Тень в вагоне

Всё, что знал о себе я, было его работой: он сказал, не исправить того, что со мной случилось. Не поднять мою мать за рукав из морского ила. А контейнер с телами остался на старых фото среди груды вещдоков за семьдесят третий год. Гарри спас свою совесть, но более ничего. Ничего он не знал. Он учил меня видеть больше, и о наших секретах лишь пара соседских кошек рассказали бы тем, кто наткнулся на их могилы. Я выплёскивал голод, но это не проходило. Ни лекарство, ни цепи — он дал мне другой рецепт: «Много тех, кто достоин в твою превратиться цель». Но я не был герой, и не был защитник слабых, не ходил в кабаки, не искал ни любви ни славы. Только голод и кровь под забралом прикрытых век. Почему мой учитель решил, что я человек? В тот четверг он вернулся чуть раньше седьмого часа. Протекали сквозь скотч искажённые лампой тени. Он увидел останки и стол в полиэтилене, как подросшему монстру сдаётся сырое мясо, как чудесно и точно танцует моя пила. Я с улыбкой сказал ему: «Папа, а ты был прав!» И теперь, размышляя, я вижу его сквозь годы: побелевшие скулы и взгляд — огневое дуло, и ответ «нет я не был…», застрявший, как пункты кода, между тем, кем я был, и каким он меня задумал. В документе о смерти отсутствуют две страницы: где клеймо «добровольно», убийственный жёсткий принцип, как значок полицейского, сорванный на прощание с униформы того, кто не выполнил обещаний? Но теперь-то я знаю правду, как знаю смерть. Он взглянул на меня — и больше не смог смотреть. Ты лежишь под землёй. Ты — мазок на стекле сомнений, третий в первом ряду. Этот город — стальной контейнер, где остался ребёнок — играть с постаревшим скотчем. В том далёком порту ты забрал мою оболочку, но всё, бывшее мной, утонуло в крови и лжи. Мы мертвы с тобой, пап. Только монстр остался жив.