Бог неба

Ваал любил лишь небо. Небо было первым, что увидел он, когда из тёплой материнской утробы его выбросило в холодный бесприютный мир. Нежной лазурью оно встретило того, кто провозгласит себя богом. И будущий Ваал был так ошарашен открывшимся перед ним безграничным пространством, что издал громкий протяжный крик. Кричат все новорождённые — но он будто бы пытался достичь своим голосом горизонта. Само собой, безуспешно. Никто не рождается дурным от природы — даже самые отпетые негодяи были изначально невинны. Когда же поселилась в Ваале отрава, побуждавшая его ломать чужие судьбы? Когда он в пять лет раздавил лягушку для потехи? Когда в десять стащил из лавки хлеб — отнюдь не из-за голода, а вновь ради извечной забавы? Когда в шестнадцать соблазнил — в первый раз — возлюбленную своего товарища? Тьма в нём росла с годами, подпитываясь всё новыми гнусными поступками, число коих он, казалось, вознамерился сравнять с числом звёзд на небе. Его истинное имя стёрлось из памяти людей, а вероятно — и из его собственной. Изучая во время очередного своего визита в библиотеку увесистый том, посвящённый мифологии разных народов, он дошёл до шумеров и встретил упоминание Ваала — бога неба, войны, плодородия… «Небо — вот это по мне! — рассуждал юноша. — Война… что ж, при надобности и она сойдёт. А плодородие… определённо не моё поприще, хотя если принять во внимание то, что ведёт к нему…». С тех пор он нарёкся Ваалом и велел всем называть себя исключительно этим именем. По окончании школы Ваал задумал поступить в семинарию — единственно для того, чтобы, зарекомендовав себя поначалу прилежным учеником и истым христианином, в один момент разрушить эти иллюзии. Но он не продержался там и двух недель: инспектор обнаружил, что непристойные стихи Ваала (составлявшие значительную часть его творчества) с упоением скандируют почти все его однокашники. Обвинённый в разложении юношества, стихотворец был изгнан с волчьим билетом. Так и начался его путь — без звания, без дома, без стыда, без чести. Не будь Ваал поэтом, он однозначно стал бы актёром. Трактиры, постоялые дворы, церкви, тюрьмы, богадельни — всё это было только декорациями для его спектаклей. Что там Гран-Гиньоль — здесь все ужасы были подлинными. Декорации сменялись, и одни лишь небеса беспрестанно сопровождали его. Если бы небо над Ваалом вздумало уподобляться небу из произведений классиков, которое должно быть зеркалом помыслов героев или же их судьёю — оно было бы постоянно затянуто чёрными тучами и непрерывно оплакивало бы дождём многочисленных жертв нечестивца. Но нет — тёплыми солнечными лучами ласкало оно Ваала, когда тот убивал — неважно, плоть или душу. Нежно-розовые, лиловые и багряные облака были свидетелями беспорядочного переплетения тел. А яркие звёзды подмигивали Ваалу, когда тот безмятежно лежал в грязной луже, выдворенный из очередного кабака за пьяный дебош, невзирая на все его воззвания к статусу великого поэта. Когда Ваалу случалось упасть — подниматься на ноги он не спешил, проводя вместо этого минуту или две в созерцании небосвода. Иной раз он с глубокомысленным видом изрекал: «Порой нужно шмякнуться оземь, чтобы увидеть звёзды», иной раз с его уст слетал лишь поток нецензурной брани. Но обычно он, нимало не стесняясь окружающих, просто говорил: «Приветствую вас, мои владения». Небеса Ваал и впрямь считал своими. Основы астрономии были ему известны: он знал, что Земля круглая, а следовательно, никакого края света не достигнуть; что существует великое множество звёзд и планет; что Вселенная бесконечна, и небесного купола не коснуться, как высоко бы ты ни взлетел… Но он был убеждён: учёным мужам известно далеко не всё. И верил в то, что на небесах цветут его сады и пасутся его стада, с искренностью, которую было бы сложно в нём заподозрить. Неоднократно Ваала спрашивали — атеист ли он? Тот всегда отвечал, что верит в себя, а значит, атеистом быть не может. Если его называли богохульником, он со смехом возражал, что самого себя хулить не способен. Костюм Ваала являл собой воплощение утраченного величия. Некогда дорогой и роскошный, пошитый на пике славы, за годы скитаний он превратился в заношенную тряпку. Пиджак продрался на локтях и лишился доброй половины пуговиц, когда-то белая рубашка приобрела серый цвет, брюки до неприличия измазались в грязи и обзавелись пузырями на коленях… Но внешний вид волновал Ваала меньше всего — тем более что он заставлял людей обоего пола терять рассудок вне зависимости от того, как он выглядел и как себя вёл. Сей странный магнетизм он также списывал не только на свой талант, но и на свою божественную натуру. Если бы Ваал не был Ваалом — он вполне мог бы наречь себя Шивой. Танец был для него почти такой же стихией, как и поэзия. Когда в кабаке, в котором он останавливался, начинала звучать музыка, он моментально вскакивал с места и пускался в пляс, и движения эти невозможно было причислить ни к одной известной человечеству разновидности танцевального искусства. Он высоко вскидывал ноги, размахивал руками, как ветряная мельница крыльями, вертелся волчком, качал головой, словно пьяный (впрочем, зачастую именно пьяным он и был), носился вдоль столов, оглушительно стуча каблуками и бесцеремонно расталкивая всех, кто ему мешал… Кто знает — быть может, именно такими были ритуальные танцы в честь одноимённого бога?.. Иногда Ваал вытаскивал из толпы какую-нибудь приглянувшуюся ему девушку и вовлекал её в свою безумную пляску. Обычно та попросту повисала на нём, еле перебирая ногами, будучи не в силах угнаться за его бешеным темпом. Как только партнёрша начинала казаться Ваалу обузой — он без лишних сантиментов отпускал её из своей хватки, не заботясь о том, удержит ли та равновесие. Когда-то Ваал слышал чьё-то суждение, что, зачиная детей, человек становится равным богу. Однако сам он этого мнения не разделял: соитие было для него высшей точкой блаженства, но мысль о том, что его семя даст плоды, нисколько его не прельщала. А вот возможность закончить чей-нибудь земной век представлялась крайне соблазнительной… Богом Ваал себя чувствовал всегда. Богом почитаемым или богом поверженным — значения для него не имело. Каким бы венком его ни увенчивали — лавровым или терновым, главное — звёзды неизменно сияли ярче любых бриллиантов и золотых марок. И звёзды же стали последним, что Ваал видел в своей жизни. Изнурённый болезнью, он с немалым трудом дополз до двери, чтобы отворить её и напоследок вглядеться в небо. Свою вотчину, своё главное вдохновение и единственную любовь. Кто-то сказал про него — «откинулся», кто-то — «протянул ноги», кто-то — «отдал богу душу»… но Ваал верил только в одного бога — себя. Да и была ли у него душа?..