Участковый

— Ну, значитца, про райцентр и окрестности я тебе всё рассказал, теперь остаётся самая глушь, то есть Дивнозёрский лесхоз. Бывший участковый, а ныне пенсионер, которого вся округа звала попросту Кузьмичом, подлил себе в стакан ещё квасу из запотевшего графина, залпом выпил, вкусно крякнул и кивнул гостю на графин — хочешь, мол? Молодой старлей, которому предстояло сменить на боевом посту прослужившего здесь без малого десять лет Кузьмича, отрицательно повертел головой и расстегнул вторую пуговицу на воротнике форменной рубашки. — Ангина у меня хроническая, — пояснил он, как бы извиняясь. — Ничего холодного не употребляю, даже мороженого. — Так жарища вон какая ломит, — удивился Кузьмич. — Ну как знаешь, впрочем. Тогда чайку, Миша? От этого предложения старлей, которого вообще-то звали Михаилом Никаноровым, не отказался. Вскоре Кузьмич уже заботливо наливал ему чай в пузатую фаянсовую кружку с надписью на боку: «Чай не пьёшь — откуда силы берёшь?» Темно-золотистый напиток густо благоухал мятой и чабрецом. — Итак, Дивнозёрский лесхоз, — выпив полкружки, Михаил снова раскрыл новенький блокнот в кожаной обложке, возвращаясь к передаче дел. Кузьмич покосился на этот блокнот с одобрением: всякую новомодную шелупонь, которую его внуки называли гаджетами, он не признавал. Бумага куда надёжнее. Что написано пером, не вырубишь топором, не зря же сказано, а любой гаджет, не заряди его вовремя, — железка бесполезная. — Нарушителей порядка, значитца, там никаких нет, даже потенциальных, — решительно заявил он. — Молодёжи много. Я сперва к байкеру Грине присматривался. Он тамошний лесничий. Мало ли что, думаю, друзья к нему будут буйные гонять, значитца, шашлыки жарить или ещё барбекю какое удумают, пьянки-гулянки. Но он, Гриня этот, молодец оказался: всех в строгости держит, за дивнозёрским лесом внимательно следит, будто леший какой. Он резко примолк, словно сообразив, что ляпнул лишнего. Михаил поднял на него недоуменный взгляд, и Кузьмич торопливо продолжил: — Значитца, было ещё у меня подозрение, что пасечник Матвеич там не только по пчёлкам, но и по браге и самогону спец, но за руку я его ни разу не поймал. Если и варит, то либо сам употребляет, либо с ближними соседями. Ненаказуемо, в общем, не для продажи. Он опять внезапно умолк и отхлебнул ещё чаю. Михаил старательно делал пометки в блокноте. — Ещё есть там девчонка несовершеннолетняя, вроде как из тех, что в трудной жизненной ситуации оказались, как сейчас принято писать, — после паузы продолжал Кузьмич. — Мать у неё в городе осталась, а она вот в такой вот глуши, в бабкином доме обретается. Сама бабка куда-то умелась личную жизнь устраивать, опекуном записала деда Фёдора, старик серьёзный, по соседству живёт. Девчонке шестнадцать, учится дистанционно, школу заканчивает. Зовут Таисия, в честь бабки. Таисия Григорьева. Очень хорошая, не балованная, приветливая, добрая, всякое лесное зверьё лечит, травы собирает и в город сдаёт. Ведь… — тут Кузьмич почему-то поперхнулся чаем и закашлялся. — Ведь надо же ей чем-то зарабатывать, хотел я сказать. В общем, девчонка — трудяжка настоящая. Травки эти, что в чае, значитца, все оттуда, она угостила, экологически чистый продукт. Он вытер седые усы тыльной стороной большой корявой ладони. — А в чём подвох? — внезапно спросил Михаил, и старый участковый глянул на сменщика с долей смятения, но одобрительно. Учуял всё-таки парнишка, что есть нечто, им недосказанное, молодец. В милицейском деле главное — чутьё. — Творятся там, в Дивнозёрье этом, некоторые странности, но для окружающих, значитца, неопасные, — туманно пояснил он и почесал затылок, как всегда делал, оказавшись в затруднении. — Само название «Дивнозёрье» — неспроста, ты смекни. — В каком смысле «странности»? — непонимающе поднял брови старлей. — Э-э… как мои внуки говорят, эзотерика всякая, — ещё более туманно сообщил бывший участковый. — Что-то вроде как мерещится, а глянь — нету, пропало. Что-то как бы копошится в углу, хихикает, ты в этот угол — шур, а там пусто. — Домовой? — тёмные брови старлея взлетели ещё выше, и он посмотрел на Кузьмича с явной снисходительностью. — Ну-у... может быть, — пожал плечами тот. — Ты на меня так не косись, Миша, я человек не суеверный, атеист, можно сказать, и такая-сякая хренотень мне только там и мерещится. Поверь слову. В Дивнозёрье этом я в разных домах на постой останавливался, у бабки Глаши по большей части, а также у леш… то есть у байкера Грини, значитца. Ещё у учительницы приезжей, Евы Михайловны, — хорошая тётка, с Тайкой занимается. Она-то вроде ну никак не деревенская, но и у неё в доме мне что-то всё время блазнилось. — Блазнилось... — задумчиво повторил Михаил, захлопнув блокнот. — С вашего разрешения, я пойду, Семён Кузьмич. А в Дивнозёрье это ваше съезжу в первую очередь. Завтра же. — И коты там… того… своеобразные, — сообщил ему в спину Кузьмич, провожая гостя к двери, и Михаил даже остановился: — В каком смысле своеобразные? — Увидишь, — загадочно отозвался бывший участковый, незаметно усмехаясь в усы. — Или не увидишь, это уж как повезёт. Ну, бывай, Миша, обращайся, если что, помогу, чем могу. Сегодня же Матвеичу звякну, если он в райцентре будет, тебя захватит. Созвонимся, в общем. Дверь за старлеем захлопнулась. «Пасечник, значит, брагу гонит, — рассеянно размышлял Михаил, вышагивая по залитой июльским полуденным солнцем улице и с интересом поглядывая на встречных девушек, по случаю жары весьма легко одетых. — Наверняка Кузьмич наш к этой замечательной браге и прикладывался. Оттого и мнётся, оттого и блазнилось ему… всякое. Вот и разгадка». * * * Коты в пресловутом Дивнозёрье оказались самые обыкновенные, деревенские полосатые Васьки да Мурзики. Правда, все как на подбор упитанные, не заморённые, не шуганные никем. Сидели на заборах, подходили за поглажкой, ласково мурчали, тычась в ладони лобастыми башками. Коты как коты, ничего особенного. Так что версию с брагой пасечника Матвеича новый участковый отметать не собирался. Привёз его в Дивнозёрье найденный им в райцентре этот самый Матвеич — на бодро тарахтящем пикапе, в кузове которого так же бодро погромыхивали пустые канистры. Пасечник оказался необычайно словоохотлив, Михаил слушал и мотал себе на ус разные истории, которые у Матвеича будто цеплялись одна за другую… и ни в одной из них не было ни следа той самой «эзотерики», про которую толковал Семён Кузьмич. — Где ты на постой-то остановишься, товарищ старший лейтенант? — запросто осведомился пасечник. — А то давай у меня. Баньку тебе истоплю, у меня банька славная, банник… кхм… то есть веник… веники подходящие, дубовые. Как-то вот так. Его тёмные узкие глаза, по-монгольски раскосые, похожие на арбузные семечки, лукаво блестели. И, глядя в эти глаза, старлей чуть было не выпалил, как давеча: «А в чём подвох?» А подвох был, в этом Михаил почти не сомневался. — Можно, — выдержав паузу, степенно отозвался он, и пасечник так и засиял щербатой улыбкой. — Вот и славно. А будешь