именно это. Ну… мне хотелось, чтобы папа верил больше в меня, чем в Сашу. Потому что именно я его сын, я, а не Воропаев!.. Понимаете? Мне хотелось, чтобы Воропаев захлебнулся в своей желчи, чтобы завидовал до посинения. Много всего хотелось. Даже с Малиновским!.. Даже с ним мне хотелось, чтобы он понимал, что работает под началом самого охеренного руководителя. Хотя, — на этот раз Андрей улыбнулся как-то вымученно, — он-то никогда во мне не сомневался. Но ладно, — отмахнулся он сам от себя, — не об этом. С каждым моим промахом я всё больше отдалялся от всех своих желаний. Он снова помолчал несколько секунд. Затем продолжил, выделяя каждое слово: — Никто не поймёт, что я — лучший, а самое хреновое, что этого не пойму я. Потому что я постоянно должен что-то делать, чтобы это понимать. Катя сомневалась в своих ушах. Как мог именно этот человек думать про себя так? — И фирма эта… с одной стороны, такое красивое решение, с другой — я аж потом холодным покрывался, когда понимал, что со мной будет, если другие узнают. — Напряжение в его интонациях снова начало нарастать. — И Зорькин этот ещё, которого я совсем не знал… Тут ещё хуже — что будет, если я вообще всё просру? — И ещё нарастать, карие глаза загорелись болезненным огнём, а речь стала торопливее: — Это вообще полная жесть. Это всё. Я спать, в конце концов, перестал. Одно за другим, второе за третьим, постоянно что-то, блин, происходит, какой-то чёртов марафон. И я говорю это не для того, чтобы себя оправдать в ваших глазах, а чтобы вы меня поняли, хорошо? Андрей впился взглядом в ошарашенную Катю. Выдохнул. Кульминация была достигнута. После он начал замедляться: — Нет ничего хуже страха. Поэтому представьте, какое облегчение я испытал, — голос вновь стал спокойнее, — когда одним прекрасным утром понял, что больше ничего этого нет. Я смотрел в долбаный белый потолок и понимал, что больше никому ничего не должен. Мама не будет возлагать на меня надежды, как прекрасно я смогу рулить компанией. Папа не будет с ней спорить и постоянно подвергать сомнению мои способности. Да, — Андрей снова взял своё пиво, чтобы промочить горло, — он стал верить в меня ещё меньше. И пусть, — прозвучало сквозь громкий глоток чуть по-детски. — Я задолбался что-то доказывать. Да. Воропаев торжествует. Но, я надеюсь, что торжество его неполное, — неожиданно залихватски подмигнул он Кате, — ведь у руля всё ещё человек из моей команды. Всё-таки хоть в чём-то я не промах, раз когда-то выбрал вас? Катя же в этот момент чувствовала себя одиноким корабликом в эпицентре бурного шторма — её буквально сразило потоком откровенностей. Если честно, с ней ещё никто так не откровенничал. Ни одна живая душа. Никто не обнажал свои переживания перед ней настолько полно. И за это, наверное, стоило быть признательной. Наверное, Катя и была. Она пока не очень понимала. Левая рука Андрея лежала на столе; он, сам того не замечая, всё это время постукивал по столу пальцами. Вчера, когда был другой день и совершенно другое время, Катину руку в свою брал Антон, чтобы выразить ей поддержку. Сегодня — настала Катина очередь делать то же самое со Ждановым. Да, всё сказанное вовсе не оправдывало его поступка. Ничто не могло бы оправдать подлость. Но, как он сам заметил, у всего на свете есть причины. И причины Андрея ей в этот вечер стали понятнее. Рука была тёплой, ладонь — шершавой. Андрей, сидящий перед ней, больше не был похож на кумира и божество, каким он был для Кати ранее. Он был обычным человеком со своими проблемами и сомнениями. И, наверное, поэтому простить его теперь было бы гораздо легче. Божество не имеет право на ошибки, обычный человек — делает их постоянно. — Вы всё сделали правильно, — тепло улыбнулась Катя. — Я постараюсь оправдать то, что так нагло заняла ваше место. Надеюсь, что и вы за это меня простите. Обычный человек — делает их постоянно. И Катя Пушкарёва, конечно, тоже. — Мне не за что вас прощать, — упрямо повторил Андрей. — И всё-таки. Я думаю, есть, за что. Не спорьте, пожалуйста. Жданов улыбнулся — на этот раз