мальчик хочет в тамбов

Обсудили ситуацию за обедом в «Ришелье». Конечно, Андрей передал Малиновскому всё, сказанное Катей, с максимальной точностью; даже интонацию постарался воспроизвести. — Боится, значит, того, какой я бабник? — понимающе хмыкнул Рома, аппетитно поглощая сибаса на гриле. — Наша Катюша хочет, чтобы я делил с ней постель до конца своих дней? И больше ни с кем — хороша, однако. — Согласись, было бы глупо рассчитывать, что такая, как Катя, будет счастлива от одноразового перепиха, — проворчал Жданов. — Уж кого-кого, а Пушкарёву сложно назвать легкомысленной девицей. — Такая, как Катя, — передразнил его Малиновский, — должна быть счастлива от одного факта, что в её сторону может кто-то взглянуть. Не в её положении разбрасываться вариантами. Где ж ещё найти таких извращенцев, кроме меня и Зорькина? Да и то — строго по производственной необходимости, и я, и он. Андрей, на которого после разговора с Пушкарёвой снизошла какая-то меланхолия, задумчиво комкал бумажную салфетку, всё ещё не притронувшись к своему любимому лососю в имбирном соусе. Опасное, надо сказать, это чувство — меланхолия. Впрочем, Палыч со своими чудесными каруселями за один день легко мог раскачаться от холерика до меланхолика. И обратно. И в сангвиника по пути заглянуть. Только вот с флегматичностью была полная беда — её у Андрея не наблюдалось в принципе. — Ром, а если он её в самом деле любит? — Увидев Ромин взгляд, полный тяжёлого, насмешливого скептицизма, немного сдался: — Ну, влюблён. Может, нравится ему Катя? Вот просто так, без всяких там. А мы... взяли и влезли. Отнимаем последний шанс. — Катя — нравится просто так? Палыч, тебе, может, точилку подарить? — Зачем?.. — Мозг подточить — чтобы поострее был. Хотя, конечно, где я такую найду? — Тебе лишь бы шутки шутить, — недовольно сказал Андрей. — Значит, слушай мои доводы. — От любимого, нежнейшего сибаса пришлось на время оторваться. — А лучше записывай на салфетку, вместо того, чтобы её наминать. Пункт айн: такие, как Пушкарёва, не могут нравиться просто так. Разве что слепому. Так что корыстные намерения Зорькина вполне прозрачны. Пункт цвай: даже если этот Николя слепой, то где гарантия, что Катя не решит сама из великой любви взять и подарить ему нашу компанию? Влюблённые дурнушки — сам помнишь, на что способны. Пункт драй: я передумал. Пожалуй, такие, как Пушкарёва, не могут нравиться даже слепым — брекеты можно почувствовать и языком. Андрей помрачнел ещё больше. — Твой спич почище предвыборной речи Гитлера будет. — Я очень старался. — И как, ты тоже почувствовал брекеты? — А я пока не оценил — поцелуй был максимально невинным. Просто губами прижался. Но я готовлюсь изо всех сил. От предстоящих перспектив Рома содрогнулся и вновь вернулся к рыбе, чтобы себя утешить. — Я просто подумал, — Андрей сделал неопределённое движение рукой, — что не все такие, как ты. То есть… — поправился он, — мы. Не всем в этой жизни доступны девушки вроде Клаудии Шиффер. — Доступны не всем — но мечтают все, поверь, — мудро заключил Малиновский. — А те, кто всю жизнь прожили с неказистыми жёнами, прыгнули бы в постель с этой Шиффер, если бы была возможность, не раздумывая — и про жену, и про детей бы вмиг забыли. Только возможности, конечно, никогда не будет. Вот и мирятся с тем, что есть. Поэтому, друг мой, — на этих словах Рома символично обезглавил бедную рыбёшку, — и Катю, и «Никамоду» надо тщательно охранять от кощея Зорькина. Святых — не бывает. И ты тоже прекращай из себя святого разыгрывать. Лицо, как будто мы Пушкарёву замочить собрались. Ничего фатального с твоей Катюшкой не