ещё куда заходить или ко мне сразу? — Мне нужно познакомиться, — тут участковый достал свой блокнот, хотя и так помнил все записи в нём практически наизусть, — с лесничим Гриней, Григорием то есть, дедом Фёдором и опекаемой им Таисией, учительницей Евой Михайловной. Собственно, вот. — Это, небось, наш Кузьмич порекомендовал? — живо осведомился пасечник, а, дождавшись утвердительного кивка, указал в сторону небольшого уютного домика под крытой сайдингом крышей: — Вот там Еву Михайловну найдёшь, а она тебе подскажет, где остальных встретить. А мой дом во-он там, на самом краю, у меня и пасека рядом. Всё, жду вас, товарищ старший лейтенант, — он даже козырнул, приложив ладонь к своему помятому картузу. Михаил солидно кивнул, пожалев вдруг, что у него нет усов, как у Кузьмича, чтобы их подкручивать для пущей важности и степенности, и зашагал к указанному дому. У Евы Михайловны было уютно, светло, совсем не старомодно и не по-деревенски. Мебель новая, стильная, молочный дуб, из города привезённая. На полу — самый настоящий ламинат. Вот только подоконники были щедро заставлены горшками с геранью, как у бабушки Михаила, и пахло в доме чабрецом и мятой. Видимо, девочка, снабжавшая травами участкового, и для своей учительницы расстаралась. — Это вам Таисия мяту принесла? — не удержался Михаил от вопроса, глядя в светлые глаза Евы Михайловны за стёклами очков в модной оправе. Учительница кивнула, подавая ему чашку с чаем и вкусные восточные сладости на блюдечке. — Каким вам кажется её положение? — продолжал настойчиво допытываться Михаил. — Всё-таки ребёнок живёт один, без взрослых родственников. — Что вы, — замахала руками учительница. — Мы с дедом Фёдором за нею приглядываем, она нам как родная. Ну или она за нами... — кашлянув, Ева Михайловна поспешно взяла собственную чашку и отпила из неё. Эта манера вмиг напомнила Михаилу таинственное поведение Семёна Кузьмича. «Присматривает, значит», — озадаченно подумал он. — Хотите, я вас прямо сейчас к ней препровожу, сами всё увидите, — предложила учительница. — Дед Фёдор, скорее всего, тоже там, у неё. Она его от радикулита лечит. В переоборудованных сенях, которые уже можно было даже назвать холлом, Михаил едва не наступил в стоявшее на полу блюдечко. Ева Михайловна быстро и, как ей наверняка казалось, незаметно задвинула блюдечко ногой под стул. Можно было бы решить, что это молоко дожидается кота. Но вот странность — в посудинке не молоко белело. Там темнело варенье. Судя по величине ягод, вишнёвое. Михаил сделал себе мысленную пометку: «Варенье», — сам ещё не зная, к чему. Но картинка и вправду вырисовывалась какая-то странная. Он запретил себе пока об этом думать и вышел вслед за учительницей за дверь, которую та не заперла. Скорее всего, в Дивнозёрье такого принято не было, чему участковый опять же не удивился. Но спросил для порядку: — Дверь не запираете, потому что никого не опасаетесь или брать нечего? — И то и другое, — засмеялась Ева Михайловна. И быстрыми шагами направилась вперёд по засыпанной гравием дорожке. — Вас это как профессионала интересует? Весьма похвально. Михаил в ответ промычал что-то неопределённое, хотя ему очень польстило, что его назвали профессионалом. * * * В доме у Таисии Григорьевой — вернее, в доме её бабушки — обстановка была как раз самая что ни на есть деревенская. Домотканые половики на скрипучих досках пола, на стенах — вышитые по схемам картины за стеклом: «Утро в сосновом лесу» и всякое такое. Под крепко сбитой табуреткой