Трое в Ангбанде, не считая собаки

      Чем ближе подъезжали к переправе, тем чаще вспыхивали споры — если на землях нолдор еще было безопасно, хотя бы сколько-то, то как добраться до Ангбанда живыми и не в плену, никто не знал. Отравленные земли, порождающие чудовищ, морготовы твари и существа, которых, по слухам, даже эти твари боялись… И что хуже всего, никто не знал, чего ожидать. Моргот набирал силы, и рассказы что разведчиков, что пленных, чудом сумевших сбежать, внушали только страх и безнадежность.       — Может, выйдет пройти через земли Тургона? — Куруфин который раз за день развернул карту, не придерживая лошадь, — Кажется, он устроился где-то на севере?       — Боюсь, нет, — Финрод покачал головой, — даже я не знаю, куда ушел Тургон и где его город. И вряд ли бы он решился пропустить через свои владения целый отряд эльдар и адана. «И сыновей Феанора,» — повисло в воздухе, и Куруфин поменял тему:       — Если подняться по Миндиб и через Таур-ну-Фуин…       — Дортонион, — перебил его Берен.       — Он сменил название, — Куруфин, не стараясь сдерживать раздражение, смерил смертного неприязненным взглядом, — теперь это Таур-ну-Фуин, когда Враг подмял его.       Берен на недовольство обратил внимания не больше, чем на северный ветер:       — Для меня он всегда Дортонион, — он сделал паузу, вздохнул и заговорил, — это теперь страшная земля. Все больное и какое-то неправильное. Вода отравлена и горчит, летучих мышей — что воронья на побоище, сауроновы волки с орками шастают как у себя на псарне. И все время мерещится дрянь всякая. То шаги, то голоса, то плачет кто горько, то ночью вскакиваешь со страху… Нет, там не пройти. Особенно отрядом.       — И как же ты жил там не один год и даже, если не бахвалишься, Саурону вредил? — труда скрывать сомнение в голосе Куруфин себе не дал, — И даже не обезумел?       Берен в ответ только плечом дернул:       — Выживал. Как-то. Может, и обезумел, опять прозвучало несказанным, но здесь Финрод вмешался, пока разногласия во что похуже не перешли:       — Решим это после переправы. Впереди Бретиль, а там разберемся.       — Бретиль?! — голос Берена изменился, и в нем теперь звучали отчаянная надежда и такой же отчаянный страх, и мольба, которую странно было слышать от него, молчаливого и гордого, — Мой государь, скажи, ты ничего не знаешь о людях, которые пришли туда после… После захвата Дортониона? И о женщине, ее звали Эмельдир, она вела беглецов?       Финрод посмотрел в ответ, не зная, как ответить, и заговорил осторожно, подбирая слова, как говорил бы с раненым и калекой:       — Я слышал. Восемь лет назад в Бретиль пришли беженцы с севера. Женщины и дети, измученные, но не потерявшие духа. Их вела женщина, называвшая себя Эмельдир. Остальные звали ее Мужесердой.       — Дошли, — беззвучно выдохнул Берен, и столько облегчения было в этом, что Финроду стало стыдно за следующие слова, будто это он был виновен в падении Дортониона, — хвала Эру и всем вашим Валар, они дошли!       — Часть их ушла в Хитлум, но часть осталась, и Эмельдир с ними, — продолжил Финрод и запнулся, — и четыре года назад она умерла. Люди говорили, от усталости и горя, которое пережила.       Берен опустил голову и ехал молча, только стиснул узду одной рукой, а второй нашупал бусину на шейном шнурке, и заговорил не сразу, с горечью:       — Спасибо, мой государь. Это лучше, чем я боялся услышать. Спасибо.       — Эмельдир, — спросил Куруфин, который явно язвить расхотел, — кто она была?       — Моя мать, — ответил Берен и молчал до самой реки.       Курган у переправы, где похоронили Эмельдир, был совсем небольшим. Много ли земли принесут женские и детские руки, и много ли тех рук осталось? И все же он был зелен, и кто-то установил памятный знак на вершине, и у подножия, несмотря на осень, цвела звездчатка — крохотные белые цветочки, не боящиеся ни мороза, ни дождей. Такие же, как в Ладросе. Чтоб приехать сюда, пришлось свернуть с дороги, но возразить ни у кого не хватило духу. Берен поднялся на холм и долго стоял, глядя на знак и слова на нем: «Надежду я дала своим людям, но у меня надежды не осталось». Горло схватило, точно ошейником — заговорить бы, крикнуть, осыпать проклятиями, да хоть заплакать — но не было ни слов, ни слез, только горечь, точно он пил воду из отравленного ручья.       Вниз с кургана Берен почти сбежал и только тогда слова вернулись:       — Когда мой предок, Беор, пришёл сюда из-за гор… Мне рассказывали, он был счастлив, что нашёл земли, свободные от зла. Недолго они были свободны.       — Мой… наш дед рассказывал мне, — ответил Финрод после паузы, — когда он пришел в Аман, он тоже радовался и верил, что нашел земли, свободные от зла.