случится, не плачь. Ещё радоваться будет, что и в её жизни случился нормальный мужчина. Ненадолго — но всё-таки. — Да иди ты, — отмахнулся Андрей и, наконец, принялся за своего лосося. — Убить тебя иногда хочется за твою обезоруживающую правоту. И не подкопаешься. — А ты и не подкапывайся, — рассмеялся Рома, — нам это сейчас ни к чему. Всё-таки, подумал Малиновский, этот день чертовски хорош. И солнце пригревает, и сибас вкуснее, чем обычно, и Жданов легко убеждаем. Единственное, что Катю нужно будет вечером докинуть до дома, и клясться ей в процессе в светлых чувствах; но Рома привык даже ситуацию со знаком «минус» оборачивать в плюс. В конце концов, быстрее сядет — быстрее выйдет. И вообще, Роман Дмитрич, сказал он себе, относись к этому всему, как к игре: не вышел один ход — сработает другой. И Катя не сегодня-завтра капитулирует. А иначе он не Роман Дмитриевич. *** Малиновский до конца дня не появлялся. Видимо, решил сменить тактику и не действовать лишний раз на нервы. Вражеские интриги с Андреем плелись в стратегически отдалённых местах. Жаль, жаль — Катя с удовольствием бы послушала, что они там ещё напридумывали. День пролетел быстро — половину из него Пушкарёва разбиралась со злосчастными покупателями из Подольска, которые бараньим рогом упёрлись в свою скидку; вторую половину — убеждала директора «Ллойд-Моррис», что ежемесячные выплаты по кредиту скоро будут совершены. Где-то между — обедала с девочками, которые с таинственным видом выспрашивали, постучался ли в её дверь тот самый пиковый валет или ещё не успел. Ещё как постучался — причём она с готовностью ему открыла. Только Амура не лезла к ней с вопросами: наверное, что-то там предчувствовала в своей космической рулетке событий. Но молчала. И за это Катя была ей страшно благодарна. Бесконечная ложь со всех сторон угнетала похлеще, чем ненормированный рабочий график. Ложь кредиторам и всему «Зималетто» о том, что компания в полном порядке, ложь подругам, ответная ложь Жданову и Малиновскому. Правду говорить, конечно, легко и приятно — только где ж возможности для этой правды? Возможностей пока нет. Добираться к истине всё равно, так или иначе, придётся по коридорам лжи; увы. Выдохлась она так, что под конец рабочего дня плелась к лифтам, совершенно забыв про предложение Романа подвезти её. А, может, мозг специально отмёл — защитная реакция организма. Хотелось побыстрее попасть домой: пить чай, болтать с Зорькиным и чувствовать себя в полной безопасности. Однако у этого вечера были свои планы — Малиновский настиг Катю у самых лифтов, и Катя пожалела, что не смылась хотя бы минут на пять пораньше. Ничего бы страшного не случилось; ну, помариновался бы денёк — на нервах больше энтузиазма было бы. Она ж ему типа не доверяет — её опасения можно понять; она на всё имеет право. — Катюш, добрый вечер, — поравнялся он с ней, тепло улыбаясь. — Вы не забыли про то, что я хотел доставить вас до дома? — Добрый вечер, Роман Дмитрич, — устало кивнула Катя. — Я, к счастью, не пицца, чтобы меня доставлять. Могу и сама добраться. — Я знаю, что вы можете. Вы вообще умница, Кать. Но тут вопрос не столько возможностей, сколько комфорта. Согласитесь, в тёплом салоне автомобиля гораздо комфортнее, чем в трясущемся автобусе? Вообще-то да, с тоской подумала Катя. В машине гораздо удобней — надо бы уже купить свою. В автобусе как всегда хреново топят, несмотря на декабрь-месяц, и толпа страшная. Сомнения, видимо, отразились на Катином лице: когда они с Романом зашли в лифт, тот, пользуясь их уединением, ласково и практически невинно приобнял её за плечо. Ах, как трогательно! — Кать, я