Не место для бабочек II: Наследие Страж-камня

Крохотный чулан, почти целиком заставленный сундуками и шкафами. Почти все из них пусты — было время изучить. Только какой-то ненужный мусор, по мнению крестоносцев, совсем не полезный ни их великому делу, ни им самим лично. На дне сундука, под какими-то тряпками и обрывками заляпанной чернилами бумаги Лим нашел четки и точильный камень. В шкафу — затупленный кинжал с исцарапанной рукоятью. Прятать пришлось в тонкий матрас, чтобы тоже не унесли, не забрали, как и все остальное. Он точил кинжал ночами, под треск единственного факела, под мерный храп из-за тонкой стены. Там, по ту сторону, спали обыкновенные люди, в жизни не убившие никого более сознательного, чем свинья или курица. Иногда кто-то подвывал во сне, и Лим вздрагивал; в один из таких моментов даже сильно порезал руку. Крохотного запаса чар хватило, чтобы эту рану замаскировать, и нож благополучно остался при нем. Дважды в день, утром и вечером, к нему заходит тучная некрасивая баба, смотрит с каким-то жалостливым отвращением, вносит сначала таз с водой, потом — тарелку с жидкой похлебкой. Забирает пустую тарелку и полупустой таз, уходит, не сказав ни слова. Быстро, технично, избегая его взгляда. То ли боится, то ли по умолчанию ненавидит. Скрипит ключ в замке, и он снова остается один. Сколько уже прошло? Около недели? Или всего пара суток? Лим не уверен. В подвале, где они поселились, нет никаких окон, да и не может быть. Лим точит свой нож своим точильным камнем. На запястье позвякивают исцарапанные деревянные чётки. Тоже его собственные. Он ждал, и сегодня время пришло. За стеной снова храп, прерываемый редкими стонами, которые уже не пугают и не трогают. Дрожащая рука вцепилась в рукоять кинжала; рукавом пожертвованного кем-то рубища он протирает пыльное зеркало и усмехается своему отражению. Кто сказал, что у аазимаров не растет борода? Этот кто-то просто видел мало аазимаров. Кинжал в отражении кажется мутным, тогда как на самом деле ярко отражает неверный факельный свет. Оранжево-красные глаза отражения смотрят в ожидании, пока лезвие приближается к мокрой шее, к покрытому потеками лицу. «Еще немного. Все получится». Прикосновение холодного металла к коже пробуждает едва забытую дрожь. Лим вздрагивает, но успевает убрать руку чуть дальше. Зажмуривается, отгоняя образы, которые никак не могут от него отвязаться, хотя необходимо выбросить их из головы, чтобы все получилось. Отражение снова ровно, не мигая, смотрит ему в глаза. Там, на дне радужек, колышется рыжее пламя. Еще попытка. Кинжал холодный, но это больше не пугает. Затаив дыхание, Лим медленно ведет острым лезвием от шеи к подбородку; волоски неохотно осыпаются, будто искры догорающего костра. Он сбривает щетину с щек, старательно, уже смелее, избавляется от усов. Умывается из таза с питьевой водой — лучше, чем ничего. Настает очередь волос. Снова образы, снова воспоминания мелькают за закрытыми веками, стоит только моргнуть. Красно-оранжевая пакля когда-то была гладкой, слабо мерцающей шевелюрой. Калиса любила перебирать их, заплетать в косы. Угрожала, что возьмет несколько прядей и сделает себе тетиву. Говорила, что он приносит удачу, а лук с его волосом будет бить без промаха. Для охотницы, проведшей в пустошах почти всю жизнь, она слишком доверяла приметам. Кинжал снова тянется к пакле; плотно свалявшиеся волосы не поддаются сразу, и Лим остервенело возится с ними добрые десять минут. Он помнит, как посеревшая плоть Калисы с трудом поддавалась короткому мечу, как летела в стороны вязкая оскверненная кровь. Он помнил взгляд из-под синеватых набухших век без ресниц, помнил потемневшее от крови облако светлых волос, рассыпавшееся, подобно жуткому нимбу, вокруг лысого затылка. Пакля падает на пол, огромный клок спутанных волос похож на жуткую ядовитую тварь, свившуюся в клубок. Она лежит рядом с его босой ногой, так близко, что жесткие волоски щекочут пальцы. Это лучше, чем теплое, темно-красное, ручьем льющееся из вспоротой шеи. Арчибальд был самым невыносимым и высокомерным старым пердуном. Он любил читать нотации «бестолковому» Лиму, вечно утверждал, что он растрачивает свой потенциал на «эту дурацкую алхимию». Но учил его магии — маленьким фокусам, для которых не нужны никакие реагенты, кроме внутреннего резерва. До Арчи Лим понятия не имел об этом резерве, тем более о том, что он у него есть. Менторский тон, высокомерно задранный острый нос, идеально, до зеркального блеска зачесанные седовато-русые волосы. Арчи дал бы фору любому эльфу, самому чопорному и чванливому. Он всегда пах мылом, даже после долгой дороги, и терпеть не мог, когда его называли Арчи. Его волосы трансформацию пережили лучше — наверное, это был самый волосатый гуль в истории. Он все еще пах мылом, когда шипя вываливал деформированный язык, тянул крючковатые пальцы к шее нерадивого. Идеально