дремал рыжий кот, очень толстый и ленивый даже на вид. При виде гостей он лишь приоткрыл один зелёный глаз, но тут же его зажмурил и замурлыкал, как захрапел. Вот тебе и «своеобразные коты»! Сама Таисия, представившаяся Тайкой, оказалась очень юной, круглолицей, темноволосой и улыбчивой. Она весело поздоровалась с гостями и немедля усадила всех за стол. Сразу, как по волшебству, раскинулась скатерть-самобранка с самоваром — правда, электрическим, а не старинным. Возникли плетёнки с булочками и печеньем, пиалушки с вареньем и мёдом. Мёд наверняка был с пасеки Матвеича, догадался Михаил, больше неоткуда. Варенье оказалось вишнёвым, а чай вкусно пах смородиновым листом и снова мятой. Участковый обречённо решил, что в ходе беспрерывных чаепитий он вот-вот забулькает, как тот самовар, но безропотно уселся за стол: от хлеба-соли не отказываются. Он чинно отпил из чашки, кивнул на украшенную вышивками стену и вежливо поинтересовался у Тайки: — Сами вышивали? Та не успела ответить. — Это я вышиваю, — раздался густой сиплый бас из соседней комнаты. Михаил даже чаем поперхнулся. По полу простучала клюка, и к столу подсел кряжистый старик с цепким внимательным взглядом из-под кустистых бровей. — Вы дядя Фёдор… упс, то есть дед Фёдор? — Михаил густо покраснел — ещё бы пса и кота упомянул! Но храбро продолжал под тихое хихиканье Тайки: — Меня зовут Михаил Никаноров, я ваш новый участковый. — Хорошо, — кивнул дед, крепко пожав ему руку, хотя его молодые глаза тоже смеялись. Почему-то глаза у всех в этом Дивнозёрье, даже у явных стариков, были молодыми и лукавыми, как у проказливых ребятишек. Участковый просто отметил эту очередную дивнозёрскую странность, выпил ещё чаю, беседуя о преимуществах и недостатках дистанционного обучения и косясь на новенький ноут, раскрытый на письменном столе. На другом углу стола гордо высилась древняя-предревняя швейная машинка «Зингер». — Вы проводите меня к вашему лесничему Григорию? — вежливо осведомился наконец участковый у Тайки. Та снова рассмеялась — словно ручеёк зазвенел. — Да куда проводить-то? Он наверняка в лесу. — А что, своего дома у него тут нету, что ли? — удивился Михаил, подымаясь из-за стола. — Он в город собирался съездить, — вмешался дед Фёдор, приканчивающий уже третью плошку с мёдом. — Так что, может, и не в лесу вовсе. Дед явно был из тех стариканов, которые всегда всё обо всех знают — не потому, что специально выслеживают, а потому что остальные им сами всё докладывают. Что, куда, зачем и откуда. Как главнокомандующему. — Дедуль, спина твоя как? Получше? Вот и хорошо, — удовлетворённо проговорила Тайка, хватая со стула джинсовую курточку. На ней и были джинсы да белая футболка без надписей, но с каким-то принтом. Михаил присмотрелся — на футболке был изображён то ли пёс, то ли волк. Но с крыльями. С огромными, белыми, пушистыми крыльями. Фэнтези какое-то. Профессор Дж. Р. Р. — Забавный зверь, — брякнул отчего-то Михаил, хотя этот орлопёс, или как там его, вовсе не казался забавным. Он был грозен и полон достоинства. — Это симаргл, — как само собой разумеющееся, объяснила Тайка. — Ева Михайловна, вы меня подождёте? Мне вам реферат показать надо. Учительница кивнула, а девочка оживлённо продолжала, обернувшись к Михаилу: — Летом я на курсах университетских занимаюсь. Пригодится. Михаил хотел было вежливо поинтересоваться, куда она собирается поступать. Он удивлялся, почему не спросил этого раньше (вполне себе достойный предмет для ничего не значащей застольной