Рыцарь Храма Соломона

      Робер прошёл в покои командора, коротко поклонился.       — Вызывали, досточтимый брат?       Командор развернулся к нему и покивал в ответ.       — Доброго дня, брат Робер. Как вам известно, вчера пришёл корабль из Франции.       Губы Робера дрогнули в улыбке. Командор подошёл к столу и отдал ему распечатанное письмо. Ещё раз посмотрел задумчиво.       — То, что письмо по прочтении надо будет сжечь, второй раз напоминать не нужно?       — Мессер, я бываю несдержан в высказываниях и суждениях — грешен, но чужие секреты ещё никогда и никому не разбалтывал. Кроме того, вы можете просто отрывать ту часть писем, что адресована не мне.       Командор покачал головой.       — Нет. Читайте, я позволяю. Ответ постарайтесь написать сегодня и, как и в прошлые разы, не подписывая, придите ко мне дописать ответ.       — Да, брат Жак. Разрешите идти?       — Идите. А, ещё кое-что… Брат Робер, а не приятельствуете ли вы с кем-нибудь из братьев госпитальеров в Колосси?       — А… Э… — Робер от неожиданности растерялся и замялся, не зная верного ответа. Побывавшие в Армении войска Госпиталя и Храма за время похода притёрлись друг к другу, и почти все рыцари заимели себе по парочке если не друзей, то хороших знакомых в другом монастыре. — Не то чтобы приятельствую, но пара добрых знакомых имеется. Приходили слушать баллады. Ну и…       — Ах да, — усмехнулся командор. — Я забыл, что вы, брат, как языческая Сирена, не оставляете равнодушных к таланту, которым так щедро наградил вас Господь. Не сердитесь, друг мой. Просто у меня к вам небольшая просьба. Мне надо, чтобы вы навестили командорство Госпиталя, повидались со своими приятелями.       — Но это же далеко! И только с дозволения и в случае острой необходимости!       — Вы считаете, что я не дам вам разрешения?       — Зачем?       — Отдать письмо их командору Колосси. Из рук в руки, с глазу на глаз, разумеется, и не размахивая письмом, как флагом. Сможете?       Робер растерянно пожал плечами.       — Смогу, наверное. Мессер… Меня гложут сомнения… Мы ничего не замышляем, что может повредить Ордену или Магистру? К чему эта секретность?       Командор изумлённо фыркнул и расхохотался. Потом вытер слёзы из уголков глаз и качнул головой. Прошёлся из угла в угол, остановился напротив Робера и очень серьёзно сказал:       — Иногда я забываю, какой вы ещё мальчишка. Нет, клянусь вам, ничего дурного мы не замышляем против Ордена. Да и против Магистра, пока он не вредит Ордену, тоже. Пока что. Да не меняйтесь так в лице! Скажите, Робер, вам нравится то, что происходит? Без разрешения короля Кипра не может выйти в море ни один корабль; ордены, как обычные люди, платят налоги в королевскую казну, не являясь по сути подданными короля! Или, может, вы испытываете счастье, узнав, что король Франции схватил епископа, смел судить его светским судом и лишь чудом Сессе избежал гибели?       — Брат Жак! Ну не моего это ума дело! Где я, а где короли! Моё дело воевать!       — Ваше дело — служить Ордену там и так, как вам укажет Орден! В данном случае — я. И если Орден считает, что вы должны петь — вы будете петь, а скажет шпионить — будете шпионить. Во славу Ордена. А Орден, к моему огромному сожалению, охвачен разбродом и шатанием. Каждый из нас имеет своё мнение о происходящем и не согласен с другим. Даже я, брат Гуго и брат Жослен не можем договориться, что уж говорить об орденах. Нет ничего проще, чем сломать нас по одному. Подумайте об этом. Жду вас завтра утром. Допишите письмо, возьмёте моё послание командору Колосси… и отправитесь в гости.       — Да, брат.       Робер вышел, спокойно и благообразно прошёл по коридорам, закрыл за собой дверь в келью и только там в ярости пнул стену. Бер-р-ртран! Во что ты меня втравил, чёртов «простой лавочник»!       — Мессер.       Запыхавшийся Бертран радостно улыбнулся Гуго. Вернее, спине Гуго, который недвижимо стоял у окна и неотрывно смотрел вдаль.       — Мессер, пришла почта с Кипра? Брат Робер…       Рыцарь как-то механически кивнул.       — Да. На столе. Возьмите.       — Благодарю, мессер.       — Не благодарите. Не за что там благодарить.       Бертран слегка удивлённо пожал плечами, алчно цапнул добычу и поспешил выйти, не беря в голову настроение отчего-то закаменевшего рыцаря. Мало ли… Слишком много забот у досмотрщика Франции и Англии, чтобы беспечно радоваться жизни, особенно в связи с тем, что творится во Франции.       Робер писал, как пел, — увлекательно. Бертран почти воочию видел Кипр, колышущиеся пальмы и строгие неподвижные кипарисы, мелкие бытовые происшествия, встречи и разговоры. Покачал головой на мягкое завуалированное ворчание на старых интриганов — ох, Робер, а мне-то как непросто во всём этом вариться!       Ближе к концу письма стиль вдруг изменился. Бертран остановился, поколебался, но вновь склонился и принялся читать написанное не Робером и адресованное не ему. Гуго разрешал. Говорил — полезно для верного формирования кругозора. Ну, возможно… Бертран, правда, понимал написанное через раз, а спрашивать было отчего-то стыдно.       «…С понятной жадностью припадаю к каждому твоему посланию, дорогой брат. Ибо есть у меня ощущение, что время набирает ход, как катящийся с вершины валун. И промедление, простительное в другие времена, фатально для нынешних событий. Хотя, возможно, это понятный эгоизм человеческого существа, для которого нет ничего важнее и огромнее, чем то, что происходит здесь и сейчас. И мнится мне, дорогой брат, что строго спросится с нас. Знать бы только, за что спросится. Ей-Богу, начинаю понимать тех несчастных, что разменивают бессмертную душу в надежде узнать будущее у всяких грязных шарлатанов и чернокнижников.       Получив твоё письмо, опечалился я ещё сильнее — вместо того, чтобы спешить на помощь христианским войскам на Востоке, рыцари, направляемые волею королей, складывают головы в борьбе друг с другом, а Папа тратит силы на войну с королями. Весть о числе французских подданных, погибших во время истребления людей в Брюгге *, ужасает, равно как и весть о разгроме при Куртре ** и гибели графа Артуа. О каком возврате Святой земли можем мы говорить, когда к алтарю Девы Марии одни христиане швыряют шпоры, снятые с убитых ими других христиан? Когда Папа Римский *** отлучает от церкви господина нашего короля Филиппа?! Я в ужасе, брат мой. И боюсь, что твоя радость по поводу гибели Пьера Флота в этих трагических событиях преждевременна. Насколько я понимаю, теперь рядом с королём остались советники не лучше — Ногаре и Мариньи. Наш общий друг из далёкой холодной страны велит тебе кланяться и ещё раз напоминает о том, что́ он говорил тебе о Мариньи. И обещается вскорости найти возможность написать тебе сам.       Что касается местных дел, то Кипр напоминает растревоженный улей. Знать Кипра всё больше склоняется на сторону господина Амори против короля, Храм и Госпиталь так же. Но мне не нравится, что наш Магистр всё делает прямо, громко и с размахом, а магистр Госпиталя — скользкий и вёрткий, как змея, опытный интриган. Не зря, ох не зря столько времени он обретался в Ватикане! Ровным счётом ничего невозможно ему предъявить, кого ни спроси — везде и всем Госпиталь хорош и благообразен. Мне кажется, нам бы надо поумерить гордыню и поучиться у иоаннитов смирению и удержанию своего мнения при себе.       Вот так обстоят дела на Кипре, друг мой. Тревожно и печально мне видеть это, друг мой, когда наш гарнизон оказался заперт на Руаде. Последний из присланных братом Бартелеми вестников утверждает, что промедление подобно смерти, но Магистр напрасно взывает к Кипру об ускорении подмоги. Скоро у тебя будет возможность расспросить обо всём самому — ибо человек этот никто иной, как наш с тобой добрый знакомый Жерар де Вилье. Я счастлив порадовать тебя хоть чем-то, ибо Жерар едет во Францию с назначением. Отныне он — командор Франции!»       Бертран торопливо скользил глазами по строчкам. Вдруг письмо оборвалось, словно его бросили, не закончив, и потом тем же почерком, но более корявым и ломким было дописано ещё несколько фраз.       «Друг мой! Жаль, что я буду первым, кто принесёт тебе чёрную весть… Только что пришло известие с Руада. Гарнизона больше нет. Из обрывочных сведений стало известно, что посулами препроводить людей на корабль и дать им уйти, их выманили из крепости и перебили…»        Эсташ… Не может быть! Нет!       Бертран сжал кулак, комкая письмо, и почти бегом пронёсся по коридорам, невежливо вваливаясь к Гуго.       — Мессер! Тут написано… Я не понял, да? Я просто не понял? Это же неправда?       Гуго всё так же молча стоял у окна.       — Мессер… Этого не может быть…       Бертран завернул за угол, в глубокой задумчивости не поднимая глаз. Только состояние непреходящей печали, в которой он пребывал последний месяц, и могло внятно пояснить, отчего он не услышал шума, который не мог не услышать. Шума же было достаточно: посреди коридора сцепились в безобразной кабацкой драке два храмовника.       — Братья! Да что же вы творите, опомнитесь! — изумлённо выдохнул Бертран и полез разнимать.       Ну вот зря… Идущий следом Гуго поступил умнее — он проводил глазами отлетевшего к стене оруженосца, приказал сбежавшимся на шум братьям навалиться толпой и растащить матерящихся забияк. Когда на плечах каждого повисло по трое-четверо человек, Гуго присмотрелся к рычащим, рвущимся друг к другу рыцарям и изумлённо воскликнул:       — Брат Рено, стыдитесь! Что с вами?! Брат Жерар, сердечно… Н-да… Сердечно рад видеть вас во Франции. Что вы устроили?       Брат Рено снова рванулся вперёд, едва не стряхнув с себя ослабивших бдительность братьев.       — Что случилось?! Как посмела эта тварь явиться во Францию? Как ходит по монастырю и не проваливается в геенну огненную! Трус! Это он покинул Руад с несколькими рыцарями! Это из-за него погибли братья! Сука, удавлю собственными руками!       — Закрой пасть, сын портовой шлюхи, я никогда и нигде не отступал! Меня направил брат Бартелеми за подмогой на Кипр, а назад я уже не смог пробиться! — не остался в долгу второй храмовник.       — Ты сбежал! Подонок! Трус!       — Идиот! С Руада постепенно вывели всех, кроме гарнизона, а я был всего лишь последним гонцом! У меня был приказ! Я торопил подмогу, как мог! И не я виноват, что целый год гарнизон ждал помощи и не дождался. Или ты полагаешь, что два рыцаря и пять слуг помогли бы гарнизону отбить атаку?       — Лжёшь!       — А ты где был? В Париже вино лакал и монашек за ляжки щипал?       — Тварь! Я тебя твоими же кишками задушу!       — Ну иди сюда, попробуй!       Гуго скривился, обвёл глазами всё увеличивающуюся толпу зрителей, развернулся к молоденькому монашку, который нёс по хозяйственным надобностям ведро воды да так и застыл, раскрыв рот и забыв, куда шёл.       — О, кстати. Господь всегда дарует нужное. Дай-ка, брат, мне сию ёмкость. — И, подхватив ведро, прицельно и ловко плесканул обоим скандалистам в лица.       — Полагаю, мы услышали достаточно. В подвалы, в камеры обоих, так чтоб друг друга не видели и не слышали. Пускай до утра охолонут.       Проводил глазами смутьянов. Зло глянул на любопытных и рявкнул:       — Разойтись, зрелища закончились! Брат Бертран, что там у вас? Славно. Как вам умудрились за те секунды, что я отстал от вас, подбить оба глаза?       — Так один справа, второй слева. И нос, кажется, сломали, — проворчал Бертран, запрокидывая голову и стараясь унять кровь из носа, безудержно заливающую белую котту.       Удары у обоих рыцарей были что удары молотом. Бертран шагнул было тоже выполнить команду «разойтись», но его повело в сторону.       — О-о-о-о… Эй, кто-нибудь, доведите брата до госпиталя. А где все? Ах, как некстати все так быстро исчезли. Ладно, пойдёмте, я вас провожу к лекарю. — Гуго подцепил оруженосца под локоть и направил его в нужный коридор.       — Мало я вас гоняю, значит. Это каким надо быть дураком, чтобы в одиночку полезть разнимать дерущихся? При таком раскладе всегда прилетает с обеих сторон.       — Не ожидал. Никогда не видел дерущихся монахов.       Гуго сердито фыркнул.       — Да я тоже. Дожили…