обещаю, что не сделаю ничего лишнего. Считайте, что вчера поддался безумному порыву. Не корите меня, придурка — слишком я привык, что мне всё достаётся легко. От грехов своих не открещиваюсь, но вместе с тем прекрасно понимаю, что вы — девушка из другого теста. Больше ни одного резкого движения. Что ж, подумала Катя, наверное, этой речи должно быть достаточно, чтобы убедить ничего не подозревающую влюблённую девушку. — Вы меня совсем не пугаете, Роман Дмитрич, — уже более миролюбиво сказала она, слегка улыбнувшись. — Вчера… да, вышло неожиданно. Но это не от того, что вы такой страшный, а от моей неопытности. Ну… — Пушкарёва потупилась, — вы, наверное, понимаете. — Понимаю! — обрадовался Малиновский и тут же всполошился: — В том смысле, что по вам видно, какая вы… непорочная. — А это можно определить по лицу? — Катя весело взглянула на Романа. — Конечно, можно. На лице человека отображается гораздо больше, чем может показаться на первый взгляд. И невинность, и порочность очень легко прочитать — если, конечно, уметь всматриваться. Ага, фыркнула про себя Катя. В её случае даже всматриваться не надо — всё слишком очевидно. Страшная она и есть страшная. Бедный Малиновский — так усиленно изображать приязнь надо реально постараться. — А я думала, по моему лицу очень легко прочитать, что оно страшное. Смотреть на то, как Роман, так любящий всё стандартно красивое, выкручивается из ситуации, доставляло особенное, даже какое-то извращённое, удовольствие. — А вы, Кать, в следующий раз протирайте зеркало получше. И очки смените, — как ни в чём не бывало улыбался этот чёрт. — Они вам транслируют что-то не то. По крайней мере, у меня перед глазами совсем другая картина. Двери лифта распахнулись, и они вышли на парковку. — Ну так что, Катенька? — искушающим тоном спросил Роман. — Вы со мной? — Была не была, — сдалась Пушкарёва, посмеиваясь, — вы меня завербовали тёплым салоном. — Прошу! — Малиновский, сияя, указал рукой на свой Вольво. — А как вкусно пахнет ёлка на окне — просто песня! Не то что эти потные и злые туши в общественном транспорте. В машине было просторно, и можно было вытянуть ноги — что Катя с удовольствием и сделала после того, как назвала свой адрес. Печка быстро согрела пространство вокруг. Вечерние огни Москвы приветливо проплывали мимо: из чистого стекла смотреть на них было гораздо приятнее. Некоторое время молчали. — Вы, кстати, сказали про пиццу, — вспомнил Малиновский, — и я понял, что очень голоден. Знаю тут по пути один неплохой итальянский ресторанчик. Может, зайдём? Ненадолго. Хочется как-то исправить впечатления от вчерашнего вечера. — Нет, Роман Дмитрич, — покачала головой Катя, — я сегодня слишком устала. — И тут же пояснила: — На самом деле устала — не думайте, что я вас теперь избегаю. Для ресторанов нет никаких сил. Дома бы их найти, чтобы поужинать. — Тогда, может, я закажу с собой? А вы пока посидите в машине, подремлете… Есть, в самом деле, хотелось. Но до итальянского ресторана нужно было ехать, и вообще, Кате из принципа не хотелось соглашаться на то, что предложил сам Малиновский. А вот приближающийся справа «Макдональдс» — то, что надо. Пушкарёва, правда, редко баловала себя фастфудом — из экономии и из отсутствия свободного времени; в семье ресторанную еду вообще не жаловали, отдавая предпочтение маминой стряпне. Но сейчас, при взгляде на такую соблазнительную жёлтую М-ку, сияющую одинокой звездой, Катя натурально чуть не истекла слюной. — Давайте сегодня сдадимся не итальянцам, а американцам? — предложила она. — Давно не ела гамбургеры. — Катя, вы меня удивляете, — засмеялся