Фокусник

Бессонная ночь плавно перетекает в утро, а Юлиан дель Эйве одновременно пытается спрятаться от серенького осеннего света и рассмотреть в зеркале собственное отражение. Отражение ему не нравится. Оно отвечает Кондору тем же. Когда позволяет себе немного честности - редкое удовольствие для придворного мага - Кондор признаёт, что ему вообще мало что нравится. В минуты подлинной искренности - отражение криво улыбается, поймав его на попытке заткнуть уши от воображаемого голоса Присциллы, твердящего что-то о плеоназмах… Так вот, в минуты подлинной искренности с самим собой Кондор чувствует, что возвращение принца домой было главной ошибкой. Его, Кондора, ошибкой. Нужно было позволить Дару сгинуть там, в чужих землях, отправиться к Неблагому, к чёрту, к чёрту, к чёрту… Кривая улыбка не покидает бледное лицо: ругаться иномирными словами приятно и безопасно. Спасибо Мари за большой запас - по словечку на каждое пробуждение. Если бы не Дар, всего этого не было бы. Ни интриг, ни “посланниц Богини”, ни ежедневных попыток превратиться из уличного фокусника в уважаемого волшебника. Магии больше не было бы. И Мари. Юлиан вздыхает и трёт переносицу. Жалость к себе - это тоже редкое удовольствие, весьма болезненное, как раз в его вкусе. Голос Присциллы уступает место другим: насмешливым - Антеи и Ренара, дразнящему и едкому - Феликса. Шрамы, оставленные ее ногтями, поверх шрамов, оставленных бритвой - ерунда. Феликс научил Кондора, что слова могут ранить больнее и глубже. Уличный фокусник. Да. Антуан и Феликс никогда не умели делить игрушки. Сейчас немыслимо представить себя на месте Форжо, но иногда Кондору кажется, что участь этого нелепого человека гораздо счастливее, чем его, и лучше быть Форжо, чем дель Эйве. Первый хотя бы иногда забывает, что кто-то дёргает за ниточки, делает всё, чтобы забыть. Форжо и его безупречные наряды, Форжо и поток его драгоценных мыслей. Форжо и чужой поводок. Дару не нужны бесплодные мысли, только действия. Дару не нужен поводок: тому, кто одним взглядом способен заслужить собачью преданность, точно не нужен поводок. В минуты одиночества, когда не получается ни спать, ни работать, а только перебирать разноцветные бутылочки и притворяться, что пьян, Кондор пытается угадать, что он за собака. Смешная длинномордая собака, притворяющаяся птицей, притворяющейся человеком, притворяющимся волшебником, который однажды сказал Феликсу “нет”. Кондора не было в комнате, когда онемевшие губы Юлиана дель Эйве говорили “нет”. Феликс услышал всё, что нужно было услышать, и простил Дара, и не простил Кондора. Присцилла сказала бы, что у Кондора паранойя - и лучше бы паранойя. Вот такой у нас расклад, Мари. Бедная маленькая леди Лидделл, только бы уберечь ее от их смеха, слов и лживого золота. От глаз цвета горячего шоколада, от ледяного ума, от шага не на ту клетку. Здесь все клетки не те, Мари, но за нас уже взялись чьи-то пальцы и обязаны сделать ход. Только бы ты уберегла меня, милая. Рядом с Мари день станет чуть более выносимым. Когда-нибудь Юлиан не выдержит и рассыплется перед ней на осколки, но ещё не время. Маг должен оставаться магом, а Юлиан дель Эйве должен держать лицо. Мари наверняка придумала миллион и один вопрос с тех пор, как они виделись. В ней столько любопытства, столько жизни, столько любви к их проклятому миру! Столько любви… Когда она смотрит на него, Кондор почти вспоминает, что это такое.