Не место для бабочек II: Наследие Страж-камня

«Добро не бывает злым, как свет не бывает темным. Хорошая жрица знает это». Голос из прошлого звучит в памяти так громко, что Мерисиэль вздрагивает. Осматривается — никто ничего не заметил, и репутация не пострадала. Голос из прошлого должен бы ею гордиться, но он продолжает поучать даже теперь. Под ногами рукотворная брусчатка, тоннель стоков выглядит вполне чисто и безопасно по сравнению с пещерами — а это точно стоки, самая обычная ливневая канализация. Пафосный зал святилища выходит дверями именно сюда — не иронично ли? Было бы иронично, но «Хорошая жрица не смеется там, где стоит плакать». Так что совершенно ничего смешного, совсем ничего. Мерисиэль, как всегда, подавляет завистливый вздох, потому что хорошим паладинам шутить после стольких смертей статус очень даже позволяет. Или конкретно вот этому паладину абсолютно насрать, что ей там можно и чего нельзя. — А забавно, что с одной стороны они озаботились магическим замком, а с другой — двери нараспашку, — притворно-расслабленная усмешка изгибает губы Сиилы. — Как будто нас они боялись больше, чем крестоносного войска. — Может, боялись совсем не нас, Сиила, — вкрадчиво отвечает Камелия. Она идет чуть позади. — Не думаю, что за время нашего продвижения культисты успели бы сделать ремонт. — О! Ты недооцениваешь дальновидность демонопоклонников: даже ковры и яблоки только для нас, ненаглядных, — невпопад бросает Ланн. Его взгляд шарит по стенам коридора, ныряет в узкий ручей ливнёвки, поднимается к факелам под потолком. Лук висит за спиной, но пальцы сжаты так, будто он держит его в руках. Нервничает — еще бы! Мерисиэль не до конца уверена, что монгрел вообще хоть раз в жизни видел солнечный свет. Запоздало понимает, что бедолага может попросту ослепнуть, и тем закончить для себя и битву за город, и возможность охоты впоследствии. При том уже любой охоты, включая подземную. Этого факта Мерисиэль не учла, и голос из прошлого заунывно тянет: «Хорошая жрица всегда думает наперед». Обладательница голоса мельтешит в сознании, она пахнет мылом и архивной пылью. Высока – даже слишком, вдвое выше Мерисиэль — и определенно женщина. На груди строгой мантии вышит символ Иомедай, а вместо лица неопределенное марево. Волосы убраны в высокий пучок, но о цвете их тоже остается только гадать. У морока нет имени, только голос: рафинированный, совершенно спокойный, с нажимом на «хорошая жрица» в каждой своей фразе. Он не говорит ничего интересного, только цитирует скучные заповеди, которым Мерисиэль просто обязана беспрекословно подчиняться. В этой ситуации не нужна Ри, нервная девчонка, которой страшно и больно, которая не помнит о себе практически ничего, и даже полное имя прочитала на собственных наручах. Нужна Мерисиэль, серьезная умная жрица с кирпично-твердым лицом, лишенная всех эмоций, кроме сострадания и милосердия. Это ведь эмоции?.. «Хорошая жрица сдержанна, сострадательна и милосердна», — услужливо отзывается память. Великанша говорит медленно и ровно, будто доносит до нерадивой ученицы общеизвестные истины, к тому же, не в первый раз. А дурочка Ри никак не запомнит, что она хорошая жрица. Хорошая жрица должна, кругом и постоянно. А вот хорошей жрице никто ничего не должен. Почему на мантии этой тетки символ Иомедай, откуда вообще такие страшные и строгие заповеди, если сама-то Ри посвятила жизнь Госпоже сновидений? Богиня никогда ничего подобного не говорила, да и чудом сохранившихся в голове теологических знаний хватало, чтобы знать о несвойственности строгости для нее в целом. Дезна, скорей, порывиста, беспорядочно добра, непредсказуема, как весенний ветерок, изменчива и совершенно не занудна. Так почему бы не забыть ненужные заповеди и не вспомнить, что ее все-таки зовут Ри? Почему не оставить длинное и пафосное «Мерисиэль» какой-нибудь серьезной женщине со строгим пучком на умной голове? Потому что «Хорошая жрица сдержанна, сострадательна и милосердна», вот