широко и расслабленно. — Сразу видно — шеф. Не смею ослушаться. — И ещё, — серьёзно сказала Катя, — Андрей… Палыч. Я верю, что ваши решения — стратегически верные. Да, были промахи. Но мы эти промахи допустили вместе. И это не отменяет того, что вы — прекрасный руководитель. Вам не нужно было доказывать кому-то, что вы лучший. Вы и есть — лучший. Я всегда в это верила, — сглотнула она. — И буду верить. А те обиды, которые были… даже они не смогли разубедить меня в этом. И пусть они там и останутся. Я думаю, — осторожно пожала она руку, и мужчина сжал её кисть в ответ, — что разумные люди умеют оставлять разногласия позади. Андрей посмотрел на неё с необыкновенным теплом. Так по-родному, что сердце затрепетало и сжалось. Показалось, что стеклянная стена медленно растворилась — чтобы не мешать рукопожатию, которое скрепляло примирение двух совсем не чужих друг другу людей. И в этом, безусловно, было что-то новое. Равенство и обоюдность. — Спасибо вам за это. А вообще… мы можем перейти на «ты»? Думаю, после таких откровений, — рассмеялся Жданов, — странно будет этого не сделать. — Думаю, да, — хохотнула Катя, — очень странно. Я не против. — Тогда, — Андрей пожал Катину руку ещё раз и посмотрел на девушку очень внимательно, — могу я тебе задать один вопрос? — Спрашивай, — разрешила Пушкарёва, чувствуя, однако, что этот вопрос не принесёт ничего хорошего. Снова появилось то самое, что витало в воздухе с самого начала вечера — какая-то неуловимая странность. Андрей помялся; снял очки. Несмотря на его плохое зрение, казалось, что без линз он видит Катю гораздо лучше. — Я не планировал спрашивать вообще. Но, думаю, что всё-таки хочу знать. Скажи, пожалуйста, были ли твои чувства к Роме игрой? В горле мигом пересохло, несмотря на только что выпитый стакан воды. Андрей не отрывал от неё своих темнеющих глаз; Катя поняла, что она не знает, что ответить — «да» или «нет». Что ответить, чтобы это было правдой. — Почему ты спрашиваешь? — настороженно спросила она. — По-моему, мы уже всё выяснили. — Не пойми меня неправильно, — закусил губу Андрей. — Факты говорят о том, что это был просто спектакль. Но я же видел вас вдвоём. Как ты, в конце концов, его целуешь. Мне казалось, такое… ммм… сложно сыграть? Катя продолжила отмалчиваться. Жданов решил помочь. — Ну, в принципе, я мог бы и не спрашивать, — усмехнулся он. — И так всё было понятно. — Что, — слишком резко бросила Катя, — понятно? — Понятно, — повторил Андрей, — что меня так раздражало. Мне хочется верить, что чужие чувства, в которых виден хоть какой-то намёк на искренность, а не как у нас, — закатил он глаза, — с Кирой. — Искренность? — как попугай переспросила Катя. — Да, Катя, искренность, — повысил голос Жданов, и, показалось, что в нём прозвучало лёгкое раздражение. — И именно ради искренности я хочу, наконец, закончить всю эту историю. Потому что после того, что я сегодня услышал, я мог бы сказать, что ты, Катя, тоже мне очень нравишься. Молочный шоколад вновь начал превращаться в горький, а Андрей осторожно потянул Катину руку и прислонил её к своей груди. — И это было бы искренне. Мы столько вместе прошли, и когда я смотрю на тебя, я чувствую такое тепло, какого давно не чувствовал. Я чувствую радость. Как будто попал в уютный дом. Это — тоже искренне. И даже несмотря на наши глупые поступки это никуда не ушло. Может быть, я что-то путаю, да. Может, принимаю за одну вещь совершенно другую. Но оно есть. Катя молчала, смотря во все глаза. Наверное, думала она, ей поменяли уши на бракованные — и они слышали всякую неописуемую хрень. — И ещё я мог бы сказать, что вы с Малиновским раздражали меня потому, что я хотел этого тепла и радости только для себя одного. Внезапно Пушкарёву накрыло абсурдным, но совершенно точным осознанием: Андрей всё знает. Птица на малиновом хвосте принесла. Всё прощебетала о Катиных чувствах. Решила всё-таки броситься грудью на тернии. Придурок. Опять, опять всё сделал по-своему. Опять возомнил себя великим режиссёром. Дятел. А Андрей всё знает. И не говорит в лоб. Даёт