Роман, тем не менее, повинуясь и сворачивая к «МакАвто». — Я же сейчас заглаживаю вину — мог бы согласиться хоть на лобстеров в лимонном соусе. А вы просите один несчастный гамбургер? — Ну нет, — возмутилась Катя, — не надейтесь так легко отделаться. Ещё картошка фри и кола. Пол-литра, не меньше. — А наггетсы? — Наггетсы себе возьмите — в качестве компенсации за вчерашнюю пощёчину. — Катя порылась в карманах пальто и протянула Малиновскому честную сотню. Роман посмотрел на неё с весёлым удивлением. — Вы это сейчас серьёзно? — Абсолютно. Берите, не то обижусь. — Что ж поделать, — Малиновский взял купюру, — придётся послушаться. Обижать вас я больше не собираюсь. «...Да ты уже на всю жизнь обидел». Пока Роман делал заказ, Катя сидела, прикрыв глаза. Ничем этот подлец себя не выдаёт — другой бы уже тысячу раз раскололся, хоть в какой-нибудь мелочи. Сказал бы не то, взглянул бы не так, вызвал подозрения — а этот нет, отыгрывает, как по нотам; не зная всех вводных, она бы реально могла поверить в то, что нравится ему. Впрочем, они, получается, друг друга стоили: Малиновский тоже пока что нисколько не сомневался в том, что Пушкарёва от него тащится. Наверное, мужчин вообще легко убедить в своей симпатии — они такие самовлюблённые, что верят в это безо всяких колебаний. — Тут до моего дома недалеко, — сказала Катя, когда Роман забрал пакеты. — Давайте там и поедим? Только у моего подъезда не останавливайтесь. — Почему? — не понял Малиновский. — Родители в окно могут увидеть — будут потом спрашивать, что, где и как. — Так скажите им правду, — улыбнулся Роман, выруливая обратно на проезжую часть. — Ужинали с вице-президентом «Макдональдсом». В булочках и мясе вроде бы ничего развратного нет. — Э, нет, Роман Дмитрич. Здесь развратно всё, — против воли, по-настоящему, развеселилась Катя, понимая, что её уже развозит от усталости и голода. — Пункт один: еда из «Макдональдса». Уже плохо — вредно и не домашнее. Пункт два: мало ли что там на самом деле за закрытыми дверьми машины происходит. Ну, и пункт три: вице-президент — мужчина, наедине со мной, в закрытом тесном пространстве. Опасно. Вот так. — ...Кать, а вы в школе какой язык учили? — невпопад спросил Малиновский. — Эээ… английский. И немецкий. А что? — Ах, да, у вас же стажировка в Германии была. Да так, — туманно пояснил Роман, — ничего, просто. Значит, строгие у вас родители? — Очень строгие. Папа если с кем увидит — застрелит без суда и следствия. ...А вот пусть нервничает ещё больше. — Ну, тогда им, конечно, лучше не знать о моём существовании, — усмехнулся Роман. — По крайней мере — пока. Остановились, как Катя и просила, не прямо у подъезда, а неподалёку. Чтобы зоркое отцовское око ничего не углядело. Девушка набросилась на еду с огромным наслаждением, не зная, от чего откусить побольше — от гамбургера или от картошки. Ещё и соус карри! Боже, какое блаженство; а если прикрыть глаза и забыть, с кем она, то вообще — почти чистый кайф. Роман тоже, судя по всему, ел с превеликим удовольствием. — Господь, благослови американский общепит, шведский автопром и русскую Катю Пушкарёву! — подняв стакан «Колы», вещал он. А когда импровизированный ужин закончился, Катя замялась. — Ладно, Роман Дмитрич… Мне пора. Спасибо за то, что подвезли. И за ужин тоже. — Кать, подождите, — Малиновский ожидаемо схватил её за руку, становясь серьёзным. — Не торопитесь так. Я хотел с вами поговорить ещё. — О чём? — еле слышно отозвалась Пушкарёва, вжавшись в сиденье. — Кать… — Роман постучал пальцами по рулю, собираясь со всеми своими лживыми словами, — я понимаю, как сложно мне верить. Вот я