почему. И никакая Ри не нужна ни храброй Сииле, ни скрытной Камелии, ни даже Ланну, эпитет для которого не получается выбрать. Добрый? Пошло. Смелый? Банально. Добросмелозадумчивый? Такого слова вообще нет! Было кое-что еще из прошлого, что Ри смогла осознать, когда пришла в себя на праздничной площади. Во-первых, именно Ри ее называла мама. Во-вторых — Ри с детства тянуло на приключения и всеобщее спасение. В третьих — мама определенно была против, потому и отдала Ри в церковный хор. И все на этом, и хватит. И даже Дезна не показывает большего, будто Ри и вовсе не нужно ничего о себе знать. А Ри не спрашивает богиню о прошлом, потому что: «Хорошая жрица не задает Богине вопросов. Служение не терпит сомнений». Поверхность встретила их неожиданно — широким проломом в потолке стока. Откуда-то сверху доносится красноречивый звон стали и запах факельного масла; Аневия ускоряет шаг, на лице ее смешались надежда и страх. Она все еще морщится, когда наступает на поврежденную ногу, все еще опирается на потертый посох, одолженный у монгрелов, но выглядит уже более крепкой, чем в их первую встречу. Сращивать переломы Мерисиэль не умеет, и потому снова ощущает болючий укол совести, когда непостижимо-сильная женщина вперед нее начинает карабкаться по завалу наверх. Сиила снова серьезна; она почти так же ловко, как совершенно лишенный брони Ланн, взлетает по влажным камням и протягивает Ри широкую крепкую ладонь. Подъем дался им легко, чего не скажешь о пыхтящем от напряжения старике Гверме, который все-таки пошел вперед вместе с ними, оставив позади относительно безопасные теперь подземелья. Напыщенный аристократ, делец, привыкший покупать все и всех, сейчас выглядит насмерть перепуганным дедушкой, и против воли Ри испытывает к нему неуместную жалость. О, нет! У хороших жриц это называется «милосердие». От самого интересного их снова отделяет дверь, и Ри малодушно думает: «А не повернуть ли назад?». Но смотрит на решительно сжавшего лук Ланна и сама себе отвечает: «А не повернуть». «Хорошая жрица умеет принять ответственность за страждущих и испуганных». А еще — «Хорошая жрица — образец спокойствия и выдержки». — Сиила, мы готовы, — бесцветный голос хорошей жрицы тих, но паладин, нетерпеливо переступив с ноги на ногу, послушно толкает дверь. Запах крови и гари бьет в нос, звон стали почти оглушает. Пленники подземелий вылетают в крошечный коридор крепости чтобы увидеть, как огромная и невыносимо величественная полуорчиха в золотящихся рыцарских латах рассекает пополам ярко-красного бабау. Демон почти жалобно скулит, когда тяжелый двуручный меч опускается на его плечо, хрипит, когда сталь проходит ниже, тянет лапы, будто надеясь убрать клинок как гигантскую занозу и неожиданно спасти себе жизнь. И затихает на залитом кровью полу, конвульсивно дернувшись, уже разделенная на две неравные части от плеча до бедра. — Ирабет! — Аневия легко, будто не было никакого перелома, бросается к воительнице. Залитая кровью величественная полуорчиха поднимает на нее неожиданно потеплевший взгляд. Страх. Надежда. Узнавание. Нежность. В этом взгляде мелькнула целая гамма чувств. Женщины обнялись крепко, отчаянно, и серьезная Аневия теперь выглядит как никогда счастливо и спокойно. — Кто это? — негромко, в самое ухо Аневии, будто никого — ни их странной компании, ни замерших в нерешительности рыцарей вокруг — нет в комнате. — Это друзья, Бет, — Аневия дает себе труд обернуться, украдкой смахивает слезы. Она сияет как начищенный котелок, впервые за все время знакомства. — Я выжила только благодаря им. Ирабет хмуро смотрит на Мерисиэль, недоверчиво на Камелию и совсем уж подозрительно — на Ланна. Монгрел не двигается с места, все еще будто бы невзначай прикрывая хорошую жрицу плечом от суровой женщины, трепетно обнимающей Аневию за талию. Самой Ри в этот момент хочется сделать обратное: закрыть рогатого парня своей тщедушной тушкой, позволить спрятаться. Так смотрят не на