возможность и Кате, и себе. — Но я не буду этого говорить. — Голос Жданова стал твёрже. — Я скажу тебе «нет» сам. Правда это всё или неправда. Потому что меньше всего я хочу мучиться сомнениями. Потому что ты, несмотря ни на что, изначально выбрала Рому. А Рома впервые в жизни выбрал не меня. И я не хочу мучить других. У меня Кира. И расстаться с ней будет не так-то просто. А я, наверное, не так смел, чтобы всё решить одним махом. Я всего лишь человек. И мне хочется хотя бы немного побыть в состоянии покоя. Катя почувствовала, как по щеке скатывается одинокая слеза. Она не стала её стирать. Каждое слово било по ней мелким точечным ударом. Эти удары приносили странное облегчение. Солировал сегодня Андрей. Катя смогла прошептать лишь одно слово: — Спасибо. Рук они всё ещё не разняли. — Я делаю это не ради тебя, — слабо улыбнулся Жданов. — Но мне хочется, чтобы и у тебя всё было хорошо. Ты этого заслуживаешь, как никто другой. — Как и ты, Андрей. Как и ты. Всё ещё было тепло. А ещё — Катя удивлялась тому, что за один вечер можно узнать о человеке гораздо больше, чем за несколько месяцев. *** Андрей предложил подвезти её до дома. Катя отказалась; во-первых, домой не хотелось. Во-вторых, она и сама не знала, куда бы ей хотелось. Снежная буря будет ей сегодня отличной спутницей. Она кружит холодным вихрем и приближает Новый год. Когда они вышли на крыльцо, Жданов посмотрел на Пушкарёву с огромным сомнением и попробовал настоять. Но Катя — теперь она была не так проста; она была его шефом и очень убедительно сказала, что доберётся на такси или метро. Наверное, он понял, что ей хочется побыть одной. Или пуститься по тем направлениям, которые ему неведомы. Возможно, ему хотелось того же самого. Поэтому долго спорить Андрей не стал, помахав на прощание рукой и скрывшись в своей машине. Он воплощал в себе спокойствие и достоинство. Теперь Катя даже и не знала, когда ей снова доведётся услышать его оры. Конечно, она лукавила. Какая-нибудь сущая мелочь — и крик разъярённого Жданова пролетит через все этажи Башни-2000. Но это будет завтра. Или послезавтра. А сегодня — он ей запомнился вот так. Совсем с другой своей стороны. Более зрелой. Катя шла сквозь бурю, сдвинув очки на макушку и глотая снег. Она часто делала так в детстве, пока никто из взрослых не видел. Сейчас наблюдать за ней было совершенно некому. Она сама теперь была взрослой, и у неё, наверное, совершенно по-взрослому от обилия влаги на лице растеклась тушь. Впрочем, это было самой меньшей из проблем её взрослости. Промелькнула мысль звякнуть Амуре. Поделиться подробностями ужина, излить душу; про себя Катя порадовалась, что у неё даже не возникло сомнений в том, что она может с кем-то поделиться. Но она поняла, что совершенно не знает — чем делиться. Что говорить, чтобы это звучало внятно, а не бездумным потоком сознания. Да, наверное, Пушкарёва была не слишком откровенным человеком. Но какая уж есть — поздно себя менять. Всё, что можно, уже заложено. Вот Андрей, например, оказался гораздо умнее её. Как ни странно. Кто бы мог подумать? Да никто не мог. …Через незаметный, полный размышлений, час ноги сами привели её к «Зималетто». Любуясь на главный вход и спящего стоя Потапкина, Катя тихонько фыркнула. Как кошка, которая всегда найдёт дорогу к родной работе. Кошка-трудоголик, особая порода. Что поделать, безусловные инстинкты нужно чтить. Пушкарёва побрела к зданию. Раз уж пришла, можно будет умыться, причесаться и вызвать такси до дома. Ей от папы теперь и так регулярно достаётся. Пусть хотя бы сегодня бедняга не хватается за сердце. А ещё Кате просто очень хотелось оказаться внутри. — Ой, здрасте, — очнулся Потапкин, — а что ты тут в такой поздний час, Катенька? Пушкарёва улыбнулась. Было приятно, что, несмотря на новое назначение, её до сих пор называют Катенькой. — Сергей Сергеич, — заговорщическим тоном ответила она, обводя своё лицо по кругу, — мне надо привести себя в порядок. Пустите? — А, ну так проходи, конечно, — добродушно посторонился охранник. — Я уж подумал, что ты ещё не