беседы), но вдруг его взгляд упал на всё ещё свернувшегося под табуреткой рыжего кота. Участковый моргнул, и ему захотелось протереть глаза. Кот был совершенно другой. Он изменился: стал из рыжего каким-то золотисто-коричневым. Михаил всмотрелся внимательнее — кот лежал в той же позе, спрятав морду под… под…?! Крыло?! Что за чертовщина?! Участковый понял, что ему и без бражки пасечника как-то нехорошо. Перегрелся, очевидно. А Тайка, расторопно выводя его под локоть на скрипучее крыльцо, быстро осведомилась: — А как ваше отчество? — Ми-михаил Юрьевич, — пробормотал он и зачем-то добавил: — В честь Лермонтова. — О, здорово, — искренне обрадовалась девчонка. — Но я больше Пушкина люблю и Блока. Хотя Лермонтова люблю тоже. «Мцыри» и «Героя нашего времени» особенно. Из всего Лермонтова Михаил, ходивший в своё время в музыкальную школу по классу скрипки, хорошо помнил только вальс Хачатуряна к драме «Маскарад», но благоразумно решил об этом умолчать. Стыдобища же. * * * По сравнению с жилищами Евы Михайловны и Тайки домишко, где обитал Гриня, когда не уходил в лес, был просто какой-то избушкой Бабы Яги. Стоял он на самой опушке. Запущенный бревенчатый сруб оброс зелёным мхом, оконца — крохотные и близко к земле, крыша просто молила о ремонте, явно пропуская воду во время сильного дождя. Михаилу захотелось даже заглянуть под сруб — не торчат ли оттуда курьи ноги. Зато в распахнутом настежь сарае возле этого памятника старины виднелся великолепный байк — хромированно-вороное чудище, настоящая «Ямаха». Возле него, побрякивая какими-то железяками, возился русоволосый парень в джинсах и кожаной жилетке на голое тело. — Ого! — с уважением и восторгом выдохнул Михаил, хотя в байках разбирался слабо. — Гриня! — радостно закричала Тайка. — Я тебе нового участкового привела знакомиться. Это Гриня, это Михаил Юрьевич, здрасте, очень приятно! Выпалив это за обоих, она сама прыснула со смеху. Всё-таки она была ещё совсем девчушкой, внезапно понял Михаил. И, как он помнил из краткосрочных лекций по психологии в милицейской школе, это являлось хорошим признаком: никакой тоски, депрессии, чувства одиночества и преждевременной взрослости у Тайки не было. Парень, расположившийся с инструментами на земле возле мотоцикла, распрямился и оказался великаном. Его русые волосы были стянуты в хвост на затылке, борода задорно топорщилась, голубые глаза сверкали любопытством. Он пригнулся, выходя из сараюшки, чтобы не задеть макушкой притолоку. — Привет, — прогудел он, протягивая участковому огромную загорелую лапищу. — Как вам мой коняга? — Крутой! — искренне похвалил Михаил, и парень разулыбался ещё пуще. — Ну я побежала, — сообщила Тайка. — Дел куча, и меня Ева Михайловна ждёт — мой реф посмотреть. А вы, Михаил Юрьевич,— она взглянула своими смеющимися вишнёвыми глазами в лицо участковому, — не уезжайте, пока ещё раз ко мне не зайдёте. Я вам травки дам для вашего больного горла, Ну до свидания. — От-ку-да… — потрясённо ахнул участковый, провожая её округлившимися от изумления глазами. — Это же Тайка, — невозмутимо перебил его Гриня, ободряюще хлопнув по плечу, и участковый едва не пошатнулся. — Она же вед… ведает всё. Ей от бабки такие способности достались. Талант. Идёмте в сарай, товарищ старлей, я вам поближе своего конягу покажу. — А где её бабушка? — вспомнил Михаил, послушно следуя за Гриней в сарай. Там пахло маслом, бензином, нагретым железом, и это было ничуть не хуже, чем запах лесных трав. — Замуж вышла, — как-то