союзников, а на чудовищ. — Друзья нам нужны, — она наконец-то смотрит на Сиилу, ее жесткое, будто вырубленное из камня, лицо снова смягчается. — Тем более, умеющие держать в руках оружие. Бастион кишит культистами, мы должны пробиться на улицу и отступить. Поможете? Взгляд возвращается к Мерисиэль. Да как они это делают, как решают выбрать лидером именно ее?! Сама Ри на ее месте скорей отдала бы эту роль Сииле. Что же, придется соответствовать. «Хорошая жрица умеет принять ответственность…». — Да, разумеется. Что там в городе? — голос вышел достаточно твердым? Ну и хорошо. — Демоны по нему маршируют, — Ирабет сереет от едва сдерживаемой злости. — Не защитил нас Страж-камень. Теренделев убита, оборона Кенабреса в руках немногих выживших. Я временно взяла на себя обязанности… Старик Гверм рядом вертит головой, толстые пальцы, увешанные тяжелыми кольцами, теребят край дорогого камзола, расшитого мелкими самоцветами. Его взгляд шныряет по окровавленным доспехам рыцарей, по разрубленным демонам на полу, задерживается на лице мертвого парня в погнутых рыцарских латах и скользит на пару метров правее, где лежит смятая, будто половая тряпка, нижняя часть его тела. Уперся в босую мертвую пятку, нашел глазами явно пожеванный латный ботинок. Делец неразборчиво молится, взгляд пускается по второму кругу: живые рыцари, мертвые демоны, мертвый рыцарь, сапог, живые рыцари… Ирабет замолкает и кивает одному из своих спутников — тощему мальчишке с неожиданно решительными глазами. Из-под погнутого огромного шлема торчат светлые кудряшки, левая рука бессильно висит вдоль тела, будто в рукаве рубахи, торчащей из-под плохо подогнанного нагрудника, совсем ничего нет. Мальчишка кивает и направился к Гверму, аккуратно кладет здоровую руку ему на плечо. — Не сразу заметила среди вас гражданских, — Ирабет коротко взглянула на Камелию, совсем не бьющуюся в истерике, перемазанную в чужой и своей крови. И «гражданской» в ней справедливо не видит. — У меня есть заклинания, я могу… — начала Ри, глядя на раненого паренька. Ирабет отрицательно мотает головой. — Все потом. Сейчас главное выбраться отсюда. Мерисиэль остается только кивнуть. Марш-бросок по коридорам Серого гарнизона мало чем отличался от зачистки лабиринта, только что демонов побольше, да и выглядели они поразнообразнее. К каждой новой клыкастой роже полупустая память выдавала исчерпывающий комментарий, и продвижение не могло замедлить ничто, кроме периодически намертво забаррикадированных дверей и провалившихся балконов. Единственный путь ведет из подвала на самый верх, туда, откуда особенно громко доносится мерное гудение Страж-камня. Который явно безнадежно сломался, раз уж демоны продолжают переть изо всех щелей. Здоровенная махина, напитанная божественной волей, гудит как стая саранчи и видна на каждом пройденном этаже — заостренная верхушка подобно громадному дроту прошибла крепость насквозь. Как отсюда выбираться, если единственный проходимый путь ведет исключительно вверх? Но и там, наверху, все оказалось непросто: вместе с группой культистов их встретила обманчиво-миленькая лилиту. Точеное безглазое личико кривится в ласковой улыбке, ярко-красные губы шепчут нежнейшие из проклятий, и упорно шедшие вперед рыцари дрогнули. Уже почти естественно Ри вскинула руку, сжала рукоять проявившегося ангельского меча; маленькое солнце привычно зажглось над головой. Боли нет, рана не открылась, но сияние снова творит маленькое чудо — почти физически Ри ощущает, как развеивается вязкая паника, видит, как вскидывают головы рыцари, как загораются отвагой их глаза. Ее саму прошивает этим светом насквозь, гвоздит к полу на короткое мгновение, чтобы после подарить невероятную легкость и четкое осознание: они справятся. Выживут. Выберутся отсюда. Лилиту ощерилась, показала совсем не миленькие острые зубы, вытянула длинные когти и бросилась в атаку. Культисты внезапно начинают драться между собой, сквозь шум до Ри доносится что-то про