отглаженная мантия висела на его теле как старая половая тряпка. Лим саданул по его шее трижды, прежде чем то, что было Арчи, рухнуло в разлом. Он слышал его шипение долгие несколько мгновений, прежде чем он прервался отвратительным шлепком. Пакля уже на полу, осталось лишь слегка подровнять, и можно переходить к мытью. Рука Лима медленно, уже гораздо тверже срезает прядь за прядью, укорачивает то, что кажется лишним и чужеродным. С затылком немного сложнее, действовать приходится наощупь, а для этого проще всего закрыть глаза. «Закрой глаза!» «Зачем? Я же тогда ничего не увижу» «Некоторые вещи можно увидеть только с закрытыми глазами…» Айя, дезнитка, их ангел-хранитель. Она всегда улыбалась, будто в этом мире совсем ничто не может ей навредить. На привале она любила мурлыкать себе под нос легкую прилипчивую мелодию, всегда разную. Бесполезно было спрашивать, что это за песня — она всегда просила закрыть глаза и услышать свою собственную, увидеть ее внутри себя. Сияюще-светлая натура Айи не поддалась порче до самого конца. Иссохшая серая кожа, рассыпавшиеся по земле темные локоны, но испуганные, живые темные глаза. Она из последних сил окружила их двоих сиянием, в последний раз попросила у богини помощи. Исцелила его. И попросила забрать жизнь, пока не стало слишком поздно. Пока она не стала такой же, как остальные. Под серой кожей была живая, чистая плоть, так и не тронутая скверной. Она умерла чистой. Наощупь и затылок, и виски, кажется, одной длины. Точнее не скажешь — к сожалению, у Лима нет глаз на ладонях. Кинжал отправляется под матрас, настало время водных процедур. Он сбрасывает неудобную жесткую рубаху, развязывает пояс на штанах и не жалея чистоты и сухости пола обтирается тряпкой, смоченной в чистой воде. Холодно. Но необходимо. Почти как закалка. «Ныряй, салага» «Сдурел? Вода же холодная» «Ныряй, пока я сам тебя туда не сбросил» Тормунд любил муштру. Больше, чем муштру, он любил только молиться. Иногда всем им казалось, что Тору место в каком-нибудь паладинском ордене, а не среди наемников, но вслух этого старались не говорить. Тор научил его, городского мальчишку, выживать без мам, нянь и теплой ванны, и выглядеть при этом прилично. Он же научил Лима владеть оружием — до этого ничем, кроме искусства переливать жидкости из одного сосуда в другой, Лим не владел. И не мог себя защитить. Зато теперь… Если бы Тормунд был в себе, он бы оценил, как ловко Лим отбил несколько выпадов тяжелого топора, который сжимало его собственное тело. Выпавшая борода скрывала все это время по-дворфийски мощный подбородок, широкий шрам от старой травмы пересекал скулу. Лиму казалось, что только люди или эльфы могут становиться гулями, но он ошибался. А еще он узнал, что гуля легко поджечь при помощи алхимического огня. Особенно пятью колбами подряд. Озеро горящего состава отрезало вопящую тварь от него, там же, где-то за спиной Тормунда, только что умерла Айя. Останки Калисы совсем не подавали признаков не-жизни за спиной. Он отделал ее так, что там нечему уже шевелиться. Все закончилось так же быстро, как и началось. Вскоре на разграбленной демонами улице Кенабреса, еще несколько часов назад яркой и чистой, стало смертельно тихо. Воняло паленым мясом. Облачаться обратно в рубище Лим не собирался: у начищенного кинжала было и другое применение, кроме парикмахерских забот. Старый замок поддался с первого раза, дверь едва слышно скрипнула. В общей комнате, конечно, никого. Одежда нашлась быстро, так же скоро обнаружился сундук с его собственными пожитками. Подумать только, и это его посчитали сумасшедшим! В сундуке свободно свалены короткий меч, арбалет, болты россыпью (расшитый золотом колчан кто-то умыкнул) и несколько банок с горючими и ядовитыми составами. Редкая удача, что все это уцелело. Скоро заглянет патруль, откроет люк, застучит ботинками по ступеням. Местные проснутся, бросятся на кухню, примутся расспрашивать своих «героев» об их подвигах, и те с готовностью соврут, что все у них отлично получается. Лим занял место, которое приметил еще когда его привели сюда: удобная тенистая ниша со стенным шкафом, лишенным одной из створок. Крестоносцы, рафинированные рыцари, прогнившие по своей натуре, не доверяющие собственным идеалам… Тормунд был прав, что не пошел к ним. Наемники как-то честнее: берут только то, что им причитается. Праведные рыцари тащат все, что могут утащить. Наверное, поэтому Лим так хотел примкнуть к единственной группе, претендующей на адекватность в пылающем, залитом кровью аду Кенабреса. Чтобы мстить демонам, а не стать их кормом в ближайшем бою, чтобы заниматься делом, а не просто рассуждать о морали и долге. Работать придется бесплатно. Что же… Лим возьмет свою плату моральным удовлетворением. Скрипнул люк, патруль застучал сапогами по лестнице, со стороны жилой комнаты послышались голоса и торопливые шаги. Пора.