кратко и уклончиво ответил Гриня. — Сколько же ей лет? — хмыкнул участковый. — Да молодая совсем, — повёл Гриня могучим плечом. — Смотри, чего я делаю-то. Тут Михаил спохватился, что, кажется, пал до собирания сплетен, и с интересом присел на чурбачок возле колеса «Ямахи». В сарае они задержались до темноты. Мысленно участковый уже решил купить себе в кредит байк, а не автомобиль, как раньше намеревался. А что? По лесным да просёлочным дорогам гонять — самое оно! Гриня его в этой затее всемерно поддержал, но посоветовал для начала всё-таки взять «Хонду» — поменьше, полегче. Оба тут же нырнули в свои смартфоны, увлечённо сравнивая разные марки «Хонд». Когда Михаил в очередной раз поднял голову, рассеянно выглянув в дверной проём, уже начинало смеркаться. Либо приближался дождь — по крайней мере, серое небо заполнили невесть откуда налетевшие кучевые облака, весьма похожие на грозовые тучи. И ветерок, пригнавший эти облака, явственно дохнул холодом. Михаил собирался залезть на какой-нибудь погодный сайт и глянуть, что к чему, когда Гриня, только что упоённо возившийся со смартфоном, вскочил со своего места. Он будто вытянулся, то ли прислушиваясь, то ли принюхиваясь к чему-то, происходящему снаружи. И даже стал выше ростом — по крайней мере, его русая макушка теперь едва не касалась потолка сарая. Ну и ну! Оторопевшему Михаилу, взирающему на него снизу вверх, вдруг показалось, что перед ним не человек, не молодой байкер в соответствующем прикиде, недавно взахлёб живописавший ему какой-то случай из своей походной жизни, а… медведь! Да, настоящий медведь с оскаленной клыкастой пастью — громадный, мощный, вскинувшийся на задние лапы… «Блазнится…» — как завороженный, Михаил поднялся, не отрывая взгляда от Грини. А тот, даже не посмотрев на гостя, стрелой вылетел за дверь. Ошалело постояв ещё несколько мгновений, участковый последовал за ним. Гриня по едва различимой тропке, им же наверняка и протоптанной, устремился прямо в лес. Причём двигался он совершенно бесшумно, словно настоящий дикий зверь. Михаил, не рискуя окликать его, робко поспешал за лесничим в отдалении, не теряя из вида его широкой спины. Внезапно Гриня остановился и снова задрал голову, поводя бородой из стороны в сторону. Тут и замерший на месте участковый различил какие-то смутные звуки. За кустами, в тени раскидистого старого вяза, разговаривали двое. Голоса были мужские, слова можно было хорошо разобрать, но толковали они про что-то, Михаилу совершенно непонятное. Толковали агрессивно, с угрозой. — Чего ты сюда заявился, Лютогор? Дивнозёрье — дивье место, навьей нечисти тут не пристало появляться, — горячо выпалил более низкий голос. — Кто это сказал? — откликнулся другой — почти что лениво, с явной насмешкой. — Это человечье место, не тебе тут распоряжаться, Яромир. Не тебе и уж тем более не мною. — Выведывать что-то пришёл? — гнул своё тот, кого назвали Яромиром. Оба собеседника в стремительно сгущающемся сумраке казались смутными неразличимыми тенями. — Может, у меня свидание здесь, ты не допускаешь такую возможность? — голос Лютогора стал по-лисьи вкрадчивым — Тебе что, своих навьих девок мало? — а вот голос Яромира будто заледенел. — Да и врёшь ты, Кощеев сын, паскудник ты лживый с языком раздвоенным, ни одному твоему слову верить нельзя. Михаил, по малолетству не раз принимавший участие в мальчишеских дворовых разборках, сообразил, что сейчас разразится нешуточная потасовка, и уже приготовился окликнуть потенциальных драчунов, но