возвращенную надежду, ради которой хочется умереть на стороне добра. Хочется умереть… звучит отвратительно! Взвизгнула тетива, но стрела Ланна в этот раз проходит мимо, будто лилиту в миг переносится на добрый фут в сторону. Лучник неразборчиво ругается и стреляет снова; Сиила с боевым кличем несется вперед, высоко вскинув меч зовет в свидетели Наследницу; рядом, закалив меч силой света, ревет Ирабет. Отблески солнечного света, пробивающиеся в зал сквозь дыру в потолке, пляшут по латам и кольчугам, блестят на когтях демоницы. Безглазая быстро, с уверенной улыбкой спускает с пальцев волну пламени, и несколько рыцарей получают ожоги, но продолжают, сцепив зубы, рубить воздух в опасной близости от ее стройной фигурки. Уже знакомый кудрявый парнишка с криком рухнул на пол и почти сразу затих. Мерисиэль тянет энергию света, выплескивает на обожженых, но это мало что решает. Новый сгусток огня теперь несется прямо ей в лицо; каким-то чудом она проносится мимо, с шипением рассыпаясь об оплавленный камень стены. Камелия совсем рядом: оставив ближний бой рыцарям, она разбрасывает защитные заклинания, без остановки и отдыха, от одного переходя к другому. Ее голос Ри слышит как сплошной поток незнакомых формул, и то один, то другой рыцарь начинает мерцать свежим заклинанием брони, удачи или чего-то совсем уж непонятного. Голубоватый ореол вокруг шаманки чуть колышется, духи тянутся к напряженно натягивающему тетиву Ланну, и следующая стрела отправляется к демонице, чтобы рассыпаться в пыль, едва коснувшись ее волос. Ри направляет лечебное заклинание к парнишке на полу, и он, тяжело дыша, ощупывает стянувшийся ожог на щеке. Безрассудно встает на ноги, подхватывая чей-то меч, и бросается на лилиту с остервенелой ненавистью и безрассудной отвагой. Ни одна атака до сих пор не коснулась демоницы, она со смехом отскакивает на добрые пару футов и выбрасывает вперед изящную руку, спуская с когтей новый огненный шар. В последнюю секунду Ланн выталкивает Мерисиэль из-под атаки, они летят на пол; извернувшись, он умудряется поймать ее голову чешуйчатой лапой за четверть фута от земли, но тут же отлетает в сторону, снесенный потоком горячего воздуха. Грохочут доспехи, сталкиваясь с камнем стен — разметало, кажется, всех. Лилиту облизывает красные губы длинным языком и тянет когти к шее Ри, будто из всех нападавших ее хочет убить в первую очередь. Ри закрывает глаза и шепчет последнее заклинание, направляя лечение в лежащего рядом широкоплечего дварфа, которого порыв огненного ветра почему-то не тронул; он испуганно вскрикивает, когда когти лилиту мелькают у самого его носа, и рубит наотмашь погнутым мечом. Лилиту неожиданно яростно визжит и отшатывается, дает Ри время вскочить на ноги и призвать энергию в последний раз, в отчаянной попытке спасти если не себя, то хотя бы остальных. Здесь нет больше хорошей жрицы, есть только Ри — в последние секунды жизни становится абсолютно плевать на приличия и мифическую хорошесть. Ри тяжело дышит, она кричит от страха — за рыцарей, за Ланна, за Камелию и Сиилу. И за себя, за себя тоже! Лучи целительного света наполняют зал, откатываются от стен широкими волнами, тянутся обратно, огибая гудящую махину Страж-камня. Ри зажмуривается, когда перекошенное от злости лицо лилиту оказывается в полуфуте от ее собственного. Кто-то кричит — отчаянно, срываясь на визг, — но это не Ри, это кто-то другой. Не в ее плоть погружаются холодные когти, не ее ребра хрустят как свежие вафли. Лилиту вскрикивает, ощущение чужого вторжения исчезает, и Ри бессильно оседает на пол. Кто-то аккуратно подхватывает ее и несет прочь; потоки свежего воздуха лижут лицо и жгут свежие раны. А потом затихает вой демоницы вместе со стонами раненых, замолкает Ирабет, командующая отступление. Медленно исчезает стук многих сапог по каменному коридору, стирается запах крови и факельного масла. Последним ускользает биение чьего-то сердца у самого уха — тук-тук, тук-тук, тук-тук…