Your son

      Эмили закрывает глаза и чувствует, как страх уже привычно сковывает движения. Ей больно, даже физически, но если бы дело было только в этом — она бы встала. Эмили Прентис встаёт всегда, даже если жизнь не просто ставит на колени, а укладывает на лопатки. В конце концов, не убивает же.       Росси смотрит на ее крепко сцепленные в замок руки, на плотно сжатые губы и, он уверен, стиснутые зубы, и понимает, что Эмили не сдастся. Ей больно, он это знает, чувствует, но она — не та женщина, которая позволит себе подобную слабость. Потому что Эмили считает боль слабостью.       Они достаточно давно знакомы, чтобы после совещания, он уверенно пошел за ней, а затем и зашёл в кабинет, закрывая дверь на ключ. И Эмили даже не вскидывает вопросительно бровь, не удивляется, будто знала, что так будет. Хотя, он бы не удивился — Эмили чуть ли не единственной удавалось его читать, как открытую книжку.       — Насколько все плохо?       Если она и хотела что-то скрыть, то не получилось. После похищения, они все приходили в себя не быстро, но Прентис боялась признаться — ее кошмары снова вернулись. Будто желание пожертвовать собой ради чужого ребенка сработало катализатором, откидывая в прошлое, где любовь глупо и безрассудно переплелась с ненавистью и долгом. И Эмили не успевает понять, когда снова погружается в тот мир, которого больше нет, когда кабинет расплывается, оставляя перед ней лишь пейзажи Ирландии, теплую ладонь и маленькую белобрысую макушку.       — Видимо, очень.       Она моргает, осознавая, что не ответила на вопрос. Хотя, ей и не хочется — на самом деле, Прентис вообще не хочется разговаривать, а тем более обсуждать неожиданно вылезшие проблемы. Она знает, что справится, уже справлялась, но Росси смотрит упрямо, давая понять, что его забота — не дань дружбе. Он действительно переживает.       — Все нормально. Просто устала.       Никто не умеет врать так профессионально, как Эмили, и никто не ненавидит это настолько. Потому что память о том, к чему может привести ложь — слишком жива, как и вообще память. И задыхаясь от очередного кошмара, ей приходится сожалеть, что она вообще помнит. И не просто что-то — Эмили Прентис помнит все. Даже то, что хотела бы забыть.       — Хорошая попытка, — Росси садится на маленький диван, появившийся здесь после того, как Эмили стала задерживаться на работе сутками. — Но я знаю тебя. И то, с чем это состояние ассоциируется, не успокаивает.       Они оба знают, о чем говорит Дэвид, но Эмили не хочет лезть в это ещё и наяву. Ей хватает ночи, когда грань между прошлым и настоящим моментально стирается, а крик становится вечным призраком. И, если раньше она думала, что кошмары приходят только дома, то после сегодняшней ночи, проведенной в кабинете, этой иллюзии не остаётся.       — Просто кошмары. Они бывают у всех, Росси.       С этим поспорить сложно, да Росси и не собирается. Вот только знает, что их кошмары — не то, что у всех. В их кошмарах — прошлое, которое ждёт своего часа за углом, в любую секунду готовое выскочить и накинуть удавку на шею. А у тебя может не быть сил или желания с этим бороться.       — Ты похожа на оживший труп. Хотя нет, когда ты была ожившим трупом, и то выглядела лучше, — Эмили усмехается, чувствуя за этим, казалось бы, ничего не значащим высказываем, горечь. Им всем тогда было не просто. — Сколько ты уже не спишь?       Ей не хочется отвечать на этот вопрос, не хочется вообще копаться в собственных кошмарах — являясь психологом она слишком не любит, когда пытаются лезть ей в душу. Но Росси — другое, он — друг, один из тех, кто поддерживал ее всегда. Поэтому Эмили садится рядом, и позволяет все рассказать. В конце концов, это — не слабость, это лишь дружеская беседа на неприятную тему.       — Неделю. После похищения. Но я справлюсь, Росси, уже справлялась.       Она не уверена, кого убеждает больше: его или себя, да это и не важно. Важно то, что страхи облекаются в слова и от этого кажутся ещё острее, ещё опаснее и болезненней. Режут ещё глубже.       — Ты общаешься с Декланом?       Если этот вопрос и удивляет Эмили, то она не продает виду. Лишь сидит рядом: прямая спина и опять сцепленные в замок руки. И Росси злится на нее за это, злится, что она боится перестать, боится отказаться от воспоминаний, которые разъедают сердце и мешают заснуть.       — Нет.       — Почему?       Вот теперь она удивляется, совершенно искренне, и Дэвид рад этому проявлению эмоций. Это напоминает ему ту Эмили, которую он знает, а не специального агента Прентис. Ту, о которой он заботится.       — А почему я должна?       — Не должна, — она смотрит настороженно, будто готова в любую секунду к тому, что он нанесет удар. И, похоже, это ожидание предательства никогда не исчезнет из ее глаз, как бы они все не старались. — Но ты хочешь.       — С чего ты взял?       — Даже до Спенса дошло, что ты любила Дойла. И Деклана. Может, пора перестать прятаться и сбегать?       — Я ему чужая.       Росси усмехнулся, вспоминая, как часто Эмили звонит другу, как много знает о мальчике. И вдруг понимает, что именно в этом и проблема — в том, что Прентис считает себя чужой. Но Дэвид знает, что для неё не бывает чужих детей.       — Это не так. Он ждёт звонка от тети Эмили, передает тебе и нам приветы. Позвони ему, Прентис. Ему, а не своему другу.       Больше они об этом не говорят, но на очередном задании, когда под угрозой находится ребенок, Эмили набирает номер друга и просит приехать. Майкл соглашается, будто ждал этого предложения очень давно, а сама Прентис чувствует себя удивительно спокойно и после окончания дела, впервые, проваливается в неглубокий сон без кошмаров.       А Деклан и правда ее ждёт. Встречает в аэропорту, совсем не маленький мальчик, а красивый парень, так похожий на Иана, но это сходство не пугает. Наоборот, заставляет женщину улыбнуться, а на следующий день понять, что кошмаров больше нет. Она позволила себе быть матерью не только на расстоянии, но и рядом.