тут Гриня зашевелился и громовым басом рявкнул: — Что ещё за дела? Это мой лес! Стоят, делят! Дивьи, навьи… Пошли оба вон отсюда! На краткий миг в прогалы туч выглянуло солнце, осветив поляну с вязом, и Михаил наконец ясно рассмотрел обоих спорщиков. Рассмотрел — и чуть не ахнул. Одежда на них была будто из музейных закромов вынута. Белые рубахи с узорочьем по подолам и воротникам, какие-то допотопные штаны, на шеях — нечто вроде оберегов, у каждого свой. А ведь совсем ещё молодые парни. Один — тонкокостный, гибкий, черноволосый, с острым хищным взглядом, второй — русый, как Гриня, крепко сбитый, настоящий славянский богатырь, какими их в мультиках рисуют. «Ролевики, вот это кто!» — решил про себя Михаил, собираясь потребовать у незваных гостей документы. Но тут произошло нечто совсем уж дикое. Темноволосый парень стремглав ринулся в кусты, даже не затрещавшие, и не успел Михаил глазом моргнуть, как из куста вместо него показалась лиса — лёгкой юркой тенью скрылась в зарослях, напоследок махнув хвостом и ощерив клыкастую пасть в ехидной усмешке. Русоволосый же всего-навсего отступил назад, в тень раскидистого мощного вяза, и тоже будто растворился в темноте. Да нет, не в темноте, в дупле — длинном, прорезавшем вяз дупле, виднеющемся на стволе будто чернильное пятно. — Что такое? — еле вымолвил Михаил, растерянно уставившись на Гриню. Тот, словно опомнившись, тряхнул головой, двумя широкими шагами подошёл к участковому и положил ему руку на плечо. На медведя он теперь вовсе и не походил, глядел обеспокоенно. — Ты не переживай так-то, старлей… Михал Юрьич. Я тут за порядком в оба глаза слежу, сам видишь. Так что твоя помощь не требуется. Пойдём отсюда, ушли же они, два этих оглоеда. Михаил тоже потряс головой, пытаясь очнуться от наваждения. Это ему удалось. Двое ролевиков заявились в лес, начали на повышенных тонах выяснять отношения, лесничий сделал им замечание, они разбежались. Вот и всё. Инцидент исчерпан. — А кто такие дивьи и навьи люди? — всё-таки вырвалось у него. Лесничий развёл большими руками и ответил неопределённо: — Ну это вроде как два лагеря. Появляются они тут у нас. Иногда. «Всё-таки ролевики», — с облегчением подумал Михаил и решил пока что к этой скользкой теме не возвращаться. Успеется. Вслух он сказал: — Мне уже на пасеку пора, к Матвеичу, он мне баньку обещал истопить. Проводишь? — Не вопрос, старлей! Михаилу показалось, что лесничий тоже облегчённо вздохнул. Они тепло распрощались возле забора Матвеича. Гриня взял с участкового слово, что тот не будет покупать байк без его помощи, и деловито потопал вниз по улице, торопясь к своему коню. А Михаил повернулся и толкнул резную калитку, которая, само собой, оказалась незапертой. * * * Баньку пасечник затопил знатную, по первому пару отправил туда участкового в одиночку. Чтобы не смущать, как сам застенчиво объяснил, помаргивая своими узкими глазками. Михаил не возражал. Он чувствовал себя как-то смурно (бабушкино словечко), с банным веником обращаться умел и любил. Раздевшись в предбаннике, прошлёпал босыми ногами по горячему полу. Плеснул на раскалённую каменку первый ковш, лениво подумывая, не рискнуть ли всё-таки выпить ледяного квасу, бутыль которого пасечник оставил для него в предбаннике. Но вдруг замер, явственно услышав там, возле своей лежащей на лавке одежды, какое-то хихиканье и возню. А потом чей-то сердитый тонкий шепоток: — Тайка ругаться будет. Не трогай! Пошла отседова, бесстыдница! Кикиморам в бане не место. Будто