сейчас говорю, как много всего чувствую к вам, и… и, чёрт, знаю, что вы боитесь меня. Понятно. Андрей Палыч донёс всё в неизменном виде. — И я знаю, как много времени мне понадобится, чтобы вас переубедить. Я к этому, — Малиновский остро посмотрел на неё, — готов. Вы девушка умная, а, значит, должны меня услышать. — Роман Дмитрич… — Нет, Кать, послушайте, — Роман ласково, но решительно накрыл её руки своими, чуть наклонившись. Катя стала бездумно смотреть в окно. — Может, если я подберу нужные слова, у меня получится это время сократить. И вы мне поверите, не боясь. — Хорошо. Я слушаю. — Вы знаете… У меня очень мало друзей. Как-то не срослось по жизни. А если говорить о самых близких — так вообще один Андрей. Мы знакомы тыщу лет, и я его знаю практически как себя. И доверяю — как себе. Иногда мне даже начинает казаться… Я понимаю, это может странно прозвучать… Не смейтесь, но иногда мне кажется, что мы — как один человек. И мы очень долго были вдвоём, в тандеме. А тут — вы. Я честно скажу, Андрей слишком быстро начал вам безоговорочно доверять. — Роман сжал прохладную Катину руку крепче. — Я нет. Я к вам присматривался гораздо дольше. Палыч — он умный, но иногда слишком резкий в своих порывах. Решил, что вы своя, и всё. А я вас изучал. И… — он покачал головой, показывая свою якобы капитуляцию, — со временем понял, что на вас и только на вас мы можем положиться. Если Жданов доверяет вам — то я тоже буду. Он, в самом деле, не мог выбрать кого-то плохого. Но Андрей — он просто вас ценит, как и ценил до этого. А я… я, видимо, доприсматривался. Сам не знаю, что произошло. Со мной такого никогда не было. Малиновский очень осторожно погладил её по щеке — будто касался какой-то редкой драгоценности. Бережно, с затаённой нежностью. Большего себе не позволил; боялся спугнуть. — Кать… Мне очень сложно без вас. Я практически увяз. И, может, это закономерно — я никогда не встречал таких женщин. Таких, как вы — честных, преданных, умных. Это большая редкость на сегодняшний день. Я покорён вами. Да, вы можете спросить, почему я не говорил об этом раньше? Но я скажу ещё раз — мы с Андреем лучшие друзья. Почему-то я был уверен, что вы к нему неравнодушны. Не знаю, почему. — Роман Дмитрич нервно усмехнулся, потерев подбородок, а Катя поняла, что это своеобразная проверка. — Может, по классике, как у всех секретарш и их шефов. Вы столько сделали для Андрея, и продолжаете делать… Вот я по глупости и подумал. Но теперь, когда я знаю, что ваше сердце свободно — могу ли я надеяться?.. Катя вжалась в сиденье только сильнее, чувствуя, как каменеют мышцы. Именно в этот момент она больше всего на свете жалела, что согласилась на эту авантюру. Так сильно хотелось сказать: всё, баста, Роман Дмитриевич, поиграли, и хватит. Вот вам дарственная на «Никамоду» — и делайте что хотите. Без меня. Гори оно всё синим пламенем. Она уже была готова это сделать, но почему-то собственный Катин язык совсем её не послушался. Вместо правды она очень тихо сказала : — Это не для него. — Что? Кать, я не понимаю… — Всё это — не для него. Компанию я спасала не для него. И отчёты эти… не д-для него! — Она, наконец, повернулась к Роману и посмотрела в эти честные-честные зелёные глаза своими карими, тоже честными-честными. — Я делала это для вас, Роман… Дмитрич. И бросилась ему на грудь, пряча лицо. — Потому что я знаю, что вы — одно целое. Что хорошо ему, то хорошо и вам. И что вы переживаете за компанию ничуть не меньше, чем Андрей Палыч. Слёзы сдержать не вышло. Как же можно шутить такими вещами? Циник! Циник! Проклятый циник! Господи, как же она его ненавидит...