наработалась. Думал, совсем уж наша Катюха с ума сошла. В последнем Потапкин, скорее всего, не ошибся. Когда Катя уже собиралась занырнуть в вертушку, он вспомнил: — Кстати, ты будешь не одна. Роман Дмитрич ещё не выходил. Наверное, заработался. Ты уж ему там, как президент, организуй нагоняй. Нельзя так упахиваться. Так и до Альцгеймера недалеко… — Да? — оторопела девушка. — А-а. Понятно. Спасибо, Сергей Сергеич. Обязательно организую… профилактику. Далее мозг клевала одна фраза: маршрут перестроен. Маршрут перестроен. Маршрут… перестроен. Из кабинета Романа лился тусклый свет. Скорее всего, горела настольная лампа. Зелёная такая, на неё ещё была наклеена фотка какой-то модельки с третьим размером — Катя запомнила. На секунду она остановилась и прислушалась. Неспроста же Роман Дмитрич остался допоздна!.. А вдруг у него там свидание? Вполне возможно, что как раз-таки с третьим размером. Но нет, в кабинете было тихо. По крайней мере, стонов Пушкарёва не услышала. Это что же? Малиновский решил поработать сверхурочно? Малиновский — и сверхурочно? Абсурд. Как президент, Катя была просто обязана выяснить, в чём дело. Поэтому она набрала полную грудь воздуха и толкнула дверь. Малиновский сидел в абсолютном одиночестве. На его столе был полный кавардак из различных бумаг, а чёлка — Катя только сейчас заметила, — отросла. Его рука подпирала нижнюю часть лица: указательный палец лежал между носом и верхней губой. Так Рома делал, когда о чём-то задумывался. Он выглядел устало, но это не помешало ему совершенно искренне удивиться, когда он поднял взгляд и увидел растрёпанную Пушкарёву. — Катя? — не веря своим глазам, спросил он. — Что ты тут делаешь? Катя не знала, что сказать. Она не знала, что она тут делает. Поэтому она неторопливо обогнула стол. Роман, совершенно ничего не понимающий, встал. — Ты похожа на панду, которая шла в «Зималетто» пешком, — ухмыльнулся он, скрывая неловкость, — прямо из Китая. — А ты похож на идиота, — не стала церемониться Пушкарёва, стирая влагу с щёк и ещё больше размазывая тушь. — Малиновский, неужели ты забыл о том, что я делаю всё тебе наперекор? Редко удавалось увидеть растерянного Рому. Сейчас был один из таких редких моментов. — Ты о чём? — вообще перестав соображать, спросил он. Катя подошла ещё ближе, кидая мокрую сумку на стол. — Там вообще-то важные договора… — Плевать на договора! Мне вообще на всё плевать! — с силой крикнула Пушкарёва. — Что ты за человек? — Да господи ты боже мой! — беззащитно поднял руки вверх Рома. — Что я опять не так сделал? — Что ты там наговорил Андрею? На лице Малиновского тут же отразилось облегчение. — А-а-а, ты про это. Ну, я сказал правду. Разве нет? — А-а-а, — передразнила его Катя, размахивая руками, — я сказал правду! Посмотрите на меня! Какой я молодец! Рома не рассмеялся, как обычно. Не пошутил, не подколол. Вместо этого он спросил почти серьёзно: — Да что с тобой? И даже посмотрел с беспокойством. Катя не была настроена отвечать. Она вообще не могла что-то отвечать сегодня. Она просто позволила себе сократить последнее расстояние между собой и Ромой и уткнуться мокрым носом в его грудь. Катя обняла его и сразу ощутила мировое спокойствие. Такое, которого не достичь ни одной медитацией в мире. — Я никогда не буду соглашаться с тем, что ты сказал, — с нажимом сказала она. — Месяц назад ты хотел, чтобы меня соблазнял Андрей, а я выбрала тебя. Сегодня ты, очевидно, хотел, чтобы мы с Андреем поехали в какой-нибудь отель и провели вместе ночь любви. Но нет, Рома, ты не угадываешь. Из тебя очень плохой режиссёр! Катя не видела Роминого лица, но чувствовала нерешительность. Через несколько секунд его руки осторожно легли ей на плечи. Ещё через несколько — стянули пальто и начали гладить спину. — Ты приехала в «Зималетто» и стоишь мокрая в моём кабинете, — сказал Рома ей в макушку. — Нет, такого я срежиссировать точно не мог. — Да. — Катя спрятала тихую улыбку в чужой рубашке. — Ты слишком глуп для такого. Кошка нашла то, что хотела. Ну, или панда. Неважно. Катя Пушкарёва пришла домой по памяти.