сама не знаешь. — Не командуй, раскомандовался, — капризно протянул другой голосок. — Тайка командует, Никифор командует, ты командуешь… — Я банник, имею право, — сварливо пробурчал первый. — Т-с-с! Услышит! — А он справный, — кокетливо хихикнул второй голосок, и Михаил, услышав этакое, взмок уже от смущения, а не от горячего пара, дурманящего голову. Дурманящего голову! Вот в чём дело! Участковый ухватился за эту мысль, как за спасительную соломинку, позволяющую сохранить остатки здравого смысла. Он просто перегрелся. Сперва на солнце. А теперь вот в бане. Тепловой удар — и ничего особенного. С этой замечательной мыслью он, как во сне, проделал все положенные банные процедуры, и вышел, завернувшись в махровую простыню и унося в охапке свою одежду. От предложенного пасечником ужина он наотрез отказался и поднялся на второй этаж просторного добротного дома, где в одной из комнат ему была приготовлена свежая постель. Лениво растянувшись на ней, Михаил уже начал было уплывать в первый, самый сладкий сон, когда вдруг подскочил как ужаленный и сел на кровати. А потом снова схватил свою принесённую из предбанника форменную одежду. Он понял, что с ней было не так. Полы его рубашки и штанины брюк были намертво затянуты узлами. * * * Утро выдалось таким ярким, приветливым, песенно-птичьим, что всё, привидевшееся Михаилу накануне, показалось просто каким-то наваждением. Не страшным, скорее смешным. После завтрака (гренки с мёдом и неизменный чай, ни о какой браге речь, естественно, не шла) Михаил пообещал пасечнику, что сейчас вернётся, чтобы поехать вместе с ним в райцентр, аккуратно прикрыл за собой калитку и зашагал к Тайкиному дому. Крыша уже маячила среди древесных крон. Девчонка открыла ему дверь, не успел он даже постучать, — радостно улыбающаяся, в красном халатике, босоногая. Михаил застенчиво потоптался в сенях, вытирая ноги и настороженно оглядываясь в поисках загадочного кота. Того нигде не было видно, и участковый выдохнул с невольным облегчением. Тайка вернулась из горницы, держа в руках шуршащий и вкусно пахнущий полотняный мешочек. К мешочку была приложена бумажка, исписанная ровным бисерным почерком, — очевидно, инструкция по применению. — Вот, там ничего сложного, просто надо пользоваться регулярно. Заваривать вместо чая, — зачастила она, протягивая Михаилу мешочек. — И всё как рукой снимет. Так моя бабушка всегда говорила. Она вздохнула. У Михаила на языке вертелось множество вопросов, но он чувствовал, что пока стоит их придержать. Пока. До поры до времени. — А то, может, позавтракаете? — с надеждой предложила Тайка, но Михаил наскоро отказался и распрощался с благодарностью. На душе у него было легко, несмотря ни на что. Ни на какую эзотерику, ни на какие творящиеся здесь странности. Вот легко — и всё тут. Потому что странности эти были какими-то… весёлыми. «Само название «Дивнозёрье» — неспроста, ты смекни…» Он сбежал с крыльца и, насвистывая себе под нос какую-то детскую песенку, направился к калитке. Но, так и не дойдя до неё, резко остановился и невольно присел на корточки. Над будыльями в огороде, хлопая крыльями и вспархивая, то появлялись, то пропадали два… существа. Одним из них точно был давешний летучий кот с круглыми глазами совы. А вторым — пушистый белый щенок. Тоже с крыльями. «Симаргл», — ошалело вспомнил Михаил то, что сказала ему Тайка. Кот учил щенка летать. Михаил выпрямился, сделав вид, что завязывал шнурок на ботинке, и зашагал дальше. Он же сюда ещё вернётся.