мама

      Мне три или чуть меньше. В коридоре на полу лежат какие-то журналы, книжки с картинками, детский конструктор. Мама на табуретке, я — у нее на коленях. Мы читаем комикс про Микки-Мауса. Он мне так нравится, хоть и зачитан до такой степени, что страницы разлетаются. Мне нравится читать и нравится сидеть с мамой. А ей нравится просто быть со мной.       Мне около четырех. Мама спит, я ее не бужу, но мне так хочется показать ей, как я ее люблю, что я решаю ее поцеловать. Крашу губы найденной в ее косметичке помадой и целую в щеку. Крашу другой, не стирая прежнюю, криво, но так старательно — и снова целую. Мама просыпается с полукругом детских поцелуев от щеки до середины лба и смеется.       Мне три или даже чуть меньше, мы лежим в нашей комнате на старом раскладном диване. На стене старые часы-ходики, которых я боюсь. Мама обнимает и говорит, что они не страшные, но я все равно немного тревожусь. Как обычно, говорим перед сном добрые слова.       — спокойной ночи, солнышко       Отвечаю со всей детской непосредственностью:       — спокойной ночи, моя травка       Она смеется.       — почему же травка?       — потому что травке нужно солнышко, чтобы расти, а солнышку нужна травка, чтобы было, кому светить       В темноте не вижу, но по голосу отчетливо понимаю: она улыбается.       Мне четыре или около, лето, возможно — июль, вечер, тепло и пыльно, я сижу на старой детской площадке во дворе двухэтажных домов. Мама уходит в магазин, оставляя меня играть, а я кричу, словно в шутку, что хочу яблочный сок — и забываю об этом, снова играю, увлечена своими детскими делами. Она возвращается через какое-то время, глаза теплые-теплые. Яблочный сок — маленькая коробочка, трубочка, пью торопливо, чуть не пролив. Мама улыбается, и я вместе с ней.       Мне четыре, мы в Турции, нам плетут тонкие косички и крепят на горячий клей бусины. Мне и маме — одинаковые прически, у нее длиннее, у меня короче. Вечером прохладно, и она приносит мне что-то. Подарок? Розовый спортивный костюм с Барби. На следующий день я прошу у нее часы, и она не отказывает. Душно, рынок, люди — и детские розовые часики на руке.       А больше я не помню ничего. Совсем.

***

      Жду ее на кухне, забравшись с ногами на подоконник, смотрю на улицу. Рядом дед.       — чего ты тут сидишь?       — маму жду, когда же она уже вернется, я скучаю       — она не вернется, она умерла       Меня берегли, не зная, как сказать, а он просто уронил на меня этот факт и оставил с ним. Кажется, тогда я перестала разговаривать на какое-то время.       Все, что у меня осталось — несколько ее платьев, старые фотографии и горсть картинок в голове. Несколько лет назад я еще могла воспроизвести ее голос, сейчас — нет, сейчас, как ни старайся, ничего не получается, как страницу вырвали из книги.       Одну вырванную страницу я переживу. Но что будет, когда все страницы исчезнут?       Я боюсь открыть книгу и понять, что от нее осталась одна обложка.       Как и от нее.       